Дмитрий Дашков - Поэты 1820–1830-х годов. Том 1 Страница 61

В начале 1820-х годов Плетнев захвачен ростом общественных настроений в кругу «соревнователей» и обращается к традициям общественной сатиры и «высокой» оды XVIII столетия (ср. его разбор оды В. Петрова, 1824). Эти тенденции отразились в его оде «Долг гражданина», посвященной H. С. Мордвинову и перекликающейся с «Гражданским мужеством» Рылеева[158]. Прямое утверждение общественной функции поэзии содержится и в его послании «К Вяземскому» (1822), где намечен и ряд социально значительных тем и предметов сатирического обличения (общественный индифферентизм, злоупотребления крепостничества и т. д.); в известном смысле Плетнев следует здесь за сатирой Милонова, которой он дал высокую оценку в специальном разборе (1822). В 1823 году, однако, обозначается и отход Плетнева от радикального крыла «соревнователей». А. Бестужев сообщал о появлении в обществе «партии Дельвига — Плетнева», к которой примкнули Гнедич и Ф. Глинка. Полемика возникает в связи со статьей Плетнева о «Полярной звезде»[159] и «Письмом к графине С. И. С.». Греч, Бестужев и другие упрекают Плетнева в недооценке Державина, преувеличении значения творчества Жуковского и Баратынского и т. д. Эта борьба являлась следствием как конкуренции между «Полярной звездой» и «Северными цветами», так и идеологических разногласий «левого» и «умеренного» крыла «ученой республики».

Издание «Северных цветов» привело к обособлению дельвиговского кружка, которое, впрочем, не было абсолютным: в 1824 году Плетнев — один из наиболее активных «соревнователей» и в то же время ближайший сотрудник Дельвига по альманаху. Литературно-общественная позиция Плетнева выразилась в ряде его посланий — Баратынскому, Дельвигу, Гнедичу, Пушкину, в которых получил отражение характерный культ дружбы и поэтического творчества. Лучшее из них — послание к Пушкину; высоко оцененное самим Пушкиным, оно положило начало их дружескому сближению. Другой литературной удачей Плетнева было послание «К рукописи Б<аратынско>го стихов», одно время приписывавшееся самому Баратынскому и, действительно, довольно близкое к его поэтике. Для посланий Плетнева обычна автобиографическая идея «поэзии в душе», компенсирующей скромные размеры поэтического таланта; элегические мотивы одиночества, отчужденности также в известной мере имеют у него автобиографический подтекст.

С начала 1820-х годов Плетнев занят не только литературной, но и издательской работой: он участвует в изданиях В. Л. Пушкина, Озерова, Жуковского, а впоследствии делается постоянным и преданным литературным комиссионером Пушкина, связи с которым навлекли на него подозрения в неблагонадежности и в 1826 году послужили материалом для секретного следствия[160]. Во второй половине 1820-х годов обнаруживается явное тяготение Плетнева к антологической лирике; он создает несколько антологических элегий, принадлежащих к числу удачных образцов этого жанра («Ночь», 1827; «Море», 1827; «Безвестность», 1827, и др.). С конца 1820-х годов Плетнев совершенно оставляет поэтическую деятельность; он преподает и помогает Дельвигу в издании «Северных цветов» и «Литературной газеты», где помещает несколько небольших рецензий. Смерть Дельвига была для Плетнева тяжелым ударом, вызвавшим длительную депрессию. В 1835–1836 годах Плетнев — один из ближайших помощников Пушкина в его журнальных начинаниях и работе над «Современником». После смерти Пушкина он становится издателем этого журнала, задачу свою он видит в культивировании «пушкинских начал» в литературе, которые понимает чрезвычайно узко и консервативно. Начиная с 1830-х годов Плетнев пишет серию литературных очерков-портретов, в известной мере с той же задачей («Александр Сергеевич Пушкин», 1838; «Евгений Абрамович Баратынский», 1844; «Жизнь и сочинения И. А. Крылова», 1845; «О жизни и сочинениях В. А. Жуковского», 1852, и др.), имеющих, однако, значительную историко-литературную и нередко мемуарную ценность; выступает с критическими разборами произведений Гоголя, Островского, Писемского; продолжает педагогическую деятельность как профессор и ректор Петербургского университета. Литературно и лично он связан в поздние годы с Жуковским, Вяземским; более всех — с Я. К. Гротом, издавшим впоследствии трехтомное собрание его сочинений[161].

