Иосиф Уткин - Стихотворения и поэмы Страница 8

И все это время Уткин рвался «на линию огня», беспокоя высшие военные органы настойчивыми просьбами послать его на фронт, — на первых порах безрезультатными. «Я категорически отметаю разговор насчет невозможности, по соображениям физического порядка, моего пребывания на фронте. Я хочу. Я могу»,[26] — писал он в эти дни В. П. Ставскому, умоляя его помочь ему поскорее попасть на фронт. Поэт не только не «берег» «простреленную руку», а просто игнорировал свое увечье, как будто бы его не существовало.

Наконец летом 1942 года Уткин вновь оказался на Брянском фронте — в качестве специального военного корреспондента Совинформбюро, от газет «Правда» и «Известия». В брянских лесах писались Уткиным стихи о родине и ее патриотах, очерки о подвигах Красной Армии и партизан, накапливались материалы для большого «Рассказа майора Трухлёва» — точнее, повести — о любви, долге, а главное — патриотизме в самом высоком значении этого слова.

Мощный подъем патриотических и героических настроений в годы Великой Отечественной войны, оплодотворивший всю советскую литературу, вызвал, в частности, бурное развитие гражданской лирики. Осенью 1943 года газета «Литература и искусство» констатировала с удовлетворением: «Никогда у нас не писали столько стихов, как в эти два года».[27]

Почти все уткинские записи военных лет посвящены единой и самой животрепещущей теме: «поэт в дни испытаний народных». Говоря о советском человеке, «который сейчас в рядах русской армии решает судьбы России заодно с судьбою ее поэзии», Уткин пишет: «Этот человек в искусстве мог любить только то, что в жизни составляло его радость. А любил он родную природу, родной язык, быт, традиции его предков». Все эти первородные, насущные понятия составляют «броню человеческой души», которую и «должно ковать наше искусство. Но с душой-то как раз у нас и было не все благополучно, — пишет Уткин, вспоминая, недавние, во многом тяжелые для развития искусства годы. — Даже такие необходимые для воина-патриота понятия, как родина, верность, любовь, нация, оказались зашифрованными в словарь абстракций, а кое-кем и вовсе отрицались. Но именно этим-то и полна душа советского воина. Это-то его и волнует. У него есть родина — Россия. У него есть любовь: жена, подруга, дети, мать. У него есть любимая природа родного места. У него есть нация предков. Вот этими, в большей части этическими, проблемами и занялось советское искусство во время Отечественной войны. Это и есть новое содержание советского искусства, разделяющего душевные и физические переживания и чувства своего народа. Отсюда и лирическая окрашенность всего советского искусства во время Отечественной войны, так как лирика есть не жанр, как у нас наивно привыкли думать, а натура художника».[28]

Великое «испытание народное» смыло накипь литературных «фикций», абстрактно-демагогических формулировок, «установок». Во всей очевидности предстала аксиома: «Заказчик-народ сам определяет свое литературное меню»; эту мысль Уткин постоянно варьирует и развивает в записях военных лет.

В годы войны Уткин испытал большой духовный подъем, пережил как бы второе рождение. Дело было не просто в том, что поэзия Уткина чутко и мгновенно откликалась на ежедневные, совершаемые в боях и в тылу подвиги. Дело было и не в количестве написанных поэтом стихов (менее чем за три с половиной военных года Уткни написал их больше, чем за все предвоенное семилетие). Суть и смысл «военного» творчества Уткина в том, что его поэзия поднялась до искусства, необходимого народу в самом прямом и непосредственном значении этого слова.

«Если тема войны для поэта есть не что иное, как обостренная тема народной жизни, которой он интересовался и жил до войны, качество его произведений будет высоким, — писал Уткин. — Если же тема войны входит в творчество писателя как неожиданный и не очень приятный гость, как очередная агитка, — вряд ли что доброе из этого выйдет».[29]

Для Уткина война была именно «обостренной темой народной жизни»; с этой жизнью он был неразрывно слит, — связан не только фактически, постоянно бывая на фронтах, а сроднен всей душой: «Каждый из нас, кто сумеет хотя чуть-чуть, хотя бы отдаленно передать благородную атмосферу эпохи Отечественной войны, — может считать себя удачником»,[30] — писал Уткин.

