Николай Ильин - Океан. Выпуск одиннадцатый Страница 71

РАССКАЗ ДЕСАНТНИКА

Имя героя-малоземельца Александра Семеновича Ткаченко более четверти века значилось на братской могиле в Новороссийске. А он оказался жив.

Я сражался на Малой…На мраморе братской могилынадпись память хранит,будто доля свершилась моя.И стою, потрясенный,стою меж другими живыми.Я нс прячу слезуи склоняюсь в молчании я.…Наш десантный отрядна открытой прибрежной полоске,как над бездной, держалсяот гибели на волоске.И волна за волноюнесли бескозырки матросские —многоточием горькимложились              они                   на песке.Был осколком шальнымпоражен я в один из налетов,на обломке стены                          корректируя точность огня.Только рану зажав, двое сутокеще я «работал».И фашистам немало                              досталось тогда от меня.А потом — медсанбат.Но его напрямую накрыло.Кто-то вынес меня,я тогда чуть дышал.И братишки-матросы                               над братской могилойдали в небо салют,                             документ мой планшетом прижав.Не виновны друзья,не виновен гравер                            аккуратныйв том, что имя мое                            у кого-то усилило боль,что у братской могилы,в долгу, как и я, неоплатном,ветераны стирают                           со щек своих                                               слезную соль.Те далекие днибыли с адом немыслимым схожи,смерть туманила солнце,зловеще пылала во мгле…До победного часа                            здесь только пятнадцатый дожил,и лишь каждый двухсотый                                        поныне живет на земле.Неизвестный браток,нас война поменяла местами.Эта страшная мена —                                 жестокая прихоть ее.Кто-то ищет тебя                          под другими земными пластами,кто-то с болью читает                                 знакомое имя мое.Я скорблю по тебе.Я бы взял твое светлое имяи по жизни б пронес,и его б продолжали сыны…Но стою            потрясенный.Стою        меж другими живыми,а моя похоронка                         желтеет в шкатулке                                                       жены.

Г. Старостин, Ю. Федоров

С КЕМ ВЫ, КАПИТАН?[4]

Документальная повесть

В Куин-Александр-доке Кардиффского порта не чувствовалось разыгравшегося на море шторма. Лишь легкая волна лизала борта «Каяка» да бесконечный, затянувшийся дождь хлестал по палубе. Капитан Калласте лежал на неудобном диване капитанской каюты, прислушиваясь к шуму ветра. Было уже давно за полночь, но капитан никак не мог уснуть. Никогда раньше он не жаловался на бессонницу, как не жаловался и на здоровье. Калласте был высок, широкоплеч, с крепкими, сильными руками. С лица его, чуть продолговатого, открытого, никогда не сходил загар. Таким бессонница незнакома, и все же ему не спалось.

Где-то далеко-далеко прозвенели судовые склянки. Капитан решительно отбросил плед и поднялся с дивана. Каюта была тесной. Калласте шагнул к иллюминатору. Ветер бросил в лицо капли дождя. В темноте едва угадывались волны, судно, стоящее почти у самого выхода в канал, пляшущие под дождем буи. Ветер нес над портом рваные облака.

Капитан постоял минуту молча, затем закрыл иллюминатор и, тщательно задернув светомаскировочную штору, включил свет и сел к столу. Свет лампы упал на стопку газет. Калласте подвинул к себе одну из них. Газетные заголовки кричали: «Массированный удар по Лондону!», «Среди убитых женщины и дети!», «Германские пилоты над портом Уэймут!» Капитан перевернул страницу: «Трагедия в австралийских водах!», «Немецкие субмарины потопили торговые суда «Туракина», «Бруквуд», «Северен Лит».

На какое-то мгновение Калласте увидел расплывающееся по волнам черное нефтяное пятно и барахтающихся среди обломков судна беспомощных людей. За долгую жизнь на море ему пришлось повидать многое. Знал он и такое.

Капитан откинулся в кресле и, прикрыв глаза, задумался. Два с небольшим месяца назад он был в немецком порту Эмден. Ему вспомнилась ведущая из порта в город узкая, вымощенная булыжником улица. На одном из перекрестков — пивной погребок. Несколько истертых ступеней вниз с тротуара, сводчатый зал, обитая цинком стойка бара. Но здесь было тепло и уютно. Калласте сел поближе к камину.

