Семен Кирсанов - Гражданская лирика и поэмы Страница 8

ПАМЯТНИК ЛЕНИНУ

Над высотой                     Страны Советов,где облаками                       воздух вспенен,протянет руку                       в даль рассвета,лучу зари,                      товарищ Ленин.Из Одинцова                   путник выйдет —Москва            за лесом,                           за рекою…Но путник              Ленина увидитс простертою к нему                                    рукою.С дороги сбившись,                              летчик ищетмаяк Москвы                   в туманной каше,и Ленин                дружеской ручищейаэродром                  ему покажет.Гроза решит                  раскатом грома:«Паду на дом,                        огонь раздую!» —но Ленин                   отведет от домаогонь               и бомбу грозовую.Его рука              весь мир обводит —вершины,                 низменности,                                        воды…И, может,              вспомнит о свободе,краснея,                статуя Свободы.С вершины                 нового Монбланапоэт увидит                 с удивленьеммир,       перестроенный по планам,что людям дал                        товарищ Ленин.И вы,          с планетою в полете,глазами               обернувшись к другу,всем человечеством                              пожметеживую              ленинскую руку!

СТРАТОСТАТ «СССР»

В воздухе шарь, шар!

Шар созрел,                   кожурою обтянутый тонко,и сентябрьским румянцем                                           звезды́ налился,и сорвался,                 как яблоко,                                       как ньютоновка,не на землю,               а с ветки земли                                          в небеса!Отступал от гондолы                                   закон тяготения,не кабину,                    а нас на земле затрясло.Вся Москва                   и Воздушная академияотступала,                    мелькала,                                   а небо росло.Им казалось,                      что зелень —                                      это трава еще,это сделался травкой                                    Сокольничий парк.Это был не Пикар —                               это наши товарищипо совместной учебе,                                   по тысячам парт.

Мы все               с замирающим сердцемфуражки              задрали наверхи тянемся                    к стратосферцам,к втянувшей их                         синеве.В том небе                никто еще не был,еще ни один                   аппарат,и вот          в девятнадцатом небесоветские люди                          парят.И в это            синейшее утроко мне            на ворот плащаупала            дробинка оттуда,как первая                 капля дождя.Взлет стратостата                      и бег шаропоезда[2],финиш машин,                         перешедших черту, —все это нами                   ведется и строитсяв век,            набирающий быстроту.

         Нам               не до стылого,         нам               не до старого.         Шар               растопыривай!         Небо               распарывай!         Юность               сквозная,         жизнь               раззадоривай, —         черт его               знает,         как это               здорово!

Как я завидую                   взвившейся радости!Я      как прибор                        пригодился бы тут,взяли б меня                     как радостеградусник.Чем я не спирт?                         Чем я не ртуть?Эту глубокую,                     темную ширья б,       как фиалку,                          для вас засушил.

         Где ж это               виделось?         Где               хороводилось?         Нам это               выдалась         быстрая               молодость!         Молодость               вылета         в шумное               поле то,         в семьдесят               градусов         верхнего               холода!

Чтобы повсюду                          росли и сиялинашей эпохи                      инициалы,будет написано                         сверху небесздесь         и на блеске                          заоблачных сфер —         смелости               С         свежести               С         скорости               С         и радости               Р.

ЛЕГЕНДА О МУЗЕЙНОЙ ЦЕННОСТИ

         В подземных пластах под новой Москвой,в гнилом ископаемом срубе,был найден холодный, совсем восковоймужчина в боярской шубе.         Он весил без малого десять пудов,упитанный, важного чину;ни черви, ни почва, ни плесень годовне тронули чудо-мужчину.         Врачи с удивлением мерили рост,щупали мышцы тугие,одни заявили: — Анабиоз! —Другие: — Летаргия!

         Боярин лежал, бородатый по грудь,в полном здоровье и силе,и чтобы усопшего перевернуть,грузчиков пригласили.         Натерли эфиром лоснящийся зад,зажгли инфракрасную лампу,и доктор боярину вспрыснул лизат —пятнадцать сияющих ампул.         Лизат в инструменте клокочет,а тот просыпаться не хочет.

         Боярин молчит, боярин ни в зуб, —лежит, как положено сану.Профессор вгоняет ему в железудва литра гравидану.         Решили прием увеличить на литр,уже гравиданом боярин налит,но все ж от чудовищной дозылежит, не меняя позы.         Гормонов ему втыкают в бедро,рентген зашибают в брюхо,и физики атомное ядродробят над боярским ухом.

