Дмитрий Кленовский - Полное собрание стихотворений Страница 68

На воротах для странников

Ты, что так долго шел один с самим собою,О странник дорогой, будь гостем здесь - от знояПод нами отдохни. Смахни с усталых ногПыль гордостью твоей испытанных дорогИ снова стань таким, каким ты был, когда тыСвой дом покинул, юностью богатый,Боясь лишь одного - что поздно вышел в путь.Заря умеет ласково прильнутьИ к светлым хижинам, и к сумрачным могилам,И все утра для тех, кто знает вечер, милы.Забудь и трудный путь, и темные леса,И колкие шипы, и листьев голоса,И пепел долгих дней, истлевших под руками.Сними намокший плащ, тяжелый за плечами.Сломай и посох свой и флягу, - или нет:Отдай их тем, кто в жизнь ушли тебе вослед,Кто по пустым полям и отмелям проходятИ след твоей ноги в сыром песке находят.Молись, чтоб небо им звездами расцвело,Затем, что вечер уж, хотя еще светло,И пахнет теплотой дурманящей и влажной.И свой привет пошли тем юным и отважным,Что, не страшась путей, намеченных едва,Уходят в жуткий час, когда кричит сова.

На воротах для нищих

И осень и зима равно суровы к нищим,Что бродят по дорогам и кладбищам,Напрасно пробуя разжалобить людей.Мы стынем и дрожим от ветра и дождей,От стужи мерзнем мы, закутавшись в лохмотья,И лают псы на нас из каждой подворотни,Прохожие в лесу боятся встретить нас.А мы добры меж тем, затем, что мы не разЗеленых тростников слыхали в ветре пеньеИ в небе стольких звезд видали пробужденьеИ гибель стольких солнц тяжелых в бездне вод.Бродя среди камней, мы не находим тот,Что стать бы смог для нас камином иль порогом.Шипы нас стерегут и ранят по дорогам.Изнеможенные, идем во тьму из тьмы,Из всех отверженных - отверженные мы.И ты, о город злой, напыщенный и сытый,Купцу, наложнице и воину открытый,Нам в злобной гордости ты закрываешь входЖелезом и свинцом окованных ворот.Будь проклят: уходя, тебе мы кинем с браньюХлеб твоего скупого подаянья.

Другие переводы

Из Максима Рыльского

А где-то есть певучий Лангедок,Поля и рощи Франции веселой,Где в солнце тонет каждый городокИ в виноградниках зеленых села.

И есть Марсель, где воздух чист морской,И есть Париж, мудрец с душой гамена,И Тараскон, где в день счастливый свойНам рассказал Додэ про Тартарена.

И остров есть, что осиял Шекспир,Где Диккенс улыбался сквозь туманы,Пока в Сибири длился снежный пирИ в глубь Сахары плыли караваны.

О, милый мир! О, виноградный сад,Сходящие смеющиеся пары!Благословен да будет виноград -Осенний плод весеннего пожара!

В горах, среди утесов и снегов,Откуда жизнь людская не видна нам,На небе выступает из туманаСосновый сруб, убежище орлов.

Пока метель наносит свой покровИ в черном гневе мечутся бураны,Мы здесь играем в кости, варим пловИ допиваем не спеша стаканы.

Когда-то, - так нам говорит поэт, -В такую ночь здесь отдыхал Манфред,Чтоб снова в бой вступить с Непобедимым.

Так мы, - лишь день проснется молодой, -Уйдем в свой путь по пропастям и льдинам,Чтоб в кости перекинуться с судьбой.

В полдневный час, в день сбора виноградаЕе он встретил. Торопя мула,Она обратно ехала из сада,Свежа, как сад, как счастье - весела.

И он спросил: «Какая бы наградаТебя приворожить ко мне могла?»Она ж в ответ: «Свети с утра лампадуКиприде доброй». - Хлыст свой подняла,

Ударила мула с веселым криком,И тот, смешно прижавши уши, мигомУмчал ее. Лишь вьется пыль, как дым.

А он стоял, - лишь сердце билось, радо, -И молвил: «Хорошо быть молодымВ полдневный час, в день сбора винограда».

Розы покрыли, как снег, наше брачное ложе. КипридаС цоколя радостный наш благословляет союз.Мы принесем ей дары: золотистые, сладкие смоквы,Спелый, сквозной виноград и молодых голубей.Солнце утонет в волнах. Лепестки ароматнее станут.Руки касаются рук, уст ожидают уста.Дай же, богиня, нам быть совершенными в нежности нашей,В благословенную ночь мудрого сына зачать.