Хозяин не спеша перемывал толстые пивные кружки, изредка поглядывая на одинокого посетителя. Приятное тепло разлилось по телу. Калласте подумал: «Вот так бы сидеть и сидеть». Выходить на улицу, где падал редкий и мокрый снег, не хотелось. Неожиданно раздались громкие голоса, и дверь распахнулась. В зал ввалились трое офицеров. Одни из них, невысокий и толстый, переступив порог, вскинул руку кверху и гаркнул:

— Зиг хайль!

Хозяин пивного зала как-то судорожно дернулся, отбросил мокрое полотенце и, вытянувшись в струнку, ответил жалобно и беспомощно:

— Хайль!

Трое вошедших обернулись к молча сидевшему моряку. Высокие тульи фуражек, разгоряченные вином лица, возбужденно расширенные глаза. Калласте показалось, что они похожи друг на друга как близнецы. Нет, даже не близнецы, это было что-то другое… Что другое — он недодумал. Тот, кто выкрикнул фашистское приветствие, шагнул к столику капитана, вскинул руку:

— Зиг хайль!

Калласте продолжал сидеть. Глаза офицера, не мигая, уставились на него. Тонко звякнула рюмка. Калласте поднялся, сказал:

— Я иностранец, меня не интересуют ваши дела. — Он положил на стол деньги и вышел на улицу.

С тех пор Калласте навсегда запомнил эти лица. И сейчас, просматривая в неярком свете корабельной лампы газеты, он видел все те же высокие тульи фуражек и серые пятна глаз, расширенных и возбужденных.

Газеты сообщали: «Париж. Арестовано сто человек заложников. Они будут казнены, если…»

Капитан бывал во многих городах мира. Бывал он и в Париже. Елисейские поля. Триумфальная арка. Сиреневая дымка над графитными крышами… Нет, он не мог себе представить этих трех в залах Лувра, в шумном потоке парижских тротуаров, за столиком кафе на кривых улочках Монмартра… Но он хорошо знал, что они были там, как были и в тихом Нарвике, и старомодном Копенгагене.

Когда капитан Калласте вел «Каяк» в Кардифф, впередсмотрящий с бака неожиданно крикнул:

— Справа по борту перископ!

Капитан резко изменил курс судна. «Каяк» заметался среди волн. Судно спасло чудо. Туман неожиданно сгустился и прикрыл беспомощный пароход. Но несколько напряженных минут, как и тогда в Эмдене, капитан чувствовал взгляд все тех же, как серые пятна, глаз.

Прошло немного времени с тех пор, как газеты сообщили о визите начальника генерального штаба вооруженных сил Эстонии в Берлин. Его принял Адольф Гитлер. Те трое из Эмдена подбирались к его родному Таллину.

Таллин… Таллин… Капитан резко встал, прошелся по каюте. Три шага от стола к дверям, три шага обратно. Ему было слишком тесно в этих стенах. Наверное, многие, знавшие капитана, удивились бы, увидев его нервно шагающим по каюте. Он был всегда спокоен. К этому давно привыкли его друзья и недруги. Он никогда не торопился сказать последнее слово и подолгу присматривался к людям, прежде чем дать им оценку. Чаще всего свое мнение он оставлял при себе. Но если необходимо было его высказать, он говорил все, что считал нужным, не отводя глаз. А сейчас он нервничал.

Таллин… Башня «Толстая Маргарита»… Каштаны с белыми свечами соцветий… Да, те трое вполне могли пройти под окнами его дома. Глухо простучат по старым камням тротуара сапоги и… «Зиг хайль!»

Калласте вновь сел к столу. Все последние дни радио сообщало о массовых забастовках в Таллине. Рабочие устраивали демонстрации у правительственных зданий. Надо было ждать самых решительных перемен.

Капитан часто говорил: «Я не политик. Я моряк».

Да, он был настоящим моряком. Работать Калласте начал с пяти лет. Пас гусей. Позже стал водить на пастбище коровье стадо. А как только исполнилось семнадцать, ушел из деревни.

До околицы его провожала мать. По ее рано постаревшему, изборожденному морщинами лицу текли и текли слезы. У крайних домов они простились, и он зашагал по пыльной дороге, яростно сбивая палкой придорожные лопухи. Это чтобы самому не расплакаться.