Николай Асеев - Маяковский начинается Страница 9

ХЛЕБНИКОВ

Он говорил:

«Я бедный воин, я одинок…»

Вы Хлебникова виделилишь на гравюре.Вы ищете слов в неми чувств посвежей.А я гулял с нимпо этой буре —из войн,революций,стихов и чижей.Он был высок,правдив и спокоен,как свежий, погожийсентябрьский день.Он был действительнобедный воин —со всем, что рождалобездумье и лень.Глаза его —осени светлой озера —беседу с лесною вели тишиной,без словхолодя пошляка и фразерасуровой прозрачностью ледяной.А рот —на шиповнике спелая ягода —был так неподкупноупорен и мал,что каждому звукуверилось загодя,какой бы он шелестни поднимал.И лоб его,точно в туманы повитый,внезапно светлел,как бы от луча,и сердце тянулось к нему,по видуего из тысячей отлича.Словно в кристалл времена разумея,он со своихнедоступных высотведал —за тысячудо Птолемеяи после Павлована пятьсот.Он тек через пальцыневыгод и бедствий,затоптанный в пыльсапогами дельцов.«Так на холстекаких-то соответствийвне протяженияжило Лицо»,Он жил —не ищани удобства, ни денег,жевал всухомятку,писал на мостах,граненого словавеликий затейник,в житейских расчетахпрофан и простак.Таким же, должно быть,был и Саади,таким же Гафизи Омар Хайям, —как дымные облакина закате —пронизаны золотомпо краям.Понять егомедленной мысльюне траться:сердечный прыжокдо него разгони!..Он спадна стихами набитом матрасе, —сухою листвоюшуршали они.Он складывал их в узелоки — на поезд!Внезапный входил,сапоги пропыля:и люди добрели,и кланялись в поясему украинские тополя.

Он прошумел,как народа сказанье,полупризнани полуодет, —этот,пришедший к намиз Казани,аудиторий зеленых студент.И, словно листьяв июльском зное,пока их бури не оголят,встретились,чокнулисьэти двое —сила о силу,талант о талант.

Как два послабольших держав,они сходилисьцеремонно.Что тот таитв себе, сдержав?Какие за другим знамена?«Посол садов, озер, полей,не слишком лидремотно знамя?»«А ты?Неужто веселейтвой городс мертвыми камнями?»«Но в городелюди живут,а не вещи!Что толку описыватьклюв лебедей?!»«Но лебеди плещут,а рощи трепещут…Не вещи ли делаетразум людей?Завод огромен и высок.Но он —клеймом оттиснутв душах.Не мягше лиморской песок,чем горыситцевых подушек?»«Не тверже лисухой смешок,дающий пищужерлам пушек?»«Да,миром владеетбездушный Кащей…Давайте устроимвосстанье вещей!Ведь: слово „весть“и слово „вещь“близки и родственны корнями, —они одни — в веках —и естьлюдского племениорнамент!Смотрите же,не забудьте обещанья:отныне —об одних больших вещахвещанье».

Такой разговор,может, в жизни и не был;лишь взглядов обменда сердец перебой.Но старую землюпод новое небоони покляласьперекрыть над собой.Маяковский любилВелимира, как правду,ни пред кемне складывающуюся пополам.Он ему доверял,словно старшему брату,уводившему за рукувдаль, по полям.Он вспоминал о нем,беспокоился,когда Хлебниковпропадал по годам:«Где же Витя?Не пропал бы под поездом!Оборвался, наверное,оголодал!»

А Хлебников шел по Россиинеузнанный,костюм себе выкроивиз мешков,сам —поездс точеными рифмами-грузамипо стрелкамсочувствий,толкови смешков.Он до пустыни Иранадонашивалчистый и радостныйзвучности груз,и люди,не знавшие говора нашего,его величалиДервиш-урус.Он шел,как будто земли не касаясь,не думая,в чем приготовить обед,ни стужи,ни голода не опасаясь,сквозь чащулюдских неурядиц и бед.Бывало, его облекут,как младенца,в добротную шубу,в калоши,и вотнеделя пройдет и —куда это денется:опять — Достоевского «Идиот»!Устроят на место,на службу пайковую:ну, кажется, естьи доход и почет.И вдругзамечаешь фигуру знакомую:идет,и капель ему щеки сечет.Идет и теребитот пуговиц ниточки;и взгляда не встретишьмудрей и ясней…Возьмешь остановишь:«Куда же вы, Витечка?»«Туда, —отмахнется, —навстречу весне!»

Попробуйте вот,приручите, приштопайте,поставьте на местобродячую тень:он чуялв своем безошибочном опытету свежесть,что в ноздри вбираетолень.Он ненавиделфальшь и ложь,искусственных чувствоболочку,ему, бывало, —вынь да положьна столхрустальную строчку.Он был Маяковскоголучший учительи школьную дверь запахнулнавсегда…А вы — в эту дверьнапирайте,стучите,чтоб не потерятьдорогого следа!