Из Анри де Ренье 

И день окончился той желтою луною,Что медленно плывет меж тонких тополей,В то время как еще доносится пороюШуршанье тростника и запах трав с полей.

Могли ли думать мы, когда дорогой длиннойИзнеможенные, брели рука в руке,Могли ли думать мы, когда в степи пустыннойМы оставляли след кровавый на песке,

Могли ли думать мы, когда любовь, как пламя,Нас обреченностью мучительною жгла,Когда погас в руках огонь, хранимый нами,Что станет к вечеру легка его зола?!

И этот долгий день, что отошел к покоюИ веет шорохом и запахом с полей,Окончится для нас той желтою луною,Что медленно плывет меж тонких тополей…

О вечной тайне бытия

Безумно сказочно, мучительно светло

Мне кажется всегда все то, что мной любимо.

«Последний акмеист», «последний царскосел», «последний поэт серебряного века» - так называли Д.И.Кленовского современники, собратья по перу. Говоря о его поэзии, критики прежде всего отмечали ее глубину и цельность миросозерцания, некоторые даже упрекали в приверженности одной теме. Сам Кленовский считал это скорее достоинством и с явной обидой писал Маркову 12 мая 1959 года:

«Вы называете меня поэтом одной темы и делаете это словно бы и не в порицание, но все-таки слегка в укор. Так же высказался и Моршен, которому хочется от меня “большего разнообразия”. При оценке поэзии (именно поэзии!) это очень распространенный критический упрек, который меня всегда удручает. Как будто большинство наших поэтов не были поэтами одной темы! А если тема так объемиста, что она охватывает все то, чем дышит человек - его отношение к жизни, смерти, Богу, вселенной, - то чем же плоха эта “одна” тема?»[5].

Этой теме Кленовский остался верен до последних дней своей жизни. Любовь ко всему сущему на земле и на небе, радость жизни и противостояние всем невзгодам, терпение и терпимость, удивление и восхищение тайнами бытия и желание познать эти тайны - вот самое главное в поэзии Кленовского. Все это он хотел донести до своих читателей, желая, чтобы и они горячо полюбили все сущее и за краткий срок, отпущенный нам на земле, насладились всеми богатствами прекрасного мира.

Надо успеть насмотреться, налюбоваться, наслушаться и надышаться, пока мы «здесь», а «там» все таинственно и не ясно, что нас ждет.

Мы стоим перед загадкой:Что свершится с нами «там»?Горько будет или сладкоПосле нашей смерти нам?Может попросту не будетПосле смерти ничегоИ напрасно снится людямНеземное торжество!..

Любите мир, каждую былинку в нем, каждую секунду бытия, как я, горячо и нежно, - как бы говорит в своей поэзии Кленовский:

Нежность душная сердце жметКо всему, что живет и дышитНоры роет и гнезда вьет,Плод лелеет и лист колышетТак и взял бы весь мир себеКрепко к сердцу прижал ликуя!..

Любовь ко всему сущему на земле привили ему, наверное, родители, в первую очередь мать, Вера Николаевна, дочь архитектора Николая Федоровича Беккера, художница-акварелистка, но также и отец, художник-пейзажист, академик живописи Иосиф Евстафьевич Крачковский. Дмитрий родился 24 сентября 1892 года в Петербурге и был единственным ребенком в семье. Его, конечно, баловали и потакали ему во всех затеях. Мать писала стихи и детские повести, сама же их иллюстрировала и развлекала сына. «В такой обстановке во мне рано развился интерес к искусству вообще и к поэзии в особенности»[6], - вспоминал Д.Кленовский. В пять лет он уже начал писать стихи. С 6–7 лет «издавал» свои рукописные журналы, которые заполнялись стихами, повестями, рисунками - все собственного сочинения. Мать умело поощряла это занятие, не надоедавшее Дмитрию до 16–17 лет. Не по годам развитой ребенок очень рано начал читать Жуковского, Пушкина, Гоголя, Лермонтова, Грибоедова. «Страстную любовь к Пушкину и Лермонтову я пронес с детских лет через всю мою жизнь»[7] - говорил он. К 10–12 годам он познакомился с творчеством Апухтина, Надсона, Гончарова, Тургенева, Льва Толстого, Ал.К.Толстого, Фета, Бунина. Стихи Бальмонта, Брюсова, Блока узнал позже, уже в студенческие годы, тут сказались консервативные взгляды родителей. Большую роль в литературном воспитании Кленовского сыграла и Франция, куда они часто и надолго уезжали всей семьей. В совершенстве зная французский язык, он зачитывался французской литературой, самым любимым поэтом был Анри де Ренье.