Генри Лонгфелло - Генри Лонгфелло. Песнь о Гайавате. Уолт Уитмен. Стихотворения и поэмы. Эмили Дикинсон. Стихотворения. Страница 66

Поднимайтесь, о дни, из бездонных глубин

Перевод Б. Слуцкого.

Поднимайтесь, о дни, из бездонных глубин, покуда не помчитесь все горделивей и неистовей,Долго я поглощал все дары земли, потому что душа моя алкала дела,Долго я шел по северным лесам, долго наблюдал низвергающуюся Ниагару,Я путешествовал по прериям и спал на их груди, я пересек Неваду, я пересек плато,Я взбирался на скалы, вздымающиеся над Тихим океаном, я выплывал в море,Я плыл сквозь ураган, меня освежал ураган,Я весело следил за грозными валами,Я наблюдал белые гребни волн, когда они поднимались так высоко и обламывались.Я слышал вой ветра, я видел черные тучи,Я смотрел, задрав голову, на растущее и громоздящееся (о, величавое, о, дикое и могучее, как мое сердце!),Слушал долгий гром, грохотавший после молнии,Наблюдал тонкие зигзаги молний, когда, внезапные и быстрые, они гонялись друг за дружкой под всеобщий грохот;Ликуя, смотрел я на это и на то, что подобно этому, — смотрел изумленно, но задумчиво и спокойно,Вся грозная мощь планеты обступала меня,Но мы с моей душой впитывали, впитывали ее, довольные и гордые.

О душа — это было прекрасно, ты достойно меня подготовила,Пришел черед утолить наш большой и тайный голод,Теперь мы идем, чтобы получить у земли и неба то, что нам еще никогда не давали,Мы идем не великими лесами, а величайшими городами,На нас низвергается нечто мощней низверженья Ниагары,Потоки людей (родники и ключи Северо-Запада, вы действительно неиссякаемы?).Что для здешних тротуаров и районов бури в горах и на море?Что бушующее море по сравнению со страстями, которые я наблюдаю?Что для них трубы смерти, в которые трубит буря под черными тучами?Гляди, из бездонных глубин восстает нечто еще более свирепое и дикое,Манхаттен, продвигаются грозной массой спущенные с цепи Цинциннати, Чикаго;Что валы, виденные мной в океане? Гляди, что делается здесь,Как бесстрашно карабкаются — как мчатся!Какой неистовый гром грохочет после молнии — как ослепительны молнии!Как, озаряемое этими вспышками, шагает возмездие Демократии!(Однако, когда утихал оглушительный грохот, я различал во тьмеПечальные стоны и подавленные рыданья.)

Громыхай! Шагай, Демократия! Обрушивай возмездие!А вы, дни, вы, города, растите выше, чем когда-либо!Круши все грознее, грознее, буря! Ты пошла мне на пользу,Моя душа, мужавшая в горах, впитывает твою бессмертную пищу,Долго ходил я по моим городам и поселкам, но без радости,Тошнотворное сомненье ползло передо мной, как змея,Всегда предшествуя мне, оно оборачивалось, тихо, издевательски шипя;Я отказался от возлюбленных мной городов, я покинул их, я спешил за ясностью, без которой не мог жить,Алкал, алкал, алкал первобытной мощи и естественного бесстрашия,Только в них черпал силу, только ими наслаждался,Я ожидал, что скрытое пламя вырвется, — долго ждал на море и на суше;Но теперь не жду, я удовлетворен, я насыщен,Я узрел подлинную молнию, я узрел мои города электрическими,Я дожил до того, чтобы увидеть, как человек прорвался вперед, как воспряла мужествующая Америка,И теперь мне уже ни к чему добывать хлеб диких северных пустынь,Ни к чему бродить по горам или плыть по бурному морю.

Иди с поля, отец

Перевод М. Зенкевича.

Иди с поля, отец, — пришло письмо от нашего Пита,Из дома выйди, мать, — пришло письмо от любимого сына.

Сейчас осень,Сейчас темная зелень деревьев, желтея, краснея,Овевает прохладой и негой поселки Огайо, колеблясь от легкого ветра,Созрели яблоки там в садах, виноград на шпалерах.(Донесся ль до вас аромат виноградных гроздийИ запах гречихи, где пчелы недавно жужжали?)А небо над всем так спокойно, прозрачно после дождя, с чудесными облаками;И на земле все так спокойно, полно жизни и красоты — на ферме сейчас изобилье.

В полях тоже везде изобилье.Иди же с поля, отец, иди, — ведь дочь тебя кличет,И выйди скорее, мать, — выйди скорей на крыльцо.Поспешна идет она, недоброе чуя — дрожат ее ноги,Спешит, волос не пригладив, чепца не поправив.

