Александр Твардовский - Василий Теркин. Стихотворения. Поэмы Страница 9

Вдали большак, дымит пыльца дорожная.

– Проснусь, проснусь, – рассказывала мать, —

А за стеною – кладбище таежное…

Теперь над ