Мария Петровых - Костер в ночи Страница 7

1931

«Мне вспоминается Бахчисарай…»

Мне вспоминается Бахчисарай…На синем море — полумесяц Крыма.И Карадаг… Самозабвенный край,В котором все, как молодость, любимо.

Долины сребролунная полынь,Неостывающее бурногорье,Медлительная тишина пустыньЗавершены глухим аккордом моря.

И только ветер здесь неукротим:Повсюду рыщет да чего-то ищет…Лишь море может сговориться с нимНа языке глубоковерстой тьмищи.

Здесь очевиднее и свет и мракИ то, что спор их вечный не напрасен.Расколотый на скалы КарадагВсе так же неразгаданно прекрасен…

Карадаг (Поэма)

Сюда, рыдая, он сбежалС обрыва. На нетленном телеБагровой кровью пламенелиОжоги разъяренных жалОпалы божьей.   Даже мореСужалось в ужасе пред нимИ зябло, отразясь во взореЗрачков огромных.   НедвижимСтоял он. Тягостные крыльяНе слушались, и он поникНа камни и в тоске бессильяОцепенел, но в тот же мигВоспрянул он и заломилСвои израненные руки,И вырвал крылья, и без силНа камни рухнул вновь…   Сквозь мукиДва пламени взметнулись врозьВзамен двух крыльев и впервыеЗемли коснулись…   Словно лось,Огонь с трудом ворочал выей,Качая красные рога.Они, багровы и ветвисты,Росли, вытягиваясь в свисты,Нерадостные для врага.Изгнанник встал и посмотрелНа всплески пламени, на племяОгней. Не по-земному смелБыл взгляд его.   В тяжелом шлемеЗлатых волос его главаЯвляла новое светило.Он прыгнул в пламя, — это былоЖестоким жестом торжества.Огонь, кормивший корни крыл,На волю выпущен отныне, —Затем, чтоб навсегда сокрылТирана райского, в гордынеТучноскучающего.   МестьОтрадней жизни для изгоя.Качаясь в пламени, он весьБыл полон музыкой покояИль вдохновением: он — Бог,Он — гибнет, но и ТОТ ведь тоже!— Ты будешь уничтожен, Боже,Презренный райский лежебок,Творец раскаявшийся!.. —   ТакКричал он, облаченный в пламя,Как в плащ дымящийся. Но врагНе отвечал.   Огонь волнамиВалил к луне, огонь простерПоследний взлет, и вдруг разжаласьТвердь,   и разгневанный костерВорвался внутрь…— Какую малостьЯ отдал, чтоб изъять тебя, —Вопило пламя. —   Как просторноЖить, униженье истребя!.. —Но вспыхнул блеск зарницы чернойИз пустоты,   и пламя вдругОкаменело, а кричащий —Без головы, без ног, без рук —Обрубком вырвался из чащиРыданий каменных, и ветрВознес его на горб вершины,И там он врос в гранит…   Из недрК нему вздымаются руиныПожарища, к нему толпойСтремятся каменные копьяИ в реве замерший прибой —Окаменевшее подобьеБылого пламени…   Кругом,Как яростные изуверы,Ощерившиеся пещеры,Не дрогнув, принимают гром.Костер, что здесь торжествовал,Застыл на вечное увечье,Здесь камни и обломки скал —Подобие нечеловечьейМогучей гибели…   Лишь мохКраями хладного обвалаСтруится, словно жаркий вздохДуши, что здесь отбушевала.

31 августа 1931

Тешково

«Чем же бедно моё бытиё?..»

Чем же бедно моё бытиё?У меня есть еда и питьё,Пара крепких, обветренных рук,Пара легких выносливых ног,И печаль разделяющий друг,И весельем объемлющий Бог.

Чем же бедно моё бытиё?У меня есть еда и питьё,Пара в детстве раздавленных рук,Пара смертью обрубленных ног,Да один — за могилою — друг,Да туман, где был некогда Бог.

1931

Акварели Волошина

О как молодо водам под кистью твоей,Как прохладно луне под спокойной рукой!..Осиянный серебряной сенью кудрей,Возникал в акварелях бессмертный покой.Я всем телом хотела б впитаться туда,Я забыла б свой облик за блик на песке.Легкий след акварели, сухая вода,Я жила бы на этом бумажном листке.И, влюбленно следя за движением век,Озаренная ласковым холодом глаз,Поняла б наконец, что любой человекЭтот призрачный мир где-то видел хоть раз.Но Когда? Я не знаю, и вспомнить не мне.Это было в заоблачной жизни души,А теперь — еле брезжит, чуть мнится во сне…Ты, бесстрашно прозревший, свой подвиг сверши.Воплоти, что в мечтаньях Господь созерцал:Бурногорье, похожее на Карадаг,Где вода словно слиток бездонных зерцал,Где луна лишь слегка золотит полумрак.Ты заблудшую душу отчизне верни,Дай мне воздухом ясным проникнуть везде.Я забуду земные недолгие дни,Я узнаю бессмертье на легком листе.

11 августа 1932

Звенигород

Сказочка

Наверху — дремучий рёв,Но метели я не внемлю, —Сладко спится под землей.Дрёма бродит меж дерёв,Да постукивает землюПромороженной змеей.

Зиму — пролежу молчком,Летом — прогляну в бурьяне, —Ни о чем не вспомню я.Раздвоённым язычкомТемно-синее сияньеВыжгла на сердце змея.

И не с этой ли змеейДрёма бродит надо мной?

1931

Воронеж

«Неукротимою тревогой…»

Неукротимою тревогойПереполняется душа.Тетради жаждущей не трогай,Но вслушивайся не дыша:

Тебя заставит чья-то воляХодить от стула до стены,Ты будешь чувствовать до болиПятно в луне и плеск волны,

Ты будешь любоваться тенью,Отброшенною от стихов, —Не человек и не смятенье:Бог, повергающий богов.

Но за величие такое,За счастье музыкою быть,Ты не найдешь себе покоя,Не сможешь ничего любить, —

Ладони взвешивали слово,Глаза следили смену строк…С отчаяньем ты ждешь былогоВ негаданный, нежданный срок,

А новый день беззвучен будет, —Для сердца чужд, постыл для глаз,И ночь наставшая забудет,Что говорила в прошлый раз.

1931

Воронеж

Лесное дно

О, чаща трепещущей чешуи,Мильоннозеленое шелестенье,Мне в сердце — сребристые бризы твои,В лицо мне — твои беспокойные тени.

Я зыбко иду под крылатой водой,Едва колыхаюсь волнами прохлады.Мне сел на ладонь соловей молодой,И дрожью откликнулись в листьях рулады.

И вижу сосны неподвижный коралл,Увенчанный темноигольчатой тучей…Кто мутным огнем этот ствол покрывал?Кто сучья одел в этот сумрак колючий?

Я знаю, под грубой корою березСокрыта прозрачнейшая сердцевина.Их ветви склонило обилие слез,Зеленых, как листья, дрожащих невинно,

И памяти черные шрамы свежиНа белых стволах… Это — летопись леса.Прочесть лишь начало — и схлынет с душиНевидимая вековая завеса.

И вдруг засветился мгновенным дождемВесь лес, затененный дремучими снами…Как горько мы жаждем, как жадно мы ждемТого, что всегда и везде перед нами!

1932

Конец года

Не до смеха, не до шуток, —Для меня всего страшнейЭтот узкий промежутокВ плотной толще зимних дней.

Та же кружит непогода,В тех же звездах мерзнет свет,Но умолкло сердце года,И другого сердца нет.

Триста шестьдесят биений,И впоследки — шесть иль пять,А потом — в метельной пенеЗадыхаться, умирать.

Это вздор. А кроме шуток,Страшен так, что нету сил,Напряженный промежутокОт рождений до могил.

1932/33