Светлана Максимова - Рожденные сфинксами Страница 6

Укрыли бы взмахом ласковым

От судных огней, от факелов…

Над окнами – гнезда ласточек,

Как темные веки ангелов.

А мы – только взоры ясные,

Размытые слезной влагою.

А мы на века…

                        Но ежели

Не станет меня –

                           наверное

То ангелы веки смежили

На миг, что продлился эрами….

Ну, вот и очнулись, вздрогнули –

И гнезда опять над окнами…

И снова глазами серыми

Смотрю я, в тебя влюбленными.

ПОЖАР В СТЕПИ

Ну, милый…

                    Ну, если я что говорю –

То лишь тишину волчью…

Так шорохи конь вдыхает в ноздрю,

Так в черный проем ночью

Сознанье плывет…

                             И дым вдоль реки

Крадется искрящей тварью.

И к звездам ползут полевые зверьки,

И норы полны гарью.

И вот уж монашенкой степь лежит.

Не схимой черна – кровью

Обугленных трав, ручьевых ложбин –

Вся степь моего безмолвья.

И правда, и кривда, и добрая весть

Горят во степи… -

                              и разве

На праведном свете равнины есть

Родимее, чем безгласье?!

Но милый…

                   Уж если я что говорю –

То лишь тишину божью.

Когда полыхает вся степь на корню,

То в ней и не пахнет ложью.

* * *

В извилины холста

                              закованное тело…

Меж нитями – просвет

                                   и космос…

                                                    потому

Летела столько лет –

                                 и только ткань редела.

И вспыхнула звезда –

                                 и не было предела

Меж нитями холста

                              полету моему.

И тела моего бездомный смуглый пламень

Веками полыхал в беленом полотне

Коленей и локтей нагими письменами.

И что-то было в нем превыше многих знаний,

Но было то никем не понято вполне.

В трех соснах ли блуждать,

                                          иль путаницей ниток

Пространство распускать –

                                         на то не наша власть…

Меж строчками просвет –

                                        глубин и бездн избыток.

И вот истлел вконец

                                старинный белый свиток,

И кончился полет –

                               и воля началась…

* * *

Пахнет снегом кусок холста

И цветами сухой полыни…

Крепко сжаты мои уста,

А ступни мои в белой глине.

Легким шагом опережать

Я привыкла летящий воздух.

Я живою сюда пришла,

Но заметили слишком поздно.

Если я не смогла сказать,

Значит, попросту, не хотела…

Трижды синяя стрекоза

Облетает девичье тело.

А потом, как живой кристалл,

На худое плечо садится…

Даже камень с пути привстал,

Даже замерла в небе птица.

А хрустальная стрекоза

Облетает моря и сушу…

Если я не смогла сказать,

Значит, некому было слушать.

ОБРЫВ

Там с обрывом срасталось облако,

И ветвилось, и корни ширило.

И летало с обрывом облако

От земли до святого Ирия.

Шли обрывом слепые странники,

Собиралась топиться девица…

И какие-то были праздники…

И по небу летало деревце,

И роняло такие яблоки,

В каждом – купол родной обители.

И детей поднимали на руки,

Чтоб повыше младые видели.

Вверх – повыше от всякой нечисти

Поднимали отцы стожильные.

Вот как видели во младенчестве

Землю ту, на которой жили мы.

А теперь – лишь обрыв под радугой…

А в дорогу кто собирается –

Перетопчется с ноги на ногу,

И дорога его кончается.

Дай мне, Боже, дорогу длинную

Да на землю мою былинную!

Как плечо мое после вывиха,

Вправь обрыв в эту реку тихую.

Вправь крыло – и навстречу выбегу

Я босая…

                И вся до выдоха….

И прозрела я – речка высохла!

И молчала я и не пела я…

И осенний закат неистовый

Меловые обрывы белые,

Словно храмы, огнем расписывал.

КРАСНОЕ

Рукой своей и властною, и ласковой,

Как в ризы, облачая меня в праздники,

Говаривала бабка Агрофена,

Что подарила в колыбели Пасха мне

На голову, на плечи, на колена

Закатами насыщенное красное,

Не ведавшее плена или тлена.

Пылающее горьким зрелым пурпуром

Над временем, забравшим цвет внаем,

Над пустырем, над пеплом и над рупором,

Орущим что-то черное свое.

Над этой кровью, так по братски пролитой

И почерневшей в жилах от побед.

Над призраком и Родины, и воли той,

Которой, может, не было и нет…

Но лишь над ней, извечной, обездоленной,

Всегда стоял Софии страстный цвет.

Сгорали в нем лета мои нескладные,

Зато спадала с плеч, с колен, со лба

Багряными изломанными складками

Судьба…

2 

САД ДЛЯ ЦАРИЦЫ

* * *

Вот и вывели меня на чистую воду…

Вот и повели меня по чистой воде…

И плывет она по раннему снегу

и чужие следы собирает,

на чужое тепло зарится…

Никогда не говори ей: «Нет!»

Никогда!

Она этого не прощает.

Она идет по раннему снегу,

лишь себя за собой оставляя

и не трогаясь с места собою.

Все следы в нее впадают, как реки...

Все чужое тянется к ней глазами,

все бездомное ищет приюта,

все безлюбое ловит губами...

Ну, а снег все идет собою,

лишь себя за собой оставляя,

и из сада не может выйти,

где идет она

на три шага

собственную тень обгоняя,

сад протаивая черной лилией...

И никто ее не увидит,

и следов уже не осталось,

и чужое скулит глазами

в ее лоне все глубже, глубже,

чтоб всмотреться из черного сада,

где идет она просыпаться

в белой комнате утром поздним

на чистой воде... на чистой воде...

* * *

Он приходит - ни в полдень, ни полночью

между узкою тенью и радостью,

он проходит сквозь стены выдоха -

этот плющ по решетке вьющийся,

этот хмель тихим шагом вкрадчивым,

этот тирс, посох твой скрывающий...

Ты сняла одежды, царица,

чтоб себя утаить -

я знаю.

Ты впустила его, царица,

чтоб себя не раскрыть -

я знаю.

(Темный сад есть тому свидетель!)

Ты искусно лицо скрывала

в поцелуях его, царица.

Ты свое золотое имя

до зари защищала в ласках,

чтоб навеки пребыло в тайне,

о, твое золотое имя.

Темный сад есть тому свидетель -

ты невинна теперь царица!

Ты сокрыла себя той ночью!

Кто в вину тебе то поставит,

пусть приходит - ни в полдень, ни полночью

между узкою тенью и радостью...

* * *

Царице полночью не спится,

Она прядет на прялке птицу.

И сад проснувшийся февральский

все рвется, путается в прялке...

Набухли почки, звуки, краски,

и под парчой соски набрякли.

Царице полночью не спится -

она прядет на прялке лица,

и сад проснувшийся царицын

все длится, длится, голубится...

И вглубь, и ввысь поет драконом,

и вглубь, и ввысь клубится косо

от корневища, над которым

и тьма, и свет совьются в кольца,

плывя по кругу и спирально,

как будто чаши на пирах, но...

Царице полночью не спится -

она прядет мои страницы,

где свет и тьма в горячей взвеси

семи глубинных поднебесий...

Сама собой поется прялка,

сама собой прядется птица...

Одежды белые спирально

скользят с полуденной царицы.

И сад запущенный -

                               павлином

косится

             зимним

                          черно-белым...

Царица спит. Она невинна.

Она прядет на прялке тело.

* * *

И пространство из тихого сердца растет,

словно долгий тростник,

и шуршащий, и полый