Открыла быстро конверт,О, то не он писал, но подписано его имя!Кто-то чужой писал за нашего сына… о несчастная мать!В глазах у нее потемнело, прочла лишь отрывки фраз:«Ранен пулей в грудь… кавалерийская стычка… отправлен в госпиталь…Сейчас ему плохо, но скоро будет лучше».Ах, теперь я только и вижуВо всем изобильном Огайо с его городами и фермамиОдну эту мать со смертельно бледным лицом,Опершуюся о косяк двери.«Не горюй, милая мама (взрослая дочь говорит, рыдая,А сестры-подростки жмутся молча в испуге),Ведь ты прочитала, что Питу скоро станет лучше».

Увы, бедный мальчик, ему не станет лучше (он уже не нуждается в этом, прямодушный и смелый),Он умер в то время, как здесь стоят они перед домом, —Единственный сын их умер.Но матери нужно, чтоб стало лучше:Она, исхудалая, в черном платье,Днем не касаясь еды, а ночью в слезах просыпаясь,Во мраке томится без сна с одним лишь страстным желаньем —Уйти незаметно и тихо из жизни, исчезнуть и скрыться,Чтобы вместе быть с любимым убитым сыном.

Странную стражу я нес в поле однажды ночью

Перевод И. Кашкина.

Странную стражу я нес в поле однажды ночью;Ведь днем рядом со мной был сражен ты, мой товарищ, мой сын.Только раз я взглянул в дорогие глаза, но их взгляд я никогда не забуду,Только одно прикосновенье твоей простертой руки,И мне снова в бой, нерешенный и долгий,Лишь поздно вечером, отпросившись, я вернулся туда и нашел тамТвое холодное тело, мой товарищ, мой сын! (Оно никогда не ответит на поцелуи.)Я повернул тебя лицом к звездам, и любопытный ветер овевал нас ночным холодком,Долго на страже стоял я в душистом безмолвии ночи, и кругом, простиралось вдаль поле сраженья,Странную стражу с горькой отрадой я нес,Но ни слезы, ни вздоха; долго, долго на тебя я глядел,Потом сел рядом с тобой на холодной земле, подперев рукой подбородок,Проводя последние часы, бесконечные, несказанные часы, с тобой, мой товарищ, — ни слезы́, ни слова, —Молчаливая, последняя стража любви над телом солдата и сына,И медленно склонялись к закату звезды, а с восхода вставали другие,Последняя стража, храбрец мой (не смог тебя я спасти, мгновенно ты умер,Так крепко тебя я любил, охранял твою жизнь, непременно мы встретимся снова);Потом кончилась ночь, и на заре, когда стало светать,Товарища бережно я завернул в его одеяло,Заботливо подоткнул одеяло под голову и у ногИ, омытого лучом восходящего солнца, опустил его в наспех отрытую яму,Отстояв последнюю стражу, без смены, всю ночь, на поле сраженья,Стражу над телом друга (оно никогда не ответит на поцелуи),Стражу над телом товарища, убитого рядом со мной, стражу, которой я никогда не забуду,Не забуду, как солнце взошло, как я поднялся с холодной земли и одеялом плотно укрытое тело солдатаСхоронил там, где он пал.

Сомкнутым строем мы шли

Перевод М. Зенкевича.

Сомкнутым строем мы шли по неизвестной дороге,Шли через лес густой, глохли шаги в темноте;После тяжелых потерь мм отступали угрюмо;В полночь мы подошли к освещенному тускло зданьюНа открытом месте в лесу на перекрестке дорог;То был лазарет, разместившийся в старой церкви.Заглянув туда, я увидел то, чего нет на картинах, в поэмах:Темные, мрачные тени в мерцанье свечей и ламп,В пламени красном, в дыму смоляном огромного факелаТела на полу вповалку и на церковных скамьях;У ног моих — солдат, почти мальчик, истекает кровью (раненье в живот);Кое-как я остановил кровотеченье (он побелел, словно лилия);Перед тем как уйти, я снова окинул все взглядом;Санитары, хирурги с ножами, запах крови, эфира,Нагроможденье тел в разных позах, живые и мертвые;Груды, о, груды кровавых тел — даже двор переполнен,На земле, на досках, на носилках, иные в корчах предсмертных;Чей-то стон или вопль, строгий докторский окрик;Блеск стальных инструментов при вспышках факелов(Я и сейчас вижу эти кровавые тела, вдыхаю этот запах);Вдруг я услышал команду: «Стройся, ребята, стройся!»Я простился с юношей — он открыл глаза, слегка улыбнулся,И веки сомкнулись навек, — я ушел в темноту,Шагая сквозь мрак, шагая в шеренге, шагаяПо неизвестной дороге.

Лагерь на рассвете, седом и туманном