Джордж Гордон Байрон - Паломничество Чайльд-Гарольда. Дон-Жуан Страница 8

И здесь им тлеть, глупцам, прельщенным славой

И славы удостоенным в гробах.

О, бред! Орудья алчности кровавой —

Их тысячи тиран бросает в прах,

Свой воздвигая трон на черепах, —

Спроси зачем — во имя сновиденья!

Он царствует, пока внушает страх,

Но станет сам добычей смрадной тленья,

И тесный гроб ему заменит все владенья.

О поле скорбной славы, Альбуера!{58}Среди равнин, где шпорит Чайльд коня,Кто знал, что завтра зла свершится мера,Что на заре твой сон прервет резня.Мир мертвым! В память гибельного дняИм слезы горя, им венец героя!Так славьтесь же, в преданиях звеня,Пока, могилы новым жертвам роя,Их сонмы новый вождь не кинет в ужас боя.

Но хватит о любовниках войны!Была их гибель данью славословью.Чтобы один прославлен был, должныМильоны пасть, насытив землю кровью.Отчизна да спасется их любовью!Цель благородна. А живи они,Покорствуя других богов условью,Могли б в разбое, в ссоре кончить дниПозором для друзей, отчизны и родни.

И вот Севилью{59} видит пилигрим.Еще блистает буйной красотоюСвободный город, но уже над нимНасилье кружит. Огненной пятоюВойдет тиран, предаст его разбоюИ грабежу. О, если б смертный могБороться с неизбежною судьбою!Не пала б Троя, Тир{60} не изнемог,Добро не гибло бы, не властвовал порок.

Но, близящихся бед не сознавая,Еще Севилья пляшет и поет,Веселая, беспечная, живая.Тут патриотам их страна не в счет!Воркуют лютни, барабан не бьет,Над всем царит веселье молодое,Разврат свершает поздний свой обход,И Преступленье крадется ночноеВдоль стен, дряхлеющих в торжественном покое.

Не то крестьянин. С бледною женойОн тужит днем, ночей не спит в печали.Их виноградник вытоптан войной,В селе давно фанданго не плясали,Звезда любви восходит, но едва лиРаздастся дробь веселых кастаньет…Цари, цари! Когда б вы только зналиПростое счастье! Смолк бы гром побед,Не стал бы трубный зов предвестьем стольких бед.

Какою ныне песней оживляетПогонщик мулов долгий переход?Любовь ли, старину ли прославляет,Как славил их, когда не знал забот?Нет, он теперь «Viva el Rey»[8]{61} поет,Но вдруг, Годоя{62} вспомнив, хмурит бровиИ Карла рогоносного клянет,А с ним его Луизу{63}, в чьем альковеИзмена родилась, алкающая крови.

Среди равнины голой, на скалеЧернеют стены мавританских башен,Следы копыт на раненой земле,Печать огня на черном лике пашен.Здесь орды вражьи, грозен и бесстрашен,Андалусийский селянин встречал.{64}Здесь кровью гостя был не раз окрашенЕго клинок, когда на гребнях скалДраконьи логова он дерзко штурмовал.

Здесь, не надев на шляпу ленты красной{65},Не смеет появиться пешеход.Когда ж дерзнет, раскается несчастный,То будет знак, что он не патриот.А нож остер, он мимо не скользнет.О Франция, давно бы ты дрожала,Когда б имел хоть ружья здесь народ,Когда б от взмаха гневного кинжалаТупели тесаки и пушка умолкала.

С нагих высот Морены{66} в хмурый долСтволы орудий смотрят, выжидая.Там бастион, тут ямы, частокол,Там ров с водой, а там скала крутаяС десятком глаз внимательных вдоль края,Там часовой с опущенным штыком,Глядят бойницы, дулами сверкая,Фитиль зажжен, и конь под чепраком,И ядра горками уложены кругом.

Заглянем в день грядущий: кто привыкНиспровергать одним движеньем троны,Свой жезл подняв, задумался на миг, —Лишь краткий миг он медлил, изумленный.Но вскоре вновь он двинет легионы,Он — Бич Земли! — на Западе воскрес.Испания! Ты узришь гнев Беллоны{67},И грифы{68} галла ринутся с небес,Чтоб кинуть тысячи сынов твоих в Гадес{69}.

Ужель вам смерть судьба определила,О юноши, Испании сыны!Ужель одно: покорность иль могила,Тирана смерть иль гибель всей страны?Вы стать подножьем деспота должны!Где бог? Иль он не видит вас, герои,Иль стоны жертв на небе не слышны?Иль тщетно все: искусство боевое,Кровь, доблесть, юный жар, честь, мужество стальное!

