Александр Големба - Я человек эпохи Миннезанга: Стихотворения Страница 9

«Писать за сонетом – спокойный сонет…»

Писать за сонетом – спокойный сонет,вынашивать рифмы простые о том,что на свете влюбленности нет,а есть только страсти пустые.

Но, может быть, моря застенчивый свети мне омывает ладони?И ежели так, справедливости нетв подобном скептическом тоне!

«Площадки, перила и марши…»

Площадки, перила и марши,а ты на шестом этаже.Когда-нибудь стану я старше,но трудно и нынче уже

взбираться на кручу такую,одышкой подъем оплатив:тебя испугать я рискую,сопя, словно локомотив.

О сердце, ты хрупко и робко,и доля твоя нелегка…Розетка увенчана кнопкой,фарфоровой кнопкой звонка.

Вонжусь указательным пальцемв розетку – звонок дребезжит,звонок убеждает: ну сжалься,не будь же тверда, как самшит.

И переговоры в прихожей…Ты в платье, похожем на дождь,из желтой вискозы, похожейна шум апельсиновых рощ,

где к цитрусу ластится цитрус,шепча: «Генацвале, кацо»,где женственна мудрая хитростьи сонны вращения солнц,

где в душную ночь ликований,трезва, а отнюдь не хмельна,смышленая, как Чиковани,выходит пройтиться луна.

Служившее правдой и веройокно открывается в мир,плывет по Москве-реке серойзамурзанный грязный буксир.

А трубы окраинных фабрики створки трамвайных депотак хмуры, как будто декабрь ихне выпустил и до сих пор.

На шее, покорно склоненной,зазорно ль сомкнуться рукам?И в темени прядью рожденнойисчезли буксир и река.

На шее, покорно склоненной,зазорно ль сомкнуться рукам?И гипсовая Юнонав углу улыбнулась слегка.

Ковры по-ирански тираняткораны персидской тоски,и ориентальный орнаментсмеется во все завитки.

Но пусть улыбается мебель,ведь вовсе не наша вина,что мы на земле ли, на небе ль,что сладко и совестно нам,

предавшись немому веселью,вращаться в истоме слепойвальсирующей карусельюнад ярмарочной толпой.

«Милый друг, милый друг…»

Милый друг, милый друг,ты тревога и испуг,у тебя не очень много песен,много больше слез, —ты лобзание взасоси железная тревога, –насыпь, насыпь, семафор,нежность в духоте купейной, –ниже сумеречных горпролетел дымок кофейный, –снова шорох, снова плач,песен – нет, не очень много, –не коньяк, не спотыкач,а железная дорога,а дымок, дымок, дымок,черных верст трехзначный номер,утомительный итог,слепота в чужой глаукоме.Это темная водазаливает нам зеницы, —нежность больше не приснится,не проснется никогда!

«Мы сидим на скамье, неширокой и пепельно-серой…»

Мы сидим на скамье, неширокой и пепельно-серой,крытой масляной краской, унылой и гладкой скамье.Мы сидим на скамье, вросшей в сизые слякоти сквера,а на спинке скамьи кто-то вырезал: «ЩАСТИЯ НЕТ НА ЗЕМЛЕ…»

В назидание ищущим женщинам, в поученье нашедшим мужчинамна простой деревянной податливой спинке скамьикто-то вырезал грустное мотто – и, скорее всего, перочинным:дескать, нет – и не надо, не пыжьтесь, родные мои!

А к ограде зеленой некий храм незаметно причалил,колокольня – сквозняк – темный колокол без языка.Православные маковки в пасмурном небе торчали,как тугие пучки иудейского чеснока.

Я был очень взъерошенным, грустным, смешным и болтливым(но и доли десятой того, что хотел, не сказал).Я глядел в твои карие с зеленоватым отливом,я глядел в нехорошие, в разобиженные глаза.

