Саша Чёрный - Стихи Страница 7

"Устала. Вскрывала студента: Труп был жирный и дряблый. Холод… Сталь инструмента. Руки, конечно, иззябли.

Потом у Калинкина моста Смотрела своих венеричек. Устала: их было до ста. Что с вами? Вы ищете спичек?

Спички лежат на окошке. Ну, вот. Вернулась обратно, Вынула почки у кошки И зашила ее аккуратно.

Затем мне с подругой достались Препараты гнилой пуповины. Потом… был скучный анализ: Выделенье в моче мочевины…

Ах, я! Прошу извиненья: Я роль хозяйки забыла Коллега! Возьмите варенья,Сама сегодня варила".

Фаддей Симеонович Смяткин Сказал беззвучно: "Спасибо!" А в горле ком кисло-сладкий Бился, как в неводе рыба.

Не хотелось быть ее чашкой, Ни братом ее и ни теткой, Ни ее эмалевой пряжкой, Ни зубной ее щеткой! [1909] Саша Черный. Стихотворения. Ленинград, "Советский писатель", 1960.

ЛАБОРАНТ И МЕДИЧКИ

1

Он сидит среди реторт И ругается, как черт: "Грымзы! Кильки! Бабы! Совы! Безголовы, бестолковы Йодом залили сюртук, Не зак 1000 рыли кран… Без рук! Бьют стекло, жужжат, как осы. А дурацкие вопросы? А погибший матерьял? О, как страшно я устал!"

Лаборант встает со стула. В уголок идет сутуло И, издав щемящий стон, В рот сует пирамидон.

2

А на лестнице медички Повторяли те же клички: "Грымза! Килька! Баба! Франт! Безголовый лаборант… На невиннейший вопрос Буркнет что-нибудь под нос; Придирается, как дама,Ядовито и упрямо, Не простит простой ошибки! Ни привета, ни улыбки…"

Визг и писк. Блестят глазами, Машут красными руками: "О, несноснейший педант, Лаборашка, лаборант!"

3

Час занятий. Шепот. Тишь. Девы гнутся, как камыш, Девы все ушли в работы. Где же "грымзы"? Где же счеты? Лаборант уже не лев И глядит бочком на дев, Как колибри на боа. Девы тоже трусят льва: Очень страшно, очень жутко Оскандалиться не шутка!

Свист горелок. Тишина. Ноет муха у окна. Где Юпитер? Где Минервы? Нервы, нервы, нервы, нервы… [1909] Саша Черный. Стихотворения. Ленинград, "Советский писатель", 1960.

В ГОСТЯХ

(Петербург)

Холостой стаканчик чаю (Хоть бы капля коньяку), На стене босой Толстой.

Добросовестно скучаю

И зеленую тоску

Заедаю колбасой.

Адвокат ведет с коллегой Специальный разговор. Разорвись – а не поймешь!

А хозяйка с томной негой,

Устремив на лампу взор,

Поправляет бюст и брошь.

"Прочитали Метерлинка?" – "Да. Спасибо, прочитал…" – "О, какая красота!"

И хозяйкина ботинка

Взволновалась, словно в шквал.

Лжет ботинка, лгут уста…

У рояля дочь в реформ'е, Взяв рассеянно аккорд, Стилизованно молчит.

Старичок в военной форме

Прежде всех побил рекорд

За экран залез и спит.

Толстый доктор по ошибке Жмет мне ногу под столом. Я страдаю и терплю.

Инженер зудит на скрипке.

Примирясь и с этим злом,

Я и бодрствую, и сплю.

Что бы вслух сказать такое? Ну-ка, опыт, выручай! "Попрошу… еще стакан"…

Ем вчерашнее жаркое,

Кротко пью холодный чай

И молчу, как истукан. [1908] Саша Черный. Стихотворения. Ленинград, "Советский писатель", 1960.

ЕВРОПЕЕЦ

В трамвае, набитом битком,

Средь двух гимназисток, бочком, Сижу в настроеньи прекрасном.

Панама сползает на лоб.

Я – адски пленительный сноб, В накидке и в галстуке красном.

Пассаж не спеша осмотрев,

Вхожу к "Доминику", как лев, Пью портер, малагу и виски.

По карте, с достоинством ем

Сосиски в томате и крем, Пулярдку и снова сосиски.

Раздуло утробу копной…

Сановный швейцар предо мной Толкает бесшумные двери.

Умаявшись, сыт и сонлив,

И руки в штаны заложив, Сижу в Александровском сквере.

Где б вечер сегодня убить?

В "Аквариум", что ли, сходить, Иль, может быть, к Мэри слетаю?

В раздумье на мамок смотрю,

Вздыхаю, зеваю, курю И "Новое время" читаю…

Шварц, Персия, Турция… Чушь!

Разносчик! Десяточек груш… Какие прекрасные грушки!

А завтра в двенадцать часов

На службу явиться готов, Чертить на листах завитушки.

Однако: без четверти шесть.

Пойду-ка к "Медведю" поесть, А после – за галстуком к Кнопу.

Ну как в Петербурге не жить?

Ну как Петербург не любить Как русский намек на Европу? [1910] Саша Черный. Стихотворения. Ленинград, "Советский писатель", 1960.

КУХНЯ Тихо тикают часы На картонном циферблате. Вязь из розочек в томате И зеленые усы.

Возле раковины щель Вся набита прусаками, Под иконой ларь с дровами И двугорбая постель.

Над постелью бывший шах, Рамки в ракушках и бусах,В рамках – чучела в бурнусах И солдаты при часах.

Чайник ноет и плюет. На окне обрывок книжки: "Фаршированные пышки", "Шведский яблочный компот".

Пахнет мыльною водой, Старым салом и угаром. На полу пред самоваром Кот сидит как неживой.

Пусто в кухне. "Т 1000 ик" да "так". А за дверью на площадке Кто-то пьяненький и сладкий Ноет: "Дарья, четвер-так!" [1922] Саша Черный. Стихотворения. Ленинград, "Советский писатель", 1960.

В РЕДАКЦИИ ТОЛСТОГО ЖУРНАЛА Серьезных лиц густая волосатость И двухпудовые, свинцовые слова: "Позитивизм", "идейная предвзятость", "Спецификация", "реальные права"…

Жестикулируя, бурля и споря, Киты редакции не видят двух персон: Поэт принес "Ночную песню моря", А беллетрист – "Последний детский сон".

Поэт присел на самый кончик стула И кверх ногами развернул журнал, А беллетрист покорно и сутуло У подоконника на чьи-то ноги стал.

Обносят чай… Поэт взял два стакана, А беллетрист не взял ни одного. В волнах серьезного табачного тумана Они уже не ищут ничего.

Вдруг беллетрист, как леопард, в поэта Метнул глаза: "Прозаик или нет?" Поэт и сам давно искал ответа: "Судя по галстуку, похоже, что поэт"…

Подходит некто в сером, но по моде, И говорит поэту: "Плач земли? .." – "Нет, я вам дал три "Песни о восходе" И некто отвечает: "Не пошли!"

Поэт поник. Поэт исполнен горя: Он думал из "Восходов" сшить штаны! "Вот здесь еще "Ночная песня моря", А здесь – "Дыханье северной весны"".

– "Не надо, – отвечает некто в сером:У нас лежит сто весен и морей". Душа поэта затянулась флером, И розы превратились в сельдерей.

"Вам что?" И беллетрист скороговоркой: "Я год назад прислал "Ее любовь"". Ответили, пошаривши в конторке: "Затеряна. Перепишите вновь".

– "А вот, не надо ль?– беллетрист запнулся.Здесь… семь листов – "Последний детский сон"". Но некто в сером круто обернулся В соседней комнате залаял телефон.

Чрез полчаса, придя от телефона, Он, разумеется, беднягу не узнал И, проходя, лишь буркнул раздраженно: "Не принято! Ведь я уже сказал!.."

На улице сморкался дождь слюнявый. Смеркалось… Ветер. Тусклый, дальний гул. Поэт с "Ночною песней" взял направо, А беллетрист налево повернул.

Счастливый случай скуп и черств, как Плюшкин. Два жемчуга опять на мостовой… Ах, может быть, поэт был новый Пушкин, А беллетрист был новый Лев Толстой?!

Бей, ветер, их в лицо, дуй за сорочку Надуй им жабу, тиф и дифтерит! Пускай не продают души в рассрочку, Пускай душа их без штанов парит… Между 1906 и 1909 Саша Черный. Стихотворения. Ленинград, "Советский писатель", 1960.

"СМЕХ СКВОЗЬ СЛЕЗЫ"

(1809-1909)

Ах, милый Николай Васильич Гоголь! Когда б сейчас из гроба встать ты мог, Любой прыщавый декадентский щеголь Сказал бы: "Э, какой он, к черту, бог? Знал быт, владел пером, страдал. Какая редкость! А стиль, напевность, а прозрения печать, А темно-звонких слов изысканная меткость?.. Нет, старичок… Ложитесь в гроб опять!"

Есть между ними, правда, и такие, Что дерзко от тебя ведут свой тусклый род И, лицемерно пред тобой согнувши выи, Мечтают сладенько: "Придет и мой черед!" Но от таких "своих", дешевых и развязных, Удрал бы ты, как Подколесин, чрез окно… Царят! Бог их прости, больных, пустых и грязных, А нам они наскучили давно.

Пусть их шумят… Но где твои герои? Все живы ли, иль, небо прокоптив, В углах медвежьих сгнили на покое Под сенью благостной крестьянских тучных нив? Живут… И как живут! Ты, встав сейчас из гроба, Ни одного из них, наверно, б не узнал: Павлуша Чичиков – сановная особа И в интендантстве патриотом стал

На мертвых душ портянки поставляет (Живым они, пожалуй, ни к чему), Манилов в Третьей Думе заседает И в председатели был избран… по уму. Петрушка сдуру сделался поэтом И что-то мажет в "Золотом руне", Ноздрев пошел в охранное – и в этом Нашел свое призвание вполне.

Поручик Пирогов с успехом служит в Ялте И сам сапожников по праздникам сечет, Чуб стал союзником и об еврейском гвалте С большою эрудицией поет. Жан Хлестаков работает в "России", Затем – в "Осведомительном бюро", Где 1000 чувствует себя совсем в родной стихии: Разжился, раздобрел,– вот борзое перо!..

Одни лишь черти, Вий да ведьмы и русалки, Попавши в плен к писателям modernes*, Зачахли, выдохлись и стали страшно жалки, Истасканные блудом мелких скверн… Ах, милый Николай Васильич Гоголь! Как хорошо, что ты не можешь встать… Но мы живем! Боюсь – не слишком много ль Нам надо слышать, видеть и молчать?

И в праздник твой, в твой праздник благородный, С глубокой горечью хочу тебе сказать: "Ты был для нас источник многоводный, И мы к тебе пришли теперь опять,Но "смех сквозь слезы" радостью усталой Не зазвенит твоим струнам в ответ… Увы, увы… Слез более не стало,