Не оттого ль, для битв покинув дом,Гитару дочь Испании презрела,Повесила на иву под окномИ с песней, в жажде доблестного дела,На брань с мужами рядом полетела{70}.Та, кто, иголкой палец уколовИли заслышав крик совы, бледнела,По грудам мертвых тел, под звон штыков,Идет Минервой{71} там, где дрогнуть Марс{72} готов.

Ты слушаешь, и ты пленен, но боже!Когда б ты знал, какой была онаВ кругу семьи, в саду иль в темной ложе!Как водопад, волос ее волна,Бездонна глаз лучистых глубина,Прелестен смех, живой и нестесненный, —И слово меркнет, кисть посрамлена,Но вспомни Сарагоссы бастионы{73},Где веселил ей кровь мертвящий взгляд Горгоны{74}.

Любимый ранен — слез она не льет,Пал капитан — она ведет дружину,Свои бегут — она кричит: вперед!И натиск новый смел врагов лавину.Кто облегчит сраженному кончину?Кто отомстит, коль лучший воин пал?Кто мужеством одушевит мужчину?Все, все она! Когда надменный галлПред женщинами столь позорно отступал?

Но нет в испанках крови амазонок,Для чар любви там дева создана.Хоть в грозный час — еще полуребенок —С мужчиной рядом в бой идет она,В самом ожесточении нежна,Голубка в роли львицы разъяренной,И тверже, но и женственней она,И благородней в прелести врожденной,Чем наши сплетницы с их пошлостью салонной.

Амур{75} отметил пальчиком своимЕй подбородок нежный и чеканный,И поцелуй, что свил гнездо над ним,С горячих губ готов слететь нежданный.— Смелей! — он шепчет. — Миг настал желанный,Она твоя, пусть недостоин ты!Сам Феб{76} ей дал загар ее румяный.Забудь близ этой яркой красотыЖен бледных Севера бесцветные черты!

В краях, не раз прославленных на лире,В гаремах стран, где медлит мой рассказ,Где славит жен и циник, злейший в мире,Хоть издали, хоть прячут их от нас,Чтоб ветерок не сдул их с мужних глаз,Среди красавиц томного ВостокаИспанку вспомни — и поймешь тотчас,Кто жжет сильней мгновенным блеском ока,Кто ангел доброты и гурия Пророка{77}.

О ты, Парнас{78}! ты мне сияешь въяве,Не сновиденьем беглым, не мечтой,Но здесь, во всей тысячелетней славе,Запечатленный дикой красотой,На этой почве древней и святой.Так я ли, твой паломник, о могучий,Тебя хоть краткой не почту хвалой!О, пусть услышу отклик твой певучий,И муза крыльями взмахнет над снежной кручей.

Как часто мне являлся ты во сне!Я слышал звуки древних песнопений,И час настал, и ты открылся мне.Я трепещу, и клонятся колени,Передо мной — певцов великих тени,И стыдно мне за слабый голос мой.О, где найти слова для восхвалений?И бледный, умиленный и немой,Я тихо радуюсь: Парнас передо мной!{79}

Сколь многие тебя в восторге пели,Ни разу не видав твоих красот,Не посетив страны твоей, — так мне лиСдержать порыв, когда душа поет!Пусть Аполлон покинул древний грот,Где муз был трон, там ныне их гробница, —Но некий дух прекрасный здесь живет,Он в тишине лесов твоих таится,И вздохи ветру шлет, и в глубь озер глядится.

Так! Чтоб воздать хвалу тебе, Парнас,Души невольным движимый порывом,Прервал я об Испании рассказ,О той стране, что новым стала дивом,Родная всем сердцам вольнолюбивым, —Вернемся к ней. И если не венок(Да не сочтут меня глупцом хвастливым),От лавра Дафны{80} хоть один листокПозволь мне унести — бессмертия залог.

Прощай! Нигде средь этих древних гор,Ни даже в дни Эллады золотые{81},Когда гремел еще дельфийский хор{82},Звучали гимны пифии{83} святые, —Верь, не являлись девы молодыеПрекрасней тех, что дивно расцвелиСредь пылких нег в садах Андалусии, —О, если б мир им боги принесли,Хоть горький мир твоей, о Греция, земли!{84}

Горда Севилья роскошью и славой,Прекрасны в ней минувшего черты,И все ж ты лучше, Кадикс многоглавый,Хоть похвалы едва ль достоин ты.Но чьей порок не соблазнял мечты,Кто не блуждал его тропой опасной,Пока блистали юности цветы?Вампир с улыбкой херувима ясной,Для каждого иной, для всех равно прекрасный!

Пафос{85} погиб, когда царица негСама пред силой Времени склонилась,И на другой, но столь же знойный брегЗа нею Наслажденье удалилось.Та, кто измен любовных не стыдилась,Осталась верной лишь родным волнам,За эти стены белые укрылась,И в честь Киприды{86} не единый храм,Но сотни алтарей жрецы воздвигли там.

С утра до ночи, с ночи до утраЗдесь праздный люд на улицах толпится.Плащи, мантильи, шляпы, веера,Гирлянды роз — весь город веселится.Повсюду смех и праздничные лица,Умеренность на стыд обречена.Приехал — можешь с трезвостью проститься!Здесь царство песни, пляски и винаИ, верите, любовь с молитвою дружна.

Пришла суббота — отдых и покой!Но христианам не до сладкой лени.Ведь завтра будет праздник, и какой!Все на корриду кинутся, к арене,Где пикадора, весь в кровавой пене,Встречает бык, от бешенства слепой.Прыжок! Удар! Конь рухнул на колени,Кишки наружу. Хохот, свист и вой,А женщины? Как все — поглощены борьбой!

И день седьмой ведет заря в тумане,Пустеет Лондон в этот день святой.Принарядясь, идут гулять мещане,Выходит смывший грязь мастеровойВ неделю раз на воздух полевой.По всем предместьям катит и грохочетКарет, ландо, двуколок шумный рой,И конь, устав, уже идти не хочет,А пеший грубиян глумится и хохочет.

Один с утра на Темзу поспешил,Другой пешком поплелся за заставу,Тех манит Хайгет или Ричмонд-Хилл,А этот в Вер повел друзей ораву.По сердцу всяк найдет себе забаву, —Тем невтерпеж почтить священный Рог{87},А тем — попить и погулять на славу,И, смотришь, пляшут, не жалея ног,С полночи до утра — и тянут эль и грог.

Безумны все, о Кадикс, но тобоюПобит рекорд. На башне девять бьет,И тотчас, внемля колокола бою,Твой житель четки набожно берет.Грехам у них давно потерян счет,И все у Девы просят отпущенья(Ведь дева здесь одна на весь народ!),И в цирк несутся все без исключенья:Гранд, нищий, стар и млад — все жаждут развлеченья.

Ворота настежь, в цирке уж полно,Хотя еще сигнала не давали.Кто опоздал, тем сесть не суждено.Мелькают шпаги, ленты, шляпы, шали.Все дамы, все на зрелище попали!Они глазами так и целят в вас.Подстрелят мигом, но убьют едва лиИ, ранив, сами вылечат тотчас.Мы гибнем лишь в стихах из-за прекрасных глаз.

Но стихло все. Верхом, как отлитые,Въезжают пикадоры из ворот.Плюмаж их белый, шпоры — золотые,Оружье — пика. Конь храпит и ржет.С поклоном выступают все вперед.По кругу вскачь, и шарф над каждым вьется. Их четверо, кого ж награда ждет?Кого толпа почтит, как полководца?Кому восторженно испанка улыбнется?

В средине круга — пеший матадор.Противника надменно ждет он к бою.Он облачен в блистательный убор,Он шпагу держит сильною рукою.Вот пробует медлительной стопою,Хорош ли грунт. Удар его клинка —Как молния. Не нужен конь герою,Надежный друг, что на рогах быкаНашел бы смерть в бою, но спас бы седока.

Трубят протяжно трубы, и мгновенноЦирк замер. Лязг засова, взмах флажком —И мощный зверь на желтый круг ареныВыносится в пролет одним прыжком.На миг застыл. Не в бешенстве слепом,Но в цель уставясь грозными рогами,Идет к врагу, могучим бьет хвостом,Взметает гравий и песок ногамиИ яростно косит багровыми зрачками.

Но вот он стал. Дорогу дай, смельчак,Иль ты погиб! Вам биться, пикадоры!Смертелен здесь один неверный шаг,Но ваши кони огненны и скоры.На шкуре зверя чертит кровь узоры.Свист бандерилий, пик разящих звон…Бык повернул, идет, — скорее шпоры!Гигантский круг описывает онИ мчится, бешенством и болью ослеплен.

И вновь назад! Бессильны пики, стрелы,Конь раненый, взвиваясь, дико ржет.Наездники уверенны и смелы,Но тут ни сталь, ни сила не спасет.Ужасный рог вспорол коню живот,Другому — грудь. Как рана в ней зияет!Разверст очаг, где жизнь исток берет.Конь прянул, мчится, враг его бросает,Он гибнет, падая, но всадника спасает.

Средь конских трупов, бандерилий{88}, пик,Изранен, загнан, изнурен борьбою,Стоит, храпя, остервенелый бык,А матадор взвивает над собоюСвой красный шарф, он дразнит, нудит к бою,И вдруг прыжок, и вражий прорван строй,И бык летит сорвавшейся горою.Напрасно! Брошен смелою рукой,Шарф хлещет по глазам, — взмах, блеск, и кончен бой.

