Стихотворения 1998-1999 гг. - Леонид Александрович Машинский Страница 8

С ума! Увы. Из красных кирпичей

Фабричная стена височной кости,

И проломить её не хватит злости

У бьющих кровью внутренних ключей.

И нет снаружи лучшего ключа,

Чем пуля… а глупее пули только –

Не отступаться ни единой долькой,

Звук «А» на стуле пыточном крича.

В лесу

Про добрый лес, про слабые грибы,

Растущие на опали дубовой

Я расскажу. Мне хочется борьбы

Житейской избежать и некой новой

Реальностью наполнить этот день,

Который стал, как путник перед храмом,

И засмотрелся. И лесная сень

Мне гладит сердце – гладит в самом-самом

Сыром подвале узника, едва

Надеющегося на возвращенье

К друзьям и солнцу. Жухлая листва

Под пятками – звучит как поощренье.

Разжать себя, разжать больной кулак,

Открыть все русла Вечному Потоку…

Нагнуться и погладить мёртвый злак

И, ставшую беспомощной, осоку.

Ода сорняку

Не королеве, на царю,

Не даме сердца я дарю

Мои стихи – но в корень зрю

Природе-маме.

Не человеческим делам

Хвалу и славу я воздам –

Но сим невзрачным сорнякам,

Что под ногами.

Какой-нибудь удельный князь

Живёт, весь век превозносясь.

А что он есть? Лишь тлен и грязь,

Лишь прах и нежить.

Так не его же – видит Бог? –

Уж лучше полевой горох,

Уж лучше приболотный мох

Мы будем нежить.

Сорняк даёт обильный плод,

Он дружно, весело цветёт

И наводняет огород,

Как дождь Потопа.

Людей же суетны труды –

Средь бодяков и лебеды

Легко теряются следы

И сами тропы.

Слаб человек и нищ и слеп –

Воюя за насущный хлеб,

Он заключил себя, как в склеп,

Во мрак гордыни.

Ему удел была земля

Дана, но тучные поля

Он объедает точно тля,

Растя пустыни.

Где он прошёл – там лишь песок.

Ему и корм идёт не впрок –

Насытившись, он дует в рог –

К охоте, к бою.

Леса он губит на корню,

Деревья предаёт огню,

Не позволяя даже пню

Засохнуть стоя.

Себе он всюду строит дом,

Железом, щебнем и стеклом

Соря, но не считая злом

Свои деянья.

Где человек – там мор и яд,

Где человек – там гниль и смрад,

Где человек – там сущий ад,

Одни страданья!

Но наш герой совсем другой –

Хоть попран грешной он ногой

И хоть подавлен он тоской

Великих строек –

Но он не потерял лица:

Во имя Сына и Отца

Сорняк пребудет до Конца

И прям и стоек.

Где человечий мёртвый блеск,

Он углубляется в растреск

Холодный стен, и, словно всплеск

Живой свободы,

Он по весне даёт росток –

По стебельку восходит сок,

И раскрывается цветок,

Дитя природы.

И в душно-серых городах,

Как в непредвиденных садах,

Цветки, отбросив липкий прах,

Встают повсюду.

Ура-ура! Пустырь зацвёл!

И вот уж бабочек и пчёл

Над ним кружи'тся ореол,

Прибывших к чуду.

О одуванчиковый бум!

Во мне он будит столько дум –

Так тщится стать угрюмый ум

Лучистым, светлым!

Так хочет мой тяжёлый дух,

Созревши, обратиться в пух

И мчаться, обгоняя мух,

С попутным ветром!

Когда сурепка вся в цвету,

Лелею я в себе мечту

Покинуть эту суету

И с ароматом

Медовым возлететь до сфер,

Где всё изменит свой размер

И превращусь я, например,

В единый атом.

Завет нам – радуга-дуга

И многоцветные луга.

Где насекомые бега

И зуд крылатый.

Здесь каждый маленький сорняк

Раскрыться хочет, точно зрак,

И расправляет, точно флаг,

Хребет горбатый.

И в пору рос, и в пору гроз –

Когда настанет сенокос

И срежет сталь зелёных кос

Великолепье –

Мильоны отсечённых глав

Увянут, на землю упав, –

Но дух благоуханный трав

Взойдёт над степью!

О травы трав! Моря морей!

Герань и горец и пырей!

И побеждающий кипрей,

Насельник гарей!

Марь покрывает свалок срам,

Чертополох жирует там,

Где в торфе понарыто ям

Трудами парий.

Повсюду в мире вдоль дорог

Кипит, у самых наших ног,

Зелёных гномиков мирок,

Не унывая.

Над ними смерть, как злая мать,

Висит, готовая примять,

Но сквозь задавленную рать -

Взойдёт живая.

И есть на ниве ячменя

Ещё приветы для меня –

Парят над ней, шмелей маня,

Осота звёзды.

И тот, кто к ним питает злость,

Сломает зуб об эту кость –

Осот хозяин, а не гость

На ниве поздней.

Вскипает пена сорняков –

Страна ромашек, васильков

Тревожным шумом лепестков

Зовёт далёко.

И волей ласковой дыша,

Переполняется душа –

И – будто бы за край ковша,

Слеза из ока.

Любовь сочится из глазниц

На мягкие ковры мокриц,

И подорожник, павши ниц,

Целуют губы.

И жгучий частокол крапив,

Как первозданный лес, красив,

И сныти маршевый мотив

Играют трубы.

В пыли стоит аскет лопух,

Колючих парадоксов друг,

К нему я простираю рук

Безмолвный трепет.

И, чтоб не заблудилась тварь,

Читая Вечности букварь,

Полынный запах, как фонарь,

Во мраке светит.

Чу, осень по спине мирской

Хлестнула розгой золотой.

Земля откликнулась тоской:

Зачем так рано?

Буреет, сохнет плоть травы –

Видны колдобины и рвы

Уже на стогнищах Москвы

Сквозь флёр бурьяна.

И как последние огни,

Спешат дотлеть в сырой тени

Цветки, столь яркие во дни

Весенней славы.

И Божьей воле в унисон

Впадает зелень в зимний сон,

И снега праздничный виссон

Скрывает травы.

Но и глубокою зимой

Являет подоконник мой

Зелёных постояльцев строй;

И из горшковой,

Ночной почти что, черноты

Торчит отростком правоты

И воплощеньем прямоты

Сорняк бедовый!

Упруга поступь сорняка,

Шагающего сквозь века;

И он дойдёт наверняка,

А мы – едва ли.

Пускай прополкам вопреки

Растут повсюду сорняки –

Пусть бьют они, как родники,

Из недр печали!

Из жизни Аввы Сисоя

Мёртвого сына отец

В келью к святому принёс

И положил на порог

Тело. Когда же святой

Взор обратил наконец

Свой из молитвы вовне,

Он увидал, что лежит

Некто пред ним на полу.

Тут рассердился святой –

Так надели ему

Люди с своей суетой.

«Встань! – он сказал, – и иди

Вон!» – и поднялся мертвец,

И торопливо ушёл;

И погрузился святой

Снова в Божественный транс.

Позже, когда он узнал,

Что, не желая того,

Сына отцу возвратил,

Очень святой сожалел.

Не для дешёвых чудес

Он поселился в глуши.

Но, коли вышло уж так,

Значит, то Бог попустил.