Харри Мартинсон - Аниара Страница 8

48

Была на Аниаре поэтесса.Мы шли за красотой ее стиховпрочь от самих себя, к полудню духа.Ее огонь нам золотил темницу,и в каждом сердце поселялся боги дым словесный обращал во пламень.Она пришла сюда с нагорий Ринда.Не судьба, рождавшая легенды,была для нас божественным напитком.Она была слепая от рожденья —дитя ночей, неведающих дня,но в кладезях очей ее темнелапоэзии глубинная вода.И чудо принесла она с собой:игру своей души — с душою слов,мечтателя — с блаженством и бедой.И внемлет каждый, нем от наслажденья,и внемлет каждый, слеп от восхищенья,как свой родимый Ринд поет онав пространстве, где ни света нет, ни дна. 

49

Я шла сквозь ночь, я долго шлаиз Ринда в этот край,но и в моем родном краюлежал мой путь сквозь ночь.Там было, как всегда, темно,но постепенно в эту тьмупрохлада проникала.Привычный мрак исчез.Холодный мракприпал к моим вискам,к моей груди, внимающей весне,и замер.Шумели нелюдимо по ночамосины Ринда. Воздух остывал.Настала осень. Люди любовалисьполыханьем кленов, ездили смотретьзакат в соседнюю долину.По описаньям, это был багрянец,сверкающие спицы, темный пурпур.А роща на востоке, говорили,пылает в ожиданье ночи.И добавляли: тени от деревьевседеют с холодами, будто травы —распущенные косы лета,стареющего на глазах.Вот так мне описали всю картину:от инея земля белым-бела,а золото горит, покуда летодолги выплачивает холодам.Расписывали мне, как щедро осеньв могилу лета золото швыряет.И с пышностью цыганских похоронступает осень — так они сказали —средь рваных желто-красных стягови золотых знамен из Исфахана.

А я стою, нема и холодна.Не эта красота мне дорога.Поведал мне последний шум осин,что знобкий темный ветер погасилна склонах Ринда летнее цветенье.

Вдруг повернулся ветер.В тот же мигночь превратилась в пекло.

Кто-то подбежал,схватил меня в объятья,и этот кто-то испугал меня.В жарком мраке я не поняла,кто это был,кто подхватил меня и обнял.Сам дьявол или человек?А грохот рос, а жаркий ветерсменился ураганом.И тот, кто обнимал меня, вопил,срывая голос, — и притом чуть слышно: — Закрой глаза! Ослепнешь! Началось!Я крикнула в ответ,срывая голос: — Да ведь я слепая!Мне свет не страшен! Не глазами япознала облики родного края.

Он выпустил меня и убежалискать спасенья — в гул, во мрак и жар.И гул был страшен, но еще страшнейбыл отдаленный громовой удар,что издали катился, нарастая.Упала я на землю, поползла.Так в рощах Ринда я ползла, слепая.

Я спряталась в пещере. Там деревьяне падали, и жар палил слабей.Там я, почти счастливая, лежала,молилась богу Ринду средь камней.Из грохота в пещеру кто-то входит(о чудо!),меня несут в закрытую машину,меня везут сквозь ночь, меня привозятна Риндонский ракетодром,чиновник безучастно прошипелохрипшим голосоммой номер, имя, и велел пройтисо всеми через шлюз в голдондер.

Так началась судьба. В холодных Тундрахя трогала охранничьи сердца,рассказывая, как родимый Риндсподобился тернового венца.Касаясь лиц, как выпуклых письмен,читала я великий вопль людской.Певицей из союза «Помощь Тундре»вернулась я впоследствии домой.Остыл мой Ринд. Растения погибли.Питал надежды наши новый план:намеревались люди твердой волиспасти планету средством «геосан».Не знаю почему, но эти планына деле были неосуществимы.«Необходимо, но недостижимо», —прозвали эти планы острословы.Источник песен, Ринд, оставив снова,служу теперь певицей в Третьем зале,пою романсы — «Дол моей печали»и «Розами увитая ротонда»,и «Песню чугуна» — на наш голдондерту песню принесли из дома гонды.***Борьба за небо есть борьба за радость.Сердца всегда нацелены на рай.Для боя с тьмой сбирая ополченье,как дурно гнев, и ненависть, и мщенье,и себялюбье кликать на подмогу.Злорадства знамя затемнит дорогу.