194. ГРОБНИЦА ДЕРЖАВИНА

Элегия

В сем прахе не умолкнет пеньеДушой бессмертной полных струн…И будет пламень, в нем горевший, согреватьЖар славы, благости и смелых помышленийВ сердцах грядущих поколений!

Молчит угрюмый бор, одетый ночи мглой,        И дремлет брег над Волховской пучиной;Последний отзыв волн, уснувших под скалой,        Умолк в бегу за дальнею равниной;Туманы разлились по злачным берегам        И зыблются прозрачной пеленою;Бледна, задумчива, по синим небесам        Луна течет над гладкою рекою;На скатах дальних гор, в окрестности немой,        Как призраки, являются селенья,И Новгород, как гроб обширный, предо мной        Лежит, простерт в тиши уединенья;И мнится, здесь, меж тем, как маки сыплет сон        Над древнею полночных стран столицей,С губительной косой стоит незримый Крон,        Грозя своей всемощною десницей.Везде разбросаны, неумолимый бог,        Побед твоих ужасные трофеи:Обломки мраморны покрыл зеленый мох,        И гордые упали мавзолеи;Полуразрушенный, и под твоим ярмом        Как скованный чугунными цепями,Великий Новгород, склонившись в прах челом,        Уж не взмахнет орлиными крылами.Иду… и ряд могил в траве передо мной        Широкою простерся полосою.Сюда, надменные счастливцы под луной!        Спешите здесь, полуночной порою,Прочесть свою судьбу! Под мрамором в пыли        Истлевшие давно здесь полубогиВам возвестят, куда идут сыны земли        И розами с украшенной дороги.Страна забвения! И под моей ногой,        Как меж гробниц уединен блуждаю,Быть может, здесь лежит протекших лет герой        И я в сей миг героя попираю;И не шумит над ним, взносясь до облаков.        Тот гордый лавр, которого листамиУбранное чело наперсника богов,        Как солнце, светлыми цвело лучами!Но что за тени там, чуть зримые в дали,        На свежую могилу низлетаютИ урну с двух сторон, как стражи, облегли        И, мнится, слух на голос преклоняют?Кто та́инственная посланница небес,        Поникшая венчанною главою,Порфиру опустив с рамен, потоки слез        Струит в ночи над гробовой доскою?И кто сопутник ей, повергший меч и щит        И шлем к подножию безмолвной урны,Простерши древнюю геройску длань, скорбит,        Подъемля взор на небеса лазурны?И кто в могиле ты: блюститель прав, герой,        Народов ли и стран завоеватель,Служитель алтарей иль, избранный судьбой        Для блага царств, мудрец-законодатель?Безмолвие… В гробах и на гробах всё спит!        Лишь тайное в глазах моих виденье,Лишь преклоненный слух как бы душе гласит:        С зарей и ты услышишь песнопенье!Но вот проснулся день: восточных облаков        Пушистые края озолотились;Бегут туманы с гор, полей и берегов,        За ними Сириус и ночь сокрылись.Безмолвны тени ждут — безмолвен тлеет прах;        Но первое лишь веянье зефира,Струяся по полям, взыграло на листах…        Воскреснула невидимая лира:То льется по лугам, как песня соловья        Весеннего, ее очарованье;То ропчет, как ручья прозрачного струя        Или ветвей древесных трепетанье;То вьется, будто вихрь, несется по лесам        И рассыпается на долы градом;Гремит, как бурный гром, гремящий по горам,        Или ревет, как Суна, водопадом.И радость вкруг меня, как солнца луч златой,        Воскресла на гробах, и легки тени,Вняв гласу сладкому, с весельем предо мной        Сокрылися в своей небесной сени.И тайна с глаз моих снимает свой покров:        Здесь он лежит… Колена преклоняюПред урною твоей, любимец, друг богов,        С благоговением твой прах лобзаю!О счастливый Певец счастливейших времен!        Придут, придут сюда из отдаленьяГрядущих чада лет и чуждых нам племен        Блуждать, как я, и слушать песнопенья —И дряхлый Новгород тобою не умрет…        В развалинах отечества ВадимаЕще придут искать твоей гробницы след,        Как в Риме прах Певца Ерусалима.

195. К МОЕЙ РОДИНЕ