Петр Киле - Телестерион [Сборник сюит] Страница 68

В гостиной Серов, выходит Горький; Липа возвращается.

                   Л и п аПришел Серов, и Горький занял позу…Ах, ничего, поплачь, а то в глазах,Как в небе чистом выше облаков,Нависших низко, молнии сверкают, —Гроза сухая — мне страшнее слез.

        М а р и я  Ф е д о р о в н аПоплачу — станет легче, как бывало?О, не теперь, уж слишком много горя!Но есть отчаянная радость в нем.Благословленная свобода! Это —Как небо и земля в весенний день,С могучим ледоходом на реке,И все в движении под вешним небом —Дома, дворцы, чертоги богачейИ темные окраины рабочих,Где труд вселенский, как предверье Ада,Хотя в церквах им обещают Рай.Да есть ли Правда на земле, иль в небе?Нет, ныне я не плачу. Не дождутся.Глупа была. Прошло всего два года.Два года? Но каких! Вся жизнь в РоссииПеременилась, к худу иль к добру?Как гнет растет, но и свобода тоже.Брожение выходит через край.Как море в бурю, грозная стихия,Из недр ее и вышел мир земной,Неведомое новое пред нами…

                  Л и п аМир светлый, чистый, как в глазах детей,И верится легко нам после мук?

        М а р и я  Ф е д о р о в н аКак хорошо: не нужно все таитьсяОт той, что облегчает мне заботыО доме; добрая душа, ты с нами;А сестры мало что и знают, кромеМоих концертов в пользу всех гонимых.

                   Л и п аНу, этим ныне все увлечены.

         М а р и я  Ф е д о р о в н аДа, да, но только здесь уж не игра,Запахло всюду порохом и кровью.Ну, словом, коль меня засадят илиСошлют куда, ты сестрам расскажи…Тут нет вины Алеши, я сама —Еще до встречи с ним, еще до сценыВступила я на путь, каким РоссияДавно идет, еще от декабристов,К свободе, к новой жизни, к высшей правде.

В гостиной Серов за мольбертом, Горький на диване.

С е р о в. Нет, я все-таки не понимаю, как царь решился, вместо совещательной Думы, дать России конституцию?

Г о р ь к и й (раскашлявшись и вскакивая на ноги). Конституцию?! Так вы и поверили? Да в манифесте 17 октября практически нет ничего нового по сравнению с манифестом от 18 февраля, когда после убийства князя Сергия Никола с перепугу заявил об усовершенствовании государственного устройства — на незыблемых основаниях, то есть самодержавия. А сейчас он напуган еще больше. Стачки и забастовки в городах бьют скорее по карманам капиталистов и самих рабочих. Крестьянские бунты куда опаснее. Ведь Россия — крестьянская страна. А тут из-за этой проклятой войны, — вот уж нет худа без добра, — вся армия в миллион солдат застряла в Маньчжурии. Нет войска подавлять бунты, вспыхивающие то тут, то там по всей России, а в Прибалтике уже введено военное положение. Между тем и в войсках начинается брожение. С заключением мира солдаты рвутся в Россию, многие подлежат демобилизации, а не тут-то было: бастуют железные дороги по всей империи, в Сибири узловые станции в руках революционеров.

С е р о в. Даже так!

Г о р ь к и й. И может случиться так, армия, униженная поражением в Маньчжурии — из-за бездарных генералов его величества, доберется до России с революционными лозунгами, и тогда Николе, зачинщику нелепой войны, уж как пить дать, снесут голову.

С е р о в (с улыбкой, не без сарказма). Гм, гм. Вы уж увлекаетесь. Впрочем, кто сегодня не увлекается. Свобода всем кружит голову. Но, боюсь, из всего этого ничего хорошего не выйдет, кроме пролития крови, тем более что власть имеет к этому склонность. Ей дайте только повод — и прольется море крови.

Г о р ь к и й. В этом море власть имущие и утонут. Нас много, а их всего горстка. Горстка песка.

С е р о в (возвращая жестом Горького к месту и приступая к работе). Может статься, нам удастся сегодня закончить. Даже не верится. Я же предупреждал вас: работаю медленно.

Г о р ь к и й. Нет, вы работаете очень быстро и решительно, и все у вас получается разом, но взыскательность ваша почти пушкинская.

С е р о в. Тсс!

Разносится звонок; Липа впускает кого-то и уводит в кабинет Горького, куда уходят Мария Федоровна и Горький.

Л и п а (входя в гостиную). Валентин Александрович, не хотите чаю?

С е р о в (рассматривая газету). "Новая Жизнь". Издательница М.Ф.Андреева. Это кто?

Л и п а. Она самая.

