Александр Цыганков - Тростниковая флейта: Первая книга стихов Страница 6

Но солнце движется в наклон,

Беспечно или напролом,

И пропадает за углом…

Но предначертан вечный ход,

И календарный переход

Готовит новый перелом.

Бим-бим-бум-бом… В колокола

Ударил в башне звездочёт.

И, завершая перелёт,

Скрестились в небе два крыла.

И узел стягивал Эрлик

Вокруг горы, и шёл старик,

И мокрым веником камлал,

И свет во тьму переступал,

Как шёпот переходит в крик.

Лиловым сыпал листопад,

Перекрывая изумруд.

И возле культовых запруд

Стоял, не зная про распад,

На чёрном капище Тайгам —

Посол уже к другим богам.

Он небо слушал между крон,

И нарастал со всех сторон

Вороний гомон или гам.

И словно долгий разговор

Течёт с утра и до утра,

Смолистым дымом от костра

Поплыл двуструнный перебор.

И человек вершил обряд

И ставил звёзды на догляд,

Как будто пламя над тайгой,

И удалялся по прямой,

Куда ещё доходит взгляд.

Но можно было лишь дойти

До смысла будущей зимы,

И взять у времени взаймы

Отрезок ближнего пути,

Раз верхний слой над головой

Грозил ледовою корой,

И робко падал, наугад,

Ещё незрелый снегопад

И таял вместе с синевой.

Тогда и вспыхнула свеча,

Вонзая в небо жёлтый клин.

И по тропе ультрамарин

Повёл слепого скрипача.

И мгла горела добела,

Мерцали звёзды – тьма цвела…

И было слышно, как вблизи

Шуршал листвою Таг-Эзи,

И осень полночью плыла.

И горы двигала земля,

Смещая к небу материк.

А над землёй высокий пик

Алел, как парус корабля,—

Уже совсем в другой стране,

И на обратной стороне

Священный пояс восходил

И светом девяти светил

Буравил мир в зелёном дне.

Горная Шория – 9.1989

Вершина

Распятье читается в каждом окне,

И тень возникает на каждой стене.

Следы оставляет любая ступня.

И пепел останется после огня.

Но символ полёта – не крылья, а крест.

И место героя – не крепость, а Брест.

И ночь, поглотившая крики беды,

Прозрачнее всякой проточной воды.

Как всякая правда коварнее лжи,

Опаснее бритвы тупые ножи.

Рождённое слово острее пера,

Но ниже Голгофы любая гора.

8.1988

II Монолог

Автограф

Всё начиналось с Байрона… Стихи

Нахлынули как волны. Словно это

Хромой и гениальный англосакс

Расправил все четыре чёрных тома

И тень твою впустил на полотно,

Не различая верха или низа,

Что по сей день, как лондонский туман,

Плывёт так и не пойманным рассветом

На мой мольберт. И в сердце тот же вид

Зияет романтической занозой.

За окнами уже совсем темно.

И я, как тот, чьё имя шито бронзой,

Сижу и пью надежды сладкий мёд,

Быть может, яд, а может быть, и воду…

И может быть, что всё наоборот,

И стих вдогонку пуле или ветру

Летит, как белый снег, из-под пера.

Но вещи постигая не рассудком,

Я чувствую в движенье фонаря

Твою волнообразную природу.

В провинции и сахар – словно соль,

Но жить спокойней, если не способен

Разменивать на мелочь божий дар.

И дар любви, когда иного нет,

Светлей благоговейного напитка.

Но есть ещё забвенья жуткий сон…

И выход из тоннеля или транса

Предполагает выдох тех частиц,

Которые, подобно чёрной саже,

Определяют местный колорит,

Перегружая улицы и вены.

Вокруг бурлит такой водоворот,

Что остаётся лишь гадать по звёздам

И лить на скатерть приторный сироп,

Нектар, что при достоинствах портвейна,

Слабее подогретого вина,

Какое мы нечаянно разлили.

И пятна красок ярче, чем цветы,

На вмятых в небо старых половицах,

Куда мы выжимали облака,

Как наше кратковременное лето.

Поэт – скиталец. Только никуда

Не убежать, не изменить пространство.

И Байрон, покидая Альбион,

Не думал, что найдёт свою Элладу…

А я подняться пробовал наверх,

Переступая горы, как ступени,

Но глубже стала пропасть, и вдали

Твои глаза, как утреннее небо,

Буравили сентябрьский свинец

Во весь накал классической лазури.

И город зажигает тот же свет,

Раз не дожил ещё до ностальгии.

Страна спешит в другие рубежи,

Перебирая ценности и цены,

Как ягоды в ведре. А я один

Иду по бесконечному проспекту,

Быть может, только к самому себе,

Храня на сердце самый точный адрес

И зная самый верный телефон,

Но как мне тяжелы все эти цифры.

