Борис Корнилов - Стихотворения Страница 7

<1931>

ОКТЯБРЬСКАЯ

Поднимайся в поднебесье, слава, —не забудем, яростью горя,как Московско-Нарвская заставашла в распоряженье Октября.

Тучи злые песнями рассеяв,позабыв про горе и беду,заводило Вася Алексеевзаряжал винтовку на ходу.

С песнею о красоте Казбека,о царице в песне говоря,шли ровесники большого векадобивать царицу и царя.

Потому с улыбкою невольной,молодой с верхушки до подошв,принимал, учитывая, Смольныйпитерскую эту молодежь.

Не клади ей в зубы голый палецникогда, особенно в бою,и отцы седые улыбались,вспоминая молодость свою.

Ты ползи вперед, от пуль не падай,нашей революции краса.Площадь перед Зимнею громадойвспоминает наши голоса.

А министры только тары-бары,кое-кто посмылся со двора.Наши нападенья и ударыи сегодня помнят юнкера.

На фронтах от севера до югав непрерывном и большом боюзащищали парень и подругавместе революцию свою.

Друг, с коня который пулей ссажен,он теперь спокоен до конца:запахали трактора на саженькости петроградского бойца.

Где его могила? На Кавказе?Или на Кубани? Иль в Крыму?На Сибири? Но ни в коем разеэто неизвестно никому.

Мы его не ищем по Кубаням,мертвеца не беспокоим зря,мы его запомним и вспомянемновой годовщиной Октября.

Мы вспомянем, приподнимем шапки,на мгновенье полыхнет огнем,занесем сияющие шашкии вперед, как некогда, шагнем.

Вот и вся заплаканная тризна,коротка и хороша она, —где встает страна социализма,лучшая по качеству страна.

<1932>

ПРОДОЛЖЕНИЕ ЖИЗНИ

Я нюхал казарму, я знаю устав,я жизнь проживу по уставу:учусь ли, стою ль на посту у застав —везде подчинен комсоставу.

Горит надо мною штыка острие,военная дует погода, —тогда непосредственное моеначальство — товарищ комвзвода.

И я, поднимаясь над уймой забот,я — взятый в работу крутую —к тебе заявляюсь, товарищ комвзвод,тебе обо всем рапортую.

И, помня наказ обстоятельный твой,я верен, как пули комочек,я снова в работе, боец рядовой,товарищ, поэт, пулеметчик.

Я знаю себя и походку свою,я молод, настойчив, не робок,и если погибну, погибну в боюс тобою, комвзвода, бок о бок.

Восходит сияние летнего дня,хорошую красит погоду,и только не видно тебя и меня,товарищей наших по взводу.

Мы в мягкую землю ушли головой,нас тьма окружает глухая,мы тонкой во тьме прорастаем травой,качаясь и благоухая.

Зеленое, скучное небытие,хотя бы кровинкою брызни,достоинство наше — твое и мое —в другом продолжении жизни.

Всё так же качаются струи огня,военная дует погода,и вывел на битву другого менядругой осторожный комвзвода.

За ними встревожена наша страна,где наши поля и заводы:затронута черным и смрадным онадыханьем военной погоды.

Что кровно и мне и тебе дорога,сиреной приглушенно воя,громадною силой идет на врагапо правилам тактики боя.

Врага окружая огнем и кольцом,медлительны танки, как слизни,идут коммунисты, немея лицом, —мое продолжение жизни.

Я вижу такое уже наяву,хотя моя участь иная, —выходят бойцы, приминая траву,меня сапогом приминая.

Но я поднимаюсь и снова расту,темнею от моря до моря.Я вижу земную мою красотубез битвы, без крови, без горя.

Я вижу вдали горизонты земли —комбайны, качаясь по краю,ко мне, задыхаясь, идут…Подошли.Тогда я совсем умираю.

<1932>

«Тосковать о прожитом излишне…»

Тосковать о прожитом излишне,но печально вспоминаю сад, —там теперь, наверное, на вишненебольшие ягоды висят.

Медленно жирея и сгорая,рыхлые качаются плоды,молодые,полные до краясладковатой и сырой воды.

Их по мере надобности снимутна вареньеи на пастилу.Дальше — больше,как диктует климат,осень пронесется по селу.

Мертвенна,облезлаи тягуча —что такое осень для меня?Это преимущественно — тучабез любви,без грома,без огня.

Вот она, —подвешена на звездах,гнет необходимое свое,и набитый изморозью воздухотравляет наше бытие.

Жители!Спасайте ваши души,заползайте в комнатный уют, —скоро монотоннопрямо в ушиголубые стекла запоют.

Но, кичась непревзойденной силой,я шагаю в тягостную тьмупопрощаться с яблоней, как с милоймолодому сердцу моему.

Встану рядом,от тебя ошую,ты, пустыми сучьями стуча,чувствуя печаль мою большую,моего касаешься плеча.

Дождевых очищенных миндалинпадает несметное число…Я пока еще сентиментален,оптимистам липовым назло.

<1932>

НОВЫЙ, 1933 ГОД

Полночь молодая, посоветуй, —ты мудра, всезнающа, тиха, —как мне расквитаться с темой этой,с темой новогоднего стиха?

По примеру старых новогодних,в коих я никак не виноват,можно всыпать никуда не годныхвозгласов: Да здравствует! Виват!

У стены бряцает пианино.Полночь надвигается. Пора.С Новым годом!Колбаса и вина.И опять: Да здравствует! Ура!