Как трудно верить: истина есть жаждаосуществленья истинных идей.Как трудно знать заранее свой путь.Как трудно возносить молитвы богу,который представляется химерой,но мучится вполне реально, еслиему не угождаешь полной мерой.

Как трудно будням сочетаться с верой.

И как понять учение о жертве,и как не размышлять, хотя бы молча:не хватит ли уже невинных жертв?Когда ж палач последний будет мертв?

О, как не размышлять, хотя бы молча.*Как трудно понимать закон прощенья,от века не общавшись с мертвецами,поскольку мрак могилы вечно нем,и фей с жезлами не бывает в нем.Один мертвец от гробовых пелендля встречи с богом был освобожден,а всем другим — слепой, безгласной гнили –пристало ждать конца времен в могиле.

Как в будущую жизнь поверить сложно.

О, как неложна жажда новой жизни.И как неложна жажда возрожденья.Как хочется увидеть землю снова,не исчезать стрекозкой пустяковой.

О да, неложна жажда возрожденья.А вера в превосходство смерти — ложна.Как тяжело глумление гниенья.Как верить в будущую жизнь несложно.

И вот они лежат в земле сырой,в слепой земле, погребены рядком,и хором воспевают Ринд родной,обвеянный весенним ветерком.

Они, землею став, поют хвалуслепому богу. Этот темный бог,не видя, ведает все лики жизни,которые он сам во плоть облек.***Все мягкое со временем сгниет,все твердое собой пребудет гордо,но время по своим путям идет,и станет перегноем все, что твердо.

Освободясь из мрака, перегнойстановится листвой на деревцах,рассказывает ветру, шелестя,как рад теплу давно забытый прах.

Бездумно лето красное идет,а жизни дух летит, неуловим,подобно лету, что уже ушло,и лету, что наступит через год.***Напрягшись, как тугая тетива,внимали мы слепой. Шептал народ: - Она себе словами помогла.Она вершин достигла мастерства.Но это все лишь ветер и слова.  

50

Космический комик Сандон — аниарцев утеха,особенно знающих толк в острологии смеха.

Когда от изгоев свой лик отвратило светило,с апатией нашей Сандон воевал что есть силы.

От пристальных звезд становился наш дух все слабее –космический комик Сандон изобрел свое «бе-е».

Вот тачку дурацкую он по эстраде катает —мы дохнем со смеху, а он своим «бе» отвечает.

Но смерть и его полонила, охоча до смеха.В космическом море утешник исчез и утеха.

Изъела Сандона тяжелая доля людская,и дух испустил он, последнее «бе» испуская.

51

Серебряный цветок на хрупкой веткейедисской знати — молодая дамаизящного сложения, с прическойиз разделенных надвое волос:налево — цвета дня, направо — ночи, —с бесценным йабским гребнемиз огненной редчайшей яшмы.К другой йедисской даме обратясь,рассказывает, как из паланкинаона смотрела на восход луны —резного фонаря с осенним жаром —над бухтой Сетокайдо.

Нашел я этих дам однажды,когда перебирал останки Мимы,и радовался я и удивлялся.

Когда-то Мима выудила этуйедисскую красу, глаза, шелка,слова, звучавшие когда-тоблиз бухты Сетокайдо.

Вот дичь: всевышней Мимы больше нет.Вот дичь: богиня умерла от горя.

Все непонятно, все необъяснимо.Она мертва. Мы прокляты навек.

52