Я не мог, не умел, не хотел подчиниться осенним резонам,и никто нас не видел, никто нас не слышал, никто…Ты была со мной рядом – в мохнатом и демисезонном,цвета листьев опавших, просторном и теплом пальто.

Дорогая, любимая, не истязай и не мучай,да, я гадкий, я злюка – и всё же я меньшее зло:счастья нет на земле – видишь, вот я какой невезучий,и тебе в этой жизни едва ли, едва ли везло!

Я тебя не желал, не томил, не хотел, не тревожил,а уж на сентименты был и вовсе отчаянно скуп…Между прочим, ты знаешь – наши лица немножко похожи:те же горькие складки в уголках покореженных губ.

Я люблю тебя грустной, и хмурой, и заплаканной, и усталой,некрасивой, зареванной, жалкой – ежедневной, обычной, любой,потому что ты стала тоской, потому что исканьем ты стала,потому что ты стала любовью, потому что ты стала судьбой.

Может, это ошибка, ну просто сплошная оплошность,и однако, однако – нам не в чем друг друга винить!Жаль, что нет пушкаря, – вот под этой сентенцией пошлойнам бы надо бы сняться и снимок навек сохранить.

«На асфальте сером – желтизна…»

На асфальте сером – желтизналистьев сентября.Осень, осень…. Сердцу грудь тесна:ну и зря!Как щемит оно, ох, как щемит,сумрак осветив,как оно вплывает в строгий ритм,в пагубный мотив!Нет, не стоит надрываться зря,сердцу грудь тесна.На асфальте сером – желтизналистьев сентября.Осень бурая и зелень трав,непроглядь ночей,тьма непроходимая ночей,вздохи тягачей.Есть в районе новом странный дом,розовый содом,мы одни с печалью и стыдомв бедном доме том.Мы одни с тобою — я да ты –в путах темноты…

«О, кто б меня мог уберечь…»

О, кто б меня мог уберечьот моря – Таласса, Таласса! –от горя, от смертного часаразлук, расставаний и встреч?

От рокота мутной реки,от шороха трудной строки,от Мойры (усталая пряха!),от скорби, от вечного шаха,от слез, от прощальноговзмаха твоей загорелой руки?

А только пока я с тобойи вправе шутить и смеяться,и рельсы еще не змеятся,и сосны не мчатся гурьбойнавстречу, навстречу, навстречутрубе, колесу, шатуну, –а только, спугнув тишину,я вовсе тебе не перечу.

А только прости да прощай,а мне до иных побережий.Почаще пиши, да порежев печали свои посвящай.

Вот так, не ропщи, не перечь,ни всхлипа, ни плача, ни пляса,а время – оно седовласо,залечит, но ты не перечь.

О, кто б меня мог уберечьот моря – Таласса, Таласса! –от горя, от смертного часа,от этих обмякнувших плеч –о, кто б меня мог уберечь?

УВЕРУЙ

Любимая, прости, любимая, уверуйв пришествие весны и в щебет птичьих стай:за добрые дела воздай мне полной мерой,а за грехи вдвойне воздай!Воздай, и обуздай, и дай любое имя, –смешные имена бывают у людей, –взгляни в глаза мои разумными своими,возьми меня в полон, княжи и володей!Возьми меня в полон: я буду жить в полоне,ты видишь – я опять к руке твоей приник,я губы погрузил в тепло твоей ладони,твой мальчик, твой двойник, твой робкий ученик.И шепчется листва, и юность быстротечна,и светит кроткий взгляд из-под усталых век;а ты не грешница, ты только человечна,ты только женщина, ты только человек.

«Прости-прощай…»

Прости-прощай,моя желанная,не огорчайся, не скучай!Горит за наминочь туманная, —прости-прощай,прости-прощай!

Прости-прощай,моя любезная,не унывай и не томись, –дорога длинная железнаяуходит в жизнь,уходит в жизнь.

«Суда ушли к далеким берегам…»