Я не верю новогодним одам,что текут расплывчатой рекой,бормоча впустую: С Новым годом…Новый год. Но все-таки — какой?

Вот об этом не могу не петь я, —он идет, минуты сочтены, —первый год второго пятилетьяроста необъятного страны.

Это вам не весточка господня,не младенец розовый у врат,и, встречая Новый год сегодня,мы оглядываемся назад.

Рельсы звякающие Турксиба…Гидростанция реки Днепра…Что же? Можно старому: Спасибо!Новому: Да здравствует! Ура!

Не считай мозолей, ран и ссадинна ладони черной и сырой —тридцать третий будет год громаден,как тридцатый, первый и второй.

И приснится Гербертам Уэллсамновогодний неприятный сон,что страна моя по новым рельсамнадвигается со всех сторон.

В лоб туманам, битвам, непогодамснова в наступление пошли —С новым пятилетьем!С Новым годомстарой, исковерканной земли!

Полночь.Я встаю, большой и шалый,и всему собранию родной…Старые товарищи, пожалуй,выпьем по единой, по одной…

<1932>

ГРОЗА

Пушистою пылью набитые бронхи —она, голубая, струится у пят,песчинки легли на зубные коронки,зубами размолотые скрипят.

От этого скрипа подернется челюсть,в носу защекочет, заноет душа…И только кровинок мельчайшая челядьпо жилам бежит вперегонки, спеша.

Жарою особенно душит в июнеи пачкает потом полотна рубах,а ежели сплюнешь, то клейкие слюни,как нитки, подолгу висят на губах.

Завял при дорожной пыли подорожник,коней не погонит ни окрик, ни плеть —не только груженых, а даже порожнихжара заставляет качаться и преть.

Все думы продуманы, песенка спета,травы утомителен ласковый ворс.Дорога от города до сельсовета —огромная сумма немереных верст.

Всё дальше бредешь сероватой каймою,стареешь и бредишь уже наяву:другое бы дело шагать бы зимою,уйти бы с дороги, войти бы в траву…

И лечь бы, дышать бы распяленным горлом, —тяжелое солнце горит вдалеке…С надежною ленью в молчанье покорномглядеть на букашек на левой руке.

Плывешь по траве ты и дышишь травою,вдыхаешь травы благотворнейший яд,ты смотришь — над потною головоюзабавные жаворонки стоят…

Но это — мечта. И по-прежнему тяжко,и смолы роняет кипящая ель,как липкая сволочь — на теле рубашка,и тянет сгоревшую руку портфель.

Коль это поэзия, где же тут проза? —Тут даже стихи не гремят, а сопят…Но дальше идет председатель колхоза,и дымное горе летит из-под пят.

И вот положение верное в корне,прекрасное, словно огонь в табаке:идет председатель, мечтая о кормеконей и коров, о колхозном быке.

Он видит быка, золотого Ерему,короткие, толстые, бычьи рога,он слышит мычанье, подобное грому,и видимость эта ему дорога.

Красавец, громадина, господи боже,он куплен недавно — породистый бык,наверно не знаешь, но, кажется, всё жеон в стаде, по-видимому, приобык.

Закроешь глаза — багровеет метелкадлиной в полсажени тугого хвоста,а в жены быку предназначена телка —красива, пышна, но по-бабьи проста.

И вот председателя красит улыбка —неловкая шутка, смешна и груба…Вернее — недолго, как мелкая рыбка,на воздухе нижняя бьется губа.

И он выпрямляет усталую спину,сопя переводит взволнованный дух —он знает скотину, он любит скотинупостольку, поскольку он бывший пастух.

Дорога мертва. За полями и лесомлегко возникает лиловая тьма…Она толстокожим покроет навесомполмира, покрытая мраком сама.

И дальше нельзя. Непредвиденный случай —он сходит на землю, вонзая следы.Он путника гонит громоздкою тучейи хлестким жгутом воспаленной воды.

Гроза. Оставаться под небом не место —гляди, председатель, грохочет кругом,и пышная пыль, превращенная в тесто,кипит под протертым твоим сапогом.

Прикрытье — не радость. Скорее до дому —он гонит корявые ноги вперед,навстречу быку, сельсовету и грому,он прет по пословице: бог разберет.

Слепит мирозданья обычная подлость,и сумрак восходит, дремуч и зловещ.Идет председатель, мурлыкая под нос,что дождь — обязательно мокрая вещь.

Бормочет любовно касательно мокрыхявлений природы безумной, пустой…Но далее песня навстречу и окрик,и словно бы просьба: приятель, постой!..

Два парня походкой тугой и неловкой,ныряя и боком, идут из дождя;один говорит с неприятной издевкой,что я узнаю дорогого вождя.

— Змеиное семя, зараза, попался,ты нашему делу стоишь поперек…Гроза. Председатель тогда из-под пальцав кармане еще выпускает курок.

— Давно мы тебя, непотребного, ищем…И парень храпит, за железо берясь.Вода обалделая по топорищамбежит и клокочет, и падает в грязь.

Как молния, грянула высшая мера,клюют по пистонам литые курки,и шлет председатель из револьвераза каплею каплю с левой руки.

Гроза. Изнуряющий, сладостный плен мойкипящие капли свинцовой воды, —греми по вселенной, лети по вселеннойповсюду, как знамя, вонзая следы.

И это не красное слово, не поза —и дремлют до времени капли свинца,идет до конца председатель колхоза,по нашей планете идет до конца.

Июнь 1932