С е р о в. Как! Ну, видимо, заместо Горького.

Л и п а. Конечно, Мария Федоровна за него пойдет и в огонь, и в воду, но сама она знает, что делает.

С е р о в. Красавица и актриса — это мило, но серьезно? А, впрочем, это чувствуется. И голос особенный. Но как передать это красками? Невозможно!

Л и п а. Приходит недавно озябшая, с заплаканными глазами, такая грустная, что я поглядела на нее, — в слезах ли ее не видела, — а тут сама в слезы. Что такое? Ходила хоронить Павла Грожана. Убили черносотенцы в трамвае. Знали, кого. Бежал из ссылки в Сибирь и заведовал у нас лабораторией по изготовлению бомб. Она его хорошо знала, как и Баумана, которого прятала вместе с Качаловым от ищеек полиции, да не уберегла в связи с объявлением свобод.

С е р о в. Вся Москва хоронила Баумана.

Л и п а. Вот, вот. Мария Федоровна и говорит: "Баумана хоронили, много народу было. А за гробом Грожана нас двое было: его брат и я". Ну, я и вовсе расплакалась. Чтобы утешить меня, она улыбнулась и сказала: "Значит, нас было больше".

С е р о в. Значит, так серьезно?

В гостиную входят Мария Федоровна и Горький; переглянувшись, они смеются над весьма обескураженным видом художника.

8

Москва. Небольшой дом в три этажа в Антипьевском переулке. Кабинет Серова на втором этаже. В окна виден сад князей Долгоруковых, где много птиц и куда под вечер слетаются стаи ворон на ночлег.

Серов у окна. Слышны выстрелы.

            С е р о в         (в раздумьи)Царь манифестом объявил свободы,Досель неслыханные на Руси.Поверить невозможно. НеужелиУ нас свободы воцарились днесь?Да, как бы так. Уж слишком хорошо бы.Народ громит осиное гнездоВсевидящей охранки, что ж, понятно.Тюремные ворота настежь — ясно,И узников приветствует толпа:"Долой самодержавье!" В красных флагахВся запестрела красная Москва.Но выстрел залил кровью лик свободы,Богини, просиявшей в небесах,И торжества вдруг обернулись тризной,Как на Ходынке; верен царь себе,Судьбе своей злосчастной для России, —И этому, о, горе, нет конца.

Слетаются стаи ворон, садятся на деревья и разом взлетают, словно вспугнутые выстрелами. Входит Ольга Федоровна.

О л ь г а Ф е д о р о в н а. Уложить бы детей внизу, в гостиной, да они протестуют. Им весело, хотя понимают, происходит нечто ужасное.

С е р о в. Внизу, конечно, безопаснее, чем в мезонине. Но в центре города тихо. Это в первые дни палили из пушек куда попало. Повезло Косте. Сначала он перепугался, а затем возгордился.

О л ь г а Ф е д о р о в н а. Ничего смешного. Снаряд снес стену его квартиры; слава Богу, Коровина не было дома.

С е р о в. Ты слышишь? Войска сосредоточились на Пресне. Гвардейский Семеновский полк из Петербурга наводит порядок. Поди к детям.

О л ь г а Ф е д о р о в н а. Прошу тебя, не уходи.

С е р о в. Куда? Все новости можно было узнать в квартире Андреевой и Горького. Как стихли бои в центре, к ним нагрянули с обыском, а их и след простыл.

О л ь г а Ф е д о р о в н а. Куда? Тебе непременно надо быть всюду.

С е р о в. А как и усидеть? На людях и смерть красна, недаром говорится.

О л ь г а Ф е д о р о в н а. Не думай о смерти. Ты полон сил; ты не оставишь нас.

С е р о в. Да, да, но как-то жить-то жутко на свете. Прости, я расстроил тебя.

О л ь г а Ф е д о р о в н а. Ничего, по характеру я все-таки оптимистка, должно быть, я меньше всего боюсь, пока вы у меня есть — ты и дети. (Поцеловав мужа, уходит.)

               С е р о в   (наблюдая за стаей ворон)У Николая странная забава —Стрелять в ворон, прогуливаясь в парке,На всем скаку,  с велосипеда даже…Какая лихость и сноровка, Боже!Не мог бы я поверить, если б царьНе сам обмолвился, смутив меня.     (Собираясь выйти.)Нет тишины вечерней над Москвой:Пожаров пламя полыхает в небеИ вопиют в безмерности страданийСгорающие заживо в огне, —Такое не увидишь и во сне.         (Уходит.)

Хор учеников и публика из прохожих и проезжающих мимо, и там Серов; в ночном небе в районе Пресни вспыхивают выстрелы и полыхают пожары.