Где сращена с затылком мощным шея,Там входит сталь. Мгновенье медлит он,Не хочет, гордый, пасть к ногам злодея,Не выдаст муки ни единый стон.Но вот он рухнул. И со всех сторонРевут, вопят, ликуют, бьют в ладони,Въезжает воз, четверкой запряжен,Втащили тушу, и в смятенье кони,Рванув, во весь опор бегут, как от погони.

Так вот каков испанец! С юных летОн любит кровь и хищные забавы.В сердцах суровых состраданья нет,И живы здесь жестоких предков нравы.Кипят междоусобные расправы.Уже я мнил, война народ сплотит, —Увы! Блюдя обычай свой кровавый,Здесь другу мстят из-за пустых обид,И жизни теплый ключ в глухой песок бежит.

Но ревность, заточенные красотки,Невольницы богатых стариков,Дуэньи, и запоры, и решетки —Все минуло, все ныне — хлам веков.Чьи девы так свободны от оков,Как (до войны) испанка молодая,Когда она плясала средь луговИль пела песнь, венок любви сплетая,И ей в окно луна светила золотая.

Гарольд не раз любил, иль видел сон,Да, сон любви, — любовь ведь сновиденье.Но стал угрюмо-равнодушным он.Давно в своем сердечном охлажденьеОн понял: наступает пробужденье,И пусть надежды счастье нам сулят,Кончается их яркое цветенье,Волшебный исчезает аромат,И что ж останется: кипящий в сердце яд.

В нем прелесть женщин чувства не будила,Он стал к ним равнодушней мудреца,Хотя его не мудрость охладила,Свой жар высокий льющая в сердца.Изведав все пороки до конца,Он был страстями, что отбушевали,И пресыщеньем обращен в слепца,И жизнеотрицающей печалиУгрюмым холодом черты его дышали.

Он в обществе был сумрачен и хмур,Хоть не питал вражды к нему. Бывало,И песнь споет, и протанцует тур,Но сердцем в том участвовал он мало.Лицо его лишь скуку выражало.Но раз он бросил вызов сатане.Была весна, все радостью дышало,С красавицей сидел он при лунеИ стансы ей слагал в вечерней тишине.

Не улыбайся мне, не ждиУлыбки странника ответной.К его бесчувственной грудиНе приникай в печали тщетной.

Ты не разделишь, милый друг,Страданья дней его унылых,Ты не поймешь причины мук,Которым ты помочь не в силах.

Когда бы ненависть, любовьИль честолюбие в нем бродило!Нет, не они велят мне вновьПокинуть все, что сердцу мило.

То скука, скука! С давних порОна мне сердце тайно гложет.О, даже твой прекрасный взор,Твой взор его развлечь не может!

Томим сердечной пустотой,Делю я жребий Агасфера{89}.И в жизнь за гробовой чертой,И в эту жизнь иссякла вера.

Бегу от самого себя,Ищу забвенья, но со мноюМой злобный демон, мысль моя, —И в сердце места нет покою.

Другим все то, что скучно мне,Дает хоть призрак наслажденья.О, пусть пребудут в сладком сне,Не зная муки пробужденья!

Проклятьем прошлого гоним,Скитаюсь без друзей, без домаИ утешаюсь тем одним,Что с худшим сердце уж знакомо.

Но с чем же? — спросишь ты. О нет,Молчи, дитя, о том ни слова!Взгляни с улыбкой мне в ответ,И сердца не пытай мужского.

Прости, прости, прекрасный Кадикс мой!Напрасно враг грозил высоким стенам.Ты был средь бурь незыблемой скалой{90},Ты незнаком с покорностью и пленом,И если, гневом распален священным,Испанца кровь дерзал ты проливать,То суд был над изменником презренным{91}.Но изменить могла здесь только знать.Лишь рыцарь был готов чужой сапог лобзать.

Испания, таков твой жребий странный:Народ-невольник встал за вольность в бой.Бежал король{92}, сдаются капитаны,Но твердо знамя держит рядовой.Пусть только жизнь дана ему тобой,Ему, как хлеб, нужна твоя свобода.Он все отдаст за честь земли родной,И дух его мужает год от года.«Сражаться до ножа!» — таков девиз народа.

Кто хочет знать Испанию, прочти,Как воевать Испания умела.Все, что способна месть изобрести,Все, в чем война так страшно преуспела —И нож и сабля, — все годится в дело!Так за сестер и жен испанцы мстят,Так вражий натиск принимают смело,Так чужеземных потчуют солдатИ не сочтут за труд отправить сотню в ад.

{93}