Автор неизвестен - Европейская поэзия XVII века Страница 62

КРИСТОБАЛЬ ДЕ МЕСА

Гонясь за счастьем, уделил я преждепустой придворной жизни много лет,в которой правдолюбцу места нет,но дверь открыта чванному невежде,

где фаворит в сверкающей одеждероскошеством своим прельщает свет,где познает немало горьких бедпростак, наивно верящий надежде;

пускай смеется чернь, но во сто кратблаженней тот, кто на клочке земли,хваля судьбу, живет себе в усладу,

кто мир вкушает, кто покою радот балагана этого вдали,от мерзости его, подобной аду.

БАРТОЛОМЕ ЛЕОНАРДО ДЕ АРХЕНСОЛА

Вот, Нуньо, двух философов портреты:один рыдал и хохотал второйнад бренною житейскою игрой,чьи всюду и во всем видны приметы.

Когда бы я решил искать ответывдали от этой мудрости и той —чье мненье мне служило бы звездой?Из двух — какая сторона монеты?

Ты, видящий повсюду только горе,мне говоришь, что в трагедийном хорепролить слезу — утеха из утех.

Но, зная, что слезами не поможешьдобру и зла вовек не изничтожишь,—я, не колеблясь, выбираю смех.

Сотри румяна, Лаис, непрестанноих кислый запах выдает обман.А если въелся в щеки слой румян,потри их мелом — и сойдут румяна.

Хотя природа и в руках тиранаи сталь кромсает сад, где сплошь бурьян,но разве хоть один найдешь изъянв глухом лесу, чья прелесть первозданна?

И если Небо коже подарилоправдивых роз румяна и белила,зачем же пальцем в щеки грим втирать?

Красавица моя, приди же в чувство!Для совершенной красоты — искусствоне в том ли, чтоб искусство презирать?

ХУАН ДЕ АРГИХО

Рассыпав щедро в чистоте просторасвой свет и блеск, весиа приходит к нам;полянам зелень, радость пастухамза долгое терпенье дарит Флора;

но солнце переменчиво, и скорооно сместится, оказавшись там,где жгучий Рак погибель шлет цветам,лишая землю яркого убора;

и вот уж осень мокрая, онаплодами Вакха скрасит свой приход,а после зимний холод воцарится;

чередованье, смена, новизна —какой страдалец горький вас не ждет?Какой счастливец гордый не страшится?

Карают боги гнусного Тантала,чья низость на пиру ввела их в гнев.Своим обманом мудрость их презрев,изведал он, что значит их опала:

к воде ладони тянет он устало,почти касается рукой дерев,но Эридан уходит, обмелев,и дерево ему плода не дало.

Ты удивлен, страдальцу сострадая,что плод, в его уста не попадая,приманкой служит для его очей?

Ну что ж, окинь округу трезвым взглядом,и ты увидишь сто Танталов рядом —несчастных, средь богатства, богачей.

«Кому пожаловаться на обман?Молчат деревья, слез пе понимая,здесь небо слепо, а земля чужая,любовь обманна, как морской тумап.

Уплыл — один — любви моей тиран,и плачу я, тоски не утоляя,надеюсь исцелиться, понимая,что исцеленья нет от этих ран!

О боги, если кто-нибудь когда-товас холодностью ранил, — пусть расплатана моего обидчика падет!»

Так Ариадна небо молит в горе,а слезы между тем уносит море,а ветер вздохи горькие крадет.

Покорная напевам Амфиона,сама росла Троянская стена,его хранила нежная струнав подземном царстве ужаса и стона.

Не от ее ли отворялись звонаалмазные врата, дабы онаспасала, волшебством наделена,страдальцев из жестокого полона?

И если столь волшебно лиры пенье,смиряющее бурных рек кипеньеи самых необузданных зверей,—

то тщетны почему мои старанья,и то, что всех спасает от страданья,лишь миожит тяготы души моей?

РОДРИГО КАРО

Оплачем, Фабьо, сей, застывший сонно,увядший холм, среди полей пустынных —Италикой в иные времена,колонией победной Сципионабыла сия, сокрытая в руинах,суровая и славная стена,так сделалась онареликвией слепою.Печальною тропоюгерои в царство теней отошли,их даже память видеть перестала.Здесь храм стоял, там площадь клокотала,чей контур еле различим в пыли.Гимназия искрошена веками,от дивных терм остались только камни,а шпили башен, ранившие высь,ее покою вечному сдались.

Амфитеатра рухнувшие стены,богов жестоких славившие ране,унизил беспощадно желтый дрок.В безмолвии трагической ареныструится время, как напоминанье,сколь жалок давней пышности итог.Все поглотил песок.Умолк народ великий,в столетьях стихли крики.Где тот, который на голодных львовшел обнаженным? Где атлет могучий?Здесь превращен судьбою неминучейв безмолвие многоголосый рев.Но до сих пор являют нам руиныбылых ристаний страшные картины,и чудится душе в седых камняхпредсмертный хрип, звучавший в давних днях.

Здесь был рожден сын молнии военной —Траян, отец испанского народа,воитель доблестный и честь страны,пред кем земля была рабой смиреннойот колыбели алого восходадо побежденной кадиксской волны.О славные сыны,—здесь Адриан и Силий,и Теодосий былидетьми: слоновая сияла костьна колыбелях, облаченных в злато,жасмин и лавр венчали их когда-тотам, где былье глухое разрослось.Дом, сложенный для Кесаря, — глядите,—сегодня гнусных ящериц укрытье.Исчезли кесари, дома, садыи камни, и на них имен следы.

Коль ты не плачешь, Фабьо, — долгим взглядомокинь умерших улиц вереницы,разбитый мрамор арок, алтарей,останки статуй, ставших жалким сором,все — жертва Немезидовой десницытам, где безмолвье погребло царейв столетней тьме своей.Так Троя предо мноювстает с ее стеною,

Рембрандт ван Рейн. Фауст.

и Рим, чье имя только и живет(где божества его и властелины?!),и плод Минервы — мудрые Афины(помог ли им законов честных свод?!).Вчера — веков соперничество, ныне —ленивый прах в безропотной пустыне:ни смерть не пощадила их, ни рок —и мощь, и разум спят в пыли дорог.

Но почему фантазии нейметсяискать в былом пример для состраданья?И нынешних не счесть: то там, то тутзаблещет огонек, дымок пробьется,то отголосок прозвучит рыданья:душа — видений призрачных приют —томит окрестный люд,который изумленновдруг слышит отзвук стонав ночи немой — немолчный хор кричит:«Прощай, Италика!», и эхо плачет:«Италика!», и слово это прячетв листве, но и в листве опо звучит:«Италика!» — так имя дорогоеИталики, не ведая покоя,в руинах повторяет теней хор…Им сострадают люди до сих пор!

Гость благодарный, — этим славным тенямя краткий плач смиренно посвящаю,Италика, простертая во сне!И если благосклонпы к этим пенямостанки жалкие, чьи различаюследы в стократ печальной тишине,—открой за это мнев любезной благостынетаящийся в руинеприют Геронсия, — направь мой шагк могиле мученика и прелата,пусть я — слезами горестного брата —открою этот славный саркофаг!Но тщетно я хочу разжиться частьюбогатств, присвоенных небесной властью.Владей своим богатством, дивный храм,на зависть всем созвездьям и мирам!

АНТОНИО МИРА ДЕ АМЕСКУА