Аполлон Григорьев - Избранные произведения Страница 8

«Бывают дни… В усталой и разбитой…»

Бывают дни… В усталой и разбитойДуше моей огонь, под пеплом скрытый,Надежд, желаний вспыхнет… Снова, сноваБольная грудь высоко подыматься,И трепетать и чувствовать готова,И льются слезы… С ними жаль расстаться,Так хороши и сладки эти слезы,Так верится в несбыточные грезы.

Одной тебе, мой ангел, слезы эти,Одной тебе… О, верь, ничто на светеНе выжмет слез из глаз моих иное…Пускай любви, пускай я воли жажду,В спокойствие закован ледяное,Внутри себя я радуюсь и стражду,Но образ твой с очами голубымиВстречаю я рыданьями глухими.

«То летняя ночь, июньская ночь была…»

То летняя ночь, июньская ночь была,Когда они оба под старыми липами бродили —Казенная спутница страсти по небу плылаЛуна неизбежная… Тихо листы говорили —Всё было как следует, так, как ведется всегда,Они только оба о вздоре болтали тогда.

Две тени большие, две тени по старой стенеЗа ними бежали и тесно друг с другом сливались.И эти две тени большие — молчали оне,Но, видно затем, что давно уж друг другу сказались;И чуть ли две тени большие в таинственный мигНе счастливей были, умней быть ли не были их.

Был вечер тяжелый и душный… и вьюга в окноСтучала печально… в гостинной свеча нагорела —Всё было так скучно, всё было так кстати темно —Лицо ее ярким румянцем болезни алело;Он был, как всегда, и насмешлив, и холодно зол,Зевая, взял шляпу, зевая, с обычным поклоном ушел.И только… Он ей не сказал на разлуку прости,Комедией глупой не стал добиваться признанья,И память неконченной драмы унес он в груди…Он право хотел сохранить на хулу и роптанье —И долго, и глупо он тешился праздной хулой,Пока над ним тешился лучше и проще другой.

«Есть старая песня, печальная песня одна…»

Есть старая песня, печальная песня одна,И под сводом небесным давно раздается она.

И глупая старая песня — она надоела давно,В той песне печальной поется всегда про одно.

Про то, как любили друг друга — человек и жена,Про то, как покорно ему предавалась она.

Как часто дышала она тяжело-горячо,Головою склоняяся тихо к нему на плечо.

И как божий мир им широк представлялся вдвоем,И как трудно им было расстаться потом.

Как ему говорили: «Пускай тебя любит она —Вы не пара друг другу», а ей: «Ты чужая жена!»

И как умирал он вдали изнурен, одинок,А она изнывала, как сорванный с корня цветок.

Ту глупую песню я знаю давно наизусть,Но — услышу ее — на душе безысходная грусть.

Та песня — всё к тем же несется она небесам,Под которыми весело-любо свистать соловьям,

Под которыми слышан страстный шепот листовИ к которым восходят испаренья цветов.

И доколе та песня под сводом звучит голубым,Благородной душе не склониться во прахе пред ним.

Но, высоко поднявши чело, на вражду, на борьбу,Видно, звать ей надменно всегда лиходейку-судьбу.

«Старинные, мучительные сны…»

Старинные, мучительные сны!Как стук сверчка, иль визг пилы железной,Как дребезжанье порванной струны,Как плач и вой о мертвом бесполезный,Мне тягостны мучительные сны.

Зачем они так дерзко-неотвязны,Как ночи финские с их гнойной белизной, —Зачем они терзают грудь тоской?Зачем безумны, мутны и бессвязны,Лишь прожитым они полны —Те старые болезненные сны?

И от души чего теперь им надо?Им — совести бичам и выходцам из ада,Со дна души подъявшимся змеям?Иль больше нечего сосать им жадно там?Иль жив доселе коршун Прометея,Не разрешен с Зевесом старый спор,И человек, рассеять дым не смея,Привык лишь проклинать свой страшный приговор?

Или за миром призрачных явлений,Нам тщетно суждено, бесплодно жизнь губя,Искать себя, искать тебя,О разрушения зиждительного гений?Пора, пора тебе, о демон мировой,Разбить последние оплотыИ кончить весь расчет с дряхлеющей землей…Уже совершены подземные работы,Основы сущего подкопаны давно…Давно создание творцом осуждено,Чего ж ты ждешь еще?…

1846, июль

К*** («Ты веришь в правду и в закон…»)

Ты веришь в правду и в закон,Скажи мне не шутя?— «Дитя мое, любовь — закон,И правда — то, что я влюбленВ тебя, мое дитя».

— «Но в благородные мечтыТы веришь или нет?»— «Мой друг, ты лучше, чем мечты, —Что благородней красоты?В тебе самой ответ!»

— «Хотя в добро бы иль хотя бВ свободу верил ты?»— «К чему, дитя мое? Тогда бЯ не был счастлив, не был рабЛюбви и красоты».

— «Хотя бы в вечную любовьТы верить, милый, мог?»— «Дитя мое! волна — любовь,Волна с волной сойдется ль вновь —То знает только бог!»

— «Ну, если так — то верь хоть в страсть,Предайся ей вполне!»— «Тебе ль не знать, что верю в страсть?Но я, храня рассудка власть,Блаженствую вдвойне!»

Август 1846

Артистке

Когда, как женщина, тихаИ величава, как царица,Ты предстоишь рабам греха,Искусства девственного жрица,

Как изваянье холодна,Как изваянье, ты прекрасна,Твое чело — спокойно-ясно;Богов служенью ты верна.

Тогда тебе ненужны даниВперед заказанных цветов,И выше ты рукоплесканийТолпы упившихся рабов.

Когда ж и их восторг казенныйРасшевелит на грубый взрывТвой шепот, страстью вдохновленный,Твой лихорадочный порыв,

Мне тяжело, мне слишком гадко,Что эта страсти простота,Что эта сердца лихорадкаИ псами храма понята.

Октябрь 1846

«С тайною тоскою…»

С тайною тоскою,Смертною тоскою,Я перед тобою,Светлый ангел мой.

Пусть сияет счастьеМне в очах твоих,Полых сладострастья,Томно-голубых.

Пусть душою тону яВ этой влаге глаз,Всё же я тоскуюЗа обоих нас.

Пусть журчит струеюДетский лепет твой,В грудь мою тоскоюЛьется он одной.

Не тоской стремленья,Не святой слезой,Не слезой моленья —Грешною хулой.

Тщетно на распятьеОбращен мой взор —На устах проклятье,На душе укор.

1846(?)

Тополю

Серебрянный тополь, мы ровни с тобой,Но ты беззаботно-кудрявой главойПоднялся высоко; раскинул широкую теньИ весело шелестом листьев приветствуешь день.

Ровесник мой тополь, мы молоды оба равноИ поровну сил нам, быть может, с тобою дано —Но всякое утро поит тебя божья роса,Ночные приветно глядят на тебя небеса.

Кудрявый мой тополь, с тобой нам равно тяжелоСклонить и погнуть перед силою ветра чело…Но свеж и здоров ты, и строен и прям,Молись же, товарищ, ночным небесам!

6 июля 1847

Автору «Лидии» и «Маркизы Луиджи»

Кто бы ни был ты, иль кто бы ни была,Привет тебе, мечтатель вдохновенный,Хотя привет безвестный и смиренныйНе обовьет венцом тебе чела.Вперед, вперед без страха и сомнений;Темна стезя, но твой вожатый — гений!

Ты не пошел избитою тропой.Не прослужил ты прихоти печальнойТолпы пустой и мелочной,Новейшей школы натуральной,До пресыщенья не ласкалГолядкина любезный идеал.

Но прожил ты, иль прожила ты много,И много бездн душа твоя прошла,И смутная живет в тебе тревога;Величие добра и обаянье злаРавно изведаны душой твоей широкой.И образ Лидии, мятежной и высокой,Не из себя самой она взяла?

Есть души предизбранные судьбою:В добре и зле пределов нет для них;Отмечен помысл каждый ихКакой-то силою роковою.И им покоя нет, пока не изольютОни иль в образы, иль в звукиСвои таинственные муки.Но их не многие поймут.Толпе не ясны их желанья,Тоска их — слишком тяжела,И слишком смутны ожиданья.

Пусть так! Кто б ни был ты, иль кто б ты ни была,Вперед, вперед, хоть по пути сомнений,Кто б ни был твой вожатый, дух ли зла,Или любви и мира гений!

Декабрь 1848