Владимир Высоцкий - Владимир Высоцкий Страница 6

Даже не судим».

Исполнительный на редкость,

Соблюдал свою секретность

И во всем старался мне помочь:

Он теперь по роду службы

Дорожил моею дружбой

Просто день и ночь.

На экскурсию по Риму

Я решил – без Никодиму:

Он всю ночь писал – и вот уснул, —

Но личность в штатском, оказалось,

Раньше боксом увлекалась,

Так что – не рискнул.

Со мной он завтракал, обедал,

Он везде – за мною следом, —

Будто у него нет дел.

Я однажды для порядку

Заглянул в его тетрадку —

Просто обалдел!

Он писал – такая стерьва! —

Что в Париже я на мэра

С кулаками нападал,

Что я к женщинам несдержан

И влияниям подвержен

Будто Запада…

Значит, личность может даже

Заподозрить в шпионаже!..

Вы прикиньте – что тогда?

Это значит – не увижу

Я ни Риму, ни Парижу

Больше никогда!..

1965

* * *

Есть на земле предостаточно рас —

Просто цветная палитра, —

Воздуху каждый вдыхает за раз

Два с половиною литра!

Если так дальше, то – полный привет —

Скоро конец нашей эры:

Эти китайцы за несколько лет

Землю лишат атмосферы!

Сон мне тут снился неделю подряд —

Сон с пробужденьем кошмарным:

Будто – я в дом, а на кухне сидят

Мао Цзедун с Ли Сын Маном!

И что – разделился наш маленький шар

На три огромные части:

Нас – миллиард, их – миллиард,

А остальное – китайцы.

И что – подают мне какой-то листок:

На, мол, подписывай – ну же, —

Очень нам нужен ваш Дальний Восток —

Ох как ужасно нам нужен!..

Только об этом я сне вспоминал,

Только о нем я и думал, —

Я сослуживца недавно назвал

Мао – простите – Цзедуном!

Но вскорости мы на Луну полетим, —

И что нам с Америкой драться:

Левую – нам, правую – им,

А остальное – китайцам.

1965

ПЕСНЯ О СУМАСШЕДШЕМ ДОМЕ

Сказал себе я: брось писать, —

но руки сами просятся.

Ох, мама моя ро́дная, друзья любимые!

Лежу в палате – ко́сятся,

не сплю: боюсь – набросятся, —

Ведь рядом психи тихие, неизлечимые.

Бывают психи разные —

не буйные, но грязные, —

Их лечат, мо́рят голодом, их санитары бьют.

И вот что удивительно:

все ходят без смирительных

И то, что мне приносится, всё психи эти жрут.

Куда там Достоевскому

с «Записками» известными, —

Увидел бы, покойничек, как бьют об двери лбы!

И рассказать бы Гоголю

про нашу жизнь убогую, —

Ей-богу, этот Гоголь бы нам не поверил бы.

Вот это му́ка, – плюй на них! —

они ж ведь, суки, буйные:

Всё норовят меня лизнуть, – ей-богу, нету сил!

Вчера в палате номер семь

один свихнулся насовсем —

Кричал: «Даешь Америку!» – и санитаров бил.

Я не желаю славы, и

пока я в полном здравии —

Рассудок не померк еще, но это впереди, —

Вот главврачиха – женщина —

пусть тихо, но помешана, —

Я говорю: «Сойду с ума!» – она мне: «Подожди!»

Я жду, но чувствую – уже

хожу по лезвию ноже:

Забыл алфа€вит, падежей припомнил только два…

И я прошу моих друзья,

чтоб кто бы их бы ни был я,

Забрать его, ему, меня отсюдова!

Зима 1965/66

ПРО ЧЕРТА

У меня запой от одиночества —

По ночам я слышу голоса…

Слышу – вдруг зовут меня по отчеству, —

Глянул – черт, – вот это чудеса!

Черт мне корчил рожи и моргал, —

А я ему тихонечко сказал:

«Я, брат, коньяком напился вот уж как!

Ну, ты, наверно, пьешь денатурат…

Слушай, черт-чертяка-чертик-чертушка,

Сядь со мной – я очень буду рад…

Да неужели, черт возьми, ты трус?!

Слезь с плеча, а то перекрещусь!»

Черт сказал, что он знаком с Борисовым —

Это наш запойный управдом, —

Черт за обе щёки хлеб уписывал,

Брезговать не стал и коньяком.

Кончился коньяк – не пропадем, —

Съездим к трем вокзалам и возьмем.

Я уснул, к вокзалам черт мой съездил сам…

Просыпаюсь – снова черт, – боюсь:

Или он по новой мне пригрезился,

Или это я ему кажусь.

Черт ругнулся матом, а потом

Целоваться лез, вилял хвостом.

Насмеялся я над ним до коликов

И спросил: «Как там у вас в аду

Отношенье к нашим алкоголикам —

Говорят, их жарят на спирту?!»

Черт опять ругнулся и сказал:

«И там не тот товарищ правит бал!»

…Все кончилось, светлее стало в комнате, —

Черта я хотел опохмелять.

Но растворился черт как будто в омуте…

Я все жду – когда придет опять…

Я не то чтоб чокнутый какой,

Но лучше – с чертом, чем с самим собой.

Зима 1965/66

ПЕСНЯ О СЕНТИМЕНТАЛЬНОМ БОКСЕРЕ

Удар, удар… Еще удар…

Опять удар – и вот

Борис Буткеев (Краснодар)

Проводит апперкот.

Вот он прижал меня в углу,

Вот я едва ушел…

Вот апперкот – я на полу,

И мне нехорошо!

И думал Буткеев, мне челюсть кроша:

И жить хорошо, и жизнь хороша!

При счете семь я все лежу —

Рыдают землячки.

Встаю, ныряю, ухожу —

И мне идут очки.

Неправда, будто бы к концу

Я силы берегу, —

Бить человека по лицу

Я с детства не могу.

Но думал Буткеев, мне ребра круша:

И жить хорошо, и жизнь хороша!

В трибунах свист, в трибунах вой:

«Ату его, он трус!»

Буткеев лезет в ближний бой —

А я к канатам жмусь.

Но он пролез – он сибиряк,

Настырные они, —

И я сказал ему: «Чудак!

Устал ведь – отдохни!»

Но он не услышал – он думал, дыша,

Что жить хорошо и жизнь хороша!

А он всё бьет – здоровый, черт! —

Я вижу – быть беде.

Ведь бокс не драка – это спорт

Отважных и т. д.

Вот он ударил – раз, два, три —

И… сам лишился сил, —

Мне руку поднял рефери́,

Которой я не бил.

Лежал он и думал, что жизнь хороша.

Кому хороша, а кому – ни шиша!

1966

ПЕСНЯ О КОНЬКОБЕЖЦЕ НА КОРОТКИЕ ДИСТАНЦИИ, КОТОРОГО ЗАСТАВИЛИ БЕЖАТЬ НА ДЛИННУЮ

Десять тысяч – и всего один забег

остался.

В это время наш Бескудников Олег

зазнался:

Я, говорит, болен, бюллетеню, нету сил —

и сгинул.

Вот наш тренер мне тогда и предложил:

беги, мол.

Я ж на длинной на дистанции помру —