ОСИНОЕ ГНЕЗДО

…Желаю

               видеть в лицо,

кому это

               я

                    попутчик?!

К этому временисходится всё —все нитии все узлы.Опять обозначилсяжирный кусоки вин моревой разлив.У множествасердце было открытои только рубахой защищено.А мелочьтеснилась опять у корытабогатств, привилегий,наживы, чинов.Уже прогремел монолог«О дряни»…На месяцпоставив себя за станки,в партийныеначали метитьдворянекакие-то маменькины сынки.По книжке рабочейотметив зарплатуи личико постноскрививши свое, —они добывалисекретно,по блату,особо ответственный,жирный паек.Они отъедались,тучнели,лоснились;кто косо смотрел на них —брали в тиски;и им по ночамв сновидениях снилисьеще более лакомыекуски.Они торопились,тревожась попасться;они заполнялисобой этажи;они накоплялидля боязапасывалюты и наглости,жира и лжи.

У партиибыло заботы —сверх меры,проблем неотложных —невпроворот!..Металисьтревожно милиционерыза валютчикамиу Ильинских воротА те,притаившисьза шторками в доме,глядели,когда эти беды минут;их папа,нахохлясь,сидел в Концесскомеи ждал для сигналаудобных минут.От них,ограниченных,самовлюбленных,мечтавших фортунуза хвост повернуть, —вся в мелких словечках,ужимках, уклонах,ползла непролазнаяслякоть и муть.

Москвабыла занесена снегамидискуссий, споров,сделок и торгов;Москвабыла заслежена шагамикуда-то торопившихсяврагов.Шаги петляли,путались,ветвились,завертывая за уголв тупик,задерживались у каких-токрылец,и вновь мелькалподнятый воротник.Тогда-тои возник в литературес цитатою луженойна губах,с кошачьим сердцем,но в телячьей шкуре,литературный гангстерАвербах.Он лысинузавел себе с подростков;он так усердно тер ее рукой,чтоб всем внушить,что мир —пустой и плоский,что молодости —нету никакой.Он черта соблазнил,в себя уверя б:в значительностисвоего мирка.И вскореэтот оголенный черепнад всей литературойзасверкал.Он шайку подобрал себеумелоиз тех,которым нечего терять;он ход им дал,дал слово ими дело;он лысину учил их потирать.Одних — задабривая,а других — пугая,он все искусство взялпод свой надзор;и РАПП, и АХР,и несказаль другаяполезлиизо всех щелей и нор.Расчет был прост:на случай поворота,когда их штабстрану в дугу согнет, —в искусствеих муштрованная ротанаправо иль налево отшагнет.

Но как же с Маяковским?Эту птицуне обойтини прямиком,ни вкось:всю жадностьненасытных аппетитцевиспортит,ставши в горле,эта кость!И вот к немус приветом и поклономкак будто быот партии самой:«Идите к ним,к бесчисленным мильонам,всей дружнойпролетарскою семьей…»Он чуял,что и дружбой здесь не пахлоичто-то непонятноеросло,что жареным от МАППаи от АХРана тысячу килóметров несло.Тогда, увидев,что за них не тянет,они решили,не скрывая злость,так одурманить или оболванить,чтоб свету увидать не довелось!Они читали лекциискрипуче,темнили ясностьленинских идей;они словцом презрительным«попутчик»клеймиливсех не вхожих к ним людей.Формальным комсомольствомщеголяя,ханжи, лжецы,наушники, плуты, —они мертвили разум,оголяяот всей его сердечнойтеплоты.

А он не поддавался —он смеялся;он под ногине стлался им ковром;он — с партией —погибнуть не боялся;он самкаленым метил ихтавром —прозаседавшихсячиновныхбюрократови прочих трехнедельныхудальцов;он все на свет вытаскивал,что, спрятав,они наследовалиот отцов;он горломпродирался сквозь препоны,о стеныискры высекал виском!..И я теперьпо-новому припомнил,как голову носил онвысоко.

Однаждымы шлялись с ним по Петровке;он был сумрачени молчалив;часто —обдумывая строки —рядом шагал он,себя отдалив.«Что вы думаете,Коляда,еслиямбом прикажут писать?»«Я?Что в мыслях у вас —беспорядок:выдумываете разныечудеса!»«Ну все-таки,есть у вас воображенье?Вдруг выйдет декретотносительно нас!Представьтетакое себеположенье:ямб — скажут —больше доступен для масс».«Ну, я не знаю…Не представляю…В строчкахя, кажется, редко солгу…Если всерьез,дурака не валяя…Просто, мне думается,не смогу».Он замолчал,зашагал,на минутутенью мечасьпо витринным лампам, —и как решенье:«Ну, а ябудуписать ямбом!»

РАЗГОВОР С НЕИЗВЕСТНЫМ ДРУГОМ