         Тут грузчик к нему проявил интерес:— Профессор, да вы разиня!Со мной при себе поллитровочка естьиз коммерческого магазина. —         Нашли у боярина рот в бороде,бутылка гулко забулькала, —боярин светлел, наливался, рдели вдруг растаращил буркалы:         — Холопы! — боярин вскочил и оре. —Замучу! — оряху спросонок. —Кто, смерд, разбудиша мя на заре?Гоняхом сюда закусону!

         Отъелся боярин, — вари да пеки!От сытных хлебов беленится,крадет у соседних больных, пайки, —вконец обнищала больница.         За ужином требует водки литр,орет по-церковному в градусе.И сдали его, как порядок велит,в Коопхудмузлит,         а там обалдели от радости!— Чистый боярин! — Худмуз упоен,ищут боярину место:и грязен и груб, но все-таки он —историческое наследство.

         И дали жильцу подземных руингида из «Интуриста».И тот объясняет: — Мосье боярин,вы спали годочков триста.         Москвы не узнаете — долгий срок,асфальт, фонари повсеместно.Вот — телеграф, а вот — Мосторг,а это вот — Лобное место. —         Боярин припал к родимым камням,ни слова не молвит, а только «мням-мням».Упал на колени и замер,и мох обливает слезами.

         Боярин по родине начал грустить,лишился обличия бодрого;эксперты решили его поместитьв домик боярина Федорова.         Сидит он и жрет грязнущей рукойсвое древнерусское крошево.Любители ахают: — Милый какой,обломок проклятого прошлого! —         Славянский фольклор изучают на нем,и даже в газете объявлено:«В музее сегодня и ночью и днемпоказ живого боярина».

         Он как-то «жидом» обозвал одногоявного украинца.Худмуз восхищается: — Выручка во́!Боярин доходней зверинца. —         Не раз посетитель наследством избит,Худмуз восхищается очень:— Какой полнокровный боярский быт,живуч, симпатяга, сочен! —         А если доносится мат из ворот,Худмуз снижается в шепот:— Тише, боярин передаетсвой творческий опыт…

         Но вскоре великодержавный душокзакрался в душевную мглу его:он создал со скуки литкружокв жанре Клычкова и Клюева.         Боярин скандалит в пивной вечеркомцыгане волнуют боярина,орет, нализавшись, тряся шашлыком:— Тапёр, наяривай! —         Изящные девочки ходят к нему,ревет патефон в боярском дому,и, девочек гладя и тиская,боярин гнусавит Вертинского.

         В Коопхудмузе решили так:— Конечно, у классиков учатся,боярин вполне положительный факти мягко влияет на юношество.         Конечно, скажем, без рапповских фраз:трудно ему перестроиться, —«Вечерку» читает, а все-таки разв церковь зашел на Троицу.         И водку пьет, и крест на груди,и бабник, и матом лается,а все же боярин у нас один, —бояре вот так не валяются!

         Он просто, как памятник, дорог для нас.Музей для боярина чопорен.Не лучше ль боярский использовать басв провинциальной опере?         Вот тут развернулся боярин вовсю,обрел отечество сноваи сразу припомнил размах и красупиров царя Годунова.         Он входит в роль и, покуда поют,статистов бьет по мордасам.Театр включил в программу своюпунктик: «Боярина — массам!»

         Все можно простить за редкий талант,а выдался бас — на диво.Что в морду бьет — прощает театр:бьет, а зато правдиво.         Но случай один увлекательный был:согласно буйному норовубоярин на сцене певцу отрубилпо-настоящему — голову.         Хоть это и подлинный был реализм, —ну, витязи там, ну, рыцари! —но тут за боярина крепко взялисьтоварищи из милиции.

         Худмуз о наследстве хотел закричать,но, чуя, что доводы зыбки,махнул отмежевываться в печатьи признавать ошибки.         Призвали профессора, дверь на засов,и речи пошли другие: —Вернуть боярина в восемь часовв состояние летаргии!.. —         Не знаю, помог ли тут гравидан?..Лет тысяча пронесется,но будьте уверены — никогдабоярин уже не проснется.

         Я очень доволен. И «паркер» в ножны.Я добрый ко всякой твари,а вот бояре — нам не нужныдаже в одном экземпляре!

НЕПОДВИЖНЫЕ ГРАЖДАНЕ