Кемерово —10.1989

Обратная перспектива

Я утратил чувство постоянства

Очага, пространства и подруги,

Словно открываю бесконечность

В параллельных линиях Востока.

Знаю, что родился на Востоке

У реки, под синими горами,

Но не помню, как я оказался

В Западной, но всё-таки Сибири.

Вот и не решу простой задачи:

Как раздвину на ладони пальцы,

Всё смотрю, куда лучи уходят,

Так и ничего не разумея.

А какая выйдет перспектива,

Если два перста не разойдутся?

Как две капли – это бесконечность

В параллельных линиях Востока.

Может, мне на родину вернуться?

Да кому я там, бродяга, нужен.

Вот и повторяю: ветер, ветер…

Только обернулось против ветра.

Против ветра – годы или строки…

Белый свет, как будто посторонний,

Созерцаю, растопырив пальцы,

Взглядом из обратной перспективы.

11.1990

Дым Отечества

Мой дикий край, родной Гиперборей!

Звезда в колодце. В срубах мужики.

Шумит река. И бродит у реки,

Трофейный, словно азбука, Орфей.

По-скифски сатанеют облака.

Но скифы ловко резали по злату,

Не веря Богу, верили булату

И золото везли издалека.

Но этот вид теперь позеленел

От патины. Но живо наше племя!

И сотни лет отмеривает время

Туда, где скифы ставили предел.

Но скиф – есть скиф. И зрелище врагов

Не выродилось в контуры испуга.

И всем известно то, что скиф за друга

Способен наломать немало дров

И спрятаться во времени. Увы!

Не знает городов Гиперборея.

И не найти по карте Птолемея

Участок для строительства Москвы.

1.1992

Пролог

Я слово позабыл, что я хотел сказать…

О. Мандельштам

Мне говорить на новом языке,

Но я забыл грядущего слова.

Гремучим эхом где-то вдалеке

Настигнет век былинная молва.

И раскрывая самый точный смысл

Простого слова – спелый белый мёд —

Литая вязь, густая, словно мысль,

Не обречёт народ на недород.

И этот мой ещё не зрелый слог

Найдёт язык… но вынесет молва,

Что в каждом слове слышится пролог

И только начинаются слова,

Как «Слово о полку…»

3.1989

Круг

Я в ночь войду, как будто в дом,

Рассыплю звёзды на столе,

Прижму дыханием стекло

И нарисую чёрный круг,

В него впишу: один, два, три…

И счёт закончу на нуле,

И на листе построю мир

Из полукружий или дуг.

Пускай в нём словно цифра ноль

Преобладает небосвод —

 Сакральный знак – большое «О».

И дальше: осень, облака…

Один, два, три… И круглый счёт

Сольётся в слове «хоровод»,

А в центре будет просто кол

Торчать, валяя дурака.

И ночи круглый коридор

Расставит двери в длинный ряд.

Сомкнётся чёрное кольцо,

Как циферблат, вокруг меня.

Тогда мне тень укажет путь,

Но стрелку остановит взгляд,

Срывая ход на букве «О»,

Не пропустив до буквы «Я».

Я думал, это всё пройдёт,

Но, видно, время на часах

Остановил пернатый клин,

Что указует в темноту.

И вздох, глубокий, словно шар,

Плотнеет в чёрных зеркалах

И, проявляя тот же знак,

Переполняет пустоту.

Он только контур, только след,

Неясный профиль на стекле.

За ним плывёт, как будто взмах,

В окно огромная луна.

И к цифре ноль стремится свет,

И ось вращается в земле,

Но клин запаян в циферблат,

Статичный, будто тишина.

Один, два, три… И замкнут круг.

Не вырваться, не обойти,

И можно только ожидать

Перемещение планет.

В окружность можно вставить крест,

Но это есть конец пути,

И в слове «вечность» есть петля,

Простая, словно трафарет.

Остался только путь наверх.

Земля – есть шар, выходит – склон.

Любая линия кругла.

И неба круглый коридор

Закручивает страшный крен,

И капли падают в наклон,

И миром правит кривизна,

Всей прямоте наперекор.

И снова: осень, облака…

По кругу – мгла, и в центре – кол.

Я разбираю алфавит

И строю новый звукоряд,

Но вновь выходит каламбур,

И знаки падают на стол.

С распадом спорит только «О»,

Но продолжается распад.

И я рисую новый круг:

Отчизна, море, острова…

Нисходит цепь метаморфоз

До многоточия вершин:

Дорога, поступь, жажда, боль…

Венцом покрыта голова.

Один, два, три… И снова ночь.

Темно повсюду. Я один.

12.1990

«В сумерках птицы не поют…»