Другое. Сборник - Антон Юртовой Страница 67

За небольшими исключениями корпус офицеров формировался из дворян. Они шли сюда массами. Что привлекало их? Ответ несложен: достаточно лёгкое управление подчинёнными, теми же крепостными, для которых при обязательном сроке воинской службы в четверть века беспрекословное подчинение оставалось горчайшей участью. Палками и розгами мог быть наказан любой служивый нижнего чина, как это делалось по отношению к «душам», принадлежавшим помещикам в деревнях, и – если бы только за невыполнение приказов и распоряжений.

Поводом для порки становилась любая оплошность, игнорирование даже мелкой прихоти старшего по званию. Положенное за службу немалое государственное жалованье плюс поступления из имений делали «золотопогонников» хорошо обеспеченными и склонными к увеселяющему времяпрепровождению. Они блистали на светских раутах, на балах, на лучших театральных и иных представлениях.

Восходя на заоблачные духовные высоты, проникаясь усердием в самоусовершенствовании, господа военные, победители своих собственных солдат, как о них выражался Герцен, тешили себя «вымеркой» собственной чести, ударяясь в дуэли и другие виды кровавых разборок, часто по пустякам. Волны такого сомнительного «очищения» одна за другой прокатывались по армиям и полкам.

Многие офицеры превращались в отпетых бездельников; груз удовольствий и связанные с ними непомерные траты бросали их в разор и в позор. Отставка возвращала таких в родовые имения, где их ждала беспросветная скука тяжёлого и мрачного крепостнического застоя. Там накопленные в них отчаяние и ожесточение сполна выплёскивались на несчастных подданных.

Ещё более тусклыми и жалкими они оказывались при разжалованиях в нижние чины или в рядовые с лишением звания дворянина. Такие люди вместе с сословными привилегиями теряли самое, пожалуй, главное – сочувствие в своём сословии. Они не могли рассчитывать на поддержку в пределах бытовавшей сословной круговой поруки. Их ждала судьба изгоев.

В разбухавшем офицерском слое находила выражение тупая политика царизма, направленная к неуклонному росту численности личного состава вооружённых сил. Армия росла составом служивых и, поскольку подолгу не вступала в сражения, портилась. Звучные армейские и флотские победы в преддверии, в начале и в середине золотого века сходили на нет; победы сменялись поражениями.

Все признаки развала наблюдались и в массе дворян, устремлявшихся на государственную невоенную службу, то есть – в чиновничество. Сюда они переносили худшие привычки и аморальные догматы старосветских помещиков. Так выходило, что вместе с ними окунаться в купель праздных удовольствий, погони за богатствами, взяток, продажности и предательства всех и вся вынуждены были и разночинцы – разорявшиеся дворяне и получавшие вольную крепостные. Понятие сословной чести и благородства ими воспринималось уже в той особенной ауре, когда, забывая о своём прошлом, они, как и продолжавшие преуспевать, прожигавшие жизнь беспечные «чистопородные» дворяне, желали иметь своих крепостных. Владение «душами» приобретало знак истинного сословного положения и достоинства.

Только малой частью этот чертёж упадка показан в нашей беллетристике. Притом ещё и с большим опозданием. Выражая свежие современные воззрения, молодой граф Толстой в военных очерках из Севастополя, хотя и имеет дело с бедствованием народа, но предпочитает оставаться «государственником» и толочь тему русского героизма и немой терпеливости масс. Главными действующими лицами при начале своего творчества он избирает офицерство. По понятным причинам дворянская среда не выведена им из центра событий и в его «Войне и мире». Там он – истинный певец эпохи блестящего взлёта дворянской вольности, не пожелавший замечать, в какую пропасть она уводила. Злободневный знак сословного маразма и вырождения наконец-то был вполне, кажется, осознанно поднят им в его произведении «После бала», но, оставаясь в своей константе, писатель явно кокетничает, предпочтя указать на провинность избиваемого шпицрутенами солдата не от лица рассказчика-дворянина, ставшего прямым свидетелем экзекуции, а словами случайного, оказавшегося рядом с ним попутчика, кузнеца. Тот сообщает, что гоняют несчастного за побег.

Был ли так уж неосведомлён рассказчик, чтобы не говорить этого самому? Верить ему невозможно. Поскольку зайдя домой с бала уже поздней ночью, он застаёт не спящим, ждущим его и готовым помочь ему раздеться своего лакея из крепостных. Который в эту пору бодрствовал явно не из естественной потребности организма, а из лютой боязни не угодить барину.

Притворяться незнающим было тем более неестественным, что зверские экзекуции в равной степени предназначались и для офицеров.

Тайны из этого никто не делал.

…Во время учения, – сообщается в одном из произведений Леонида Гроссмана, – офицер полка гвардейских гренадёров, недовольный маневрированием своего батальона, приказал ему войти в казарму. Один взвод не послушался команды и остался на месте. Вторичный приказ не внушил большего послушания: выступил вперёд унтер-офицер и от лица всех изложил жалобу против своего начальства, заявив, что взвод не двинется, если им не пообещают справедливого удовлетворения их претензии. …полковник приказал схватить зачинщика и всех упорствующих; унтер-офицера приговорили к шести тысячам ударов палками, т. е. к смерти.

Вот как описано исполнение этого приговора:

…

Внутри шеренг прошли профосы, раздавая рядовым огромные гладкие прутья.

Это были шпицрутены…

…

Прутья взлетели и с резким свистом ложились с двух сторон на обнажённую спину.

… Первые удары оставили крестообразные розовые полосы. Ещё несколько шагов, и весь верх спины покрылся широкими рубцами и вздулся горбом; ещё два-три шага – и кровь хлынула из всех пор воспалённой кожи, так что последующие удары уже сыпались на совершенно открытое, растравленное мясо, превращая его в сплошное кровавое месиво.

…

Осуждённого уже четыре раза проволокли по шереножной улице. … Лоскутья изрубленного мяса свисали клочьями с его плеч и рёбер.

…

Труп вывозят из рядов и бросают в сторону.

…

Казнь длилась весь день. … четверо присуждённых к шести тысячам ударов скончались до выполнения приговора. Остальные, выдержав меньшее количество шпицрутенов, отправлялись полуживыми в Сибирь.4

Унижение через побои предназначалось не только мужчинам, но и женщинам, а также детям. Для их острастки в поместьях вводились дни календарных массовых порок розгами или плетьми.

Обязательные экзекуции часто делились на дозы, которые переносились на другое, более позднее время и прирастали величиною ввиду «предусматривавшихся» капризными барами новых неизбежных провинностей, что само по себе добавляло страданий наказуемым. Повальные истязания практиковались в церковно-приходских школах и в бурсах.

Надо ли удивляться, что физическое насилие широко разливалось и в домашней обстановке, в семьях, в том числе в семьях дворян.

Красноречивым свидетельством этому может, например, служить откровение Василия Васильевича, героя тургеневского рассказа «Гамлет Щигровского уезда». О висевшем на стене портрете своего умершего отца