Поэт дышал этой атмосферой военных лет, потому ему и удалось передать ее: трагическую и оптимистическую, героическую и будничную, полную любви к родной земле и презрения к захватчикам ее, насыщенную патриотизмом — и местью, великодушием — и беспощадностью.

«Дорогой Иосиф Павлович, — писал Уткину с фронта поэт Илья Сельвинский 9 августа 1943 года. — Вчера на передовой в одном из блиндажей я услышал гармонь и песню на Ваши слова:

Ты пишешь письмо мне, моя дорогая,В пылающий адрес войны.

Я вошел в этот блиндаж и долго слушал. Песня эта очень нравится бойцам, и музыку они подобрали сами… Я быстро уловил мелодию и пел вместе с ними. Потом в паузе рассказывал ребятам о Вас все, что знал… Слушали меня с большим интересом, а в заключение снова пели Вашу песню.

Пишу Вам об этом, так как знаю по себе, как приятно поэту анать, что стихи твои не просто оттиснуты на бумаге, а пошли в жизнь!» [31]

О том, что на фронте широко «распевались» «хорошие и глубоко лирические стихи»[32] Уткина, писали поэту и бойцы действующей армии.

Лирика Уткина и в самом деле требовала музыки. В войну было создано немало песен на его стихи: «Провожала сына мать…», «Дед», «Бабы», «Я видел девочку убитую…», «Над родиной грозные тучи…», «Я видел сам…» и другие. В сущности, почти все лирические стихи Уткина военных лет можно назвать народными песнями: по самому их духу, по «классически» русскому и предельно простому строю речи, по песенному их ладу. Уткин и сам назвал многие свои вещи песнями:

Сад тенистый, нелюдимый.Далеко ли до любимой!А пойти — так далеко,А обнять — так нелегко.Нелегко, товарищ.

(«Народная песня»)

Тяжелое — забудется,Хорошее — останется.Что с родиною сбудется,То и с народом станется,

С ее лугами, нивами,С ее лесами-чащами.Была б она счастливою,А мы-то будем счастливы.

(«Заздравная песня»)

Для выражения своих чувств поэт находит слова, исполненные глубочайшей нежности к каждому уголку родной земли, трепета и боли за каждую уступленную врагу ее пядь… Издавна бывший наиболее созвучным сердцу поэта пейзаж русской зимы теперь стал ему особенно дорог: ведь именно с зимой (1941–1942 годов) был связан самый суровый и тяжелый период Великой Отечественной войны:

Ночь, и снег, и путь далек;       На снегу покатомТолько тлеет уголек       Одинокой хаты.

Облака луну таят,       Звезды светят скупо,Сосны зимние стоят,     Как бойцы в тулупах.

Командир усталый спит,     Не спешит савраска,Под полозьями скрипит     Русской жизни сказка.

…Поглядишь по сторонам —      Только снег да лыжни.Но такая сказка нам      Всей дороже жизни!

(«В дороге»)

В годы суровых испытаний в человеке пробудилось все глубинное, подлинное; его душевные качества, мысли и переживания освободились от вторичного, наносного, искусственно привнесенного. И быть может, в первую очередь коснулось это любви, — она стала верной, безграничной, бессмертной:

И доколе дубы-нелюдимыНадо мною склонятся, дремля,Только ты мне и будешь любимой,Только ты да родная земля!

(«Если я не вернусь, дорогая…»)

Если восемь лет назад поэт мог поставить эпиграфом для своего лирического стихотворения слова: «Разлука уносит любовь», то теперь он, наоборот, убежден в том, что

В мягком свете грусти и разлукиПрошлое дороже и видней

И что

За войну мы только стали ближе,Ласковей. Прямей…

(«Лампы неуверенное пламя.»)

Но с не меньшей силой берут за сердце немногочисленные стихотворения, которые И. Сельвинский однажды назвал стихами «второго горизонта».[33] В них не говорится о боевых подвигах, о любви к ро-лине и к подруге, в них не произносятся клятвы мщения. Но ведь и жизнь народа во время войны не исчерпывалась боями и атаками, клятвами над могилами и письмами — с фронта и на фронт…

Вся жизнь на маленьком возке!Плетутся медленные дрогиПо нескончаемой тоскеВ закат уткнувшейся дороги.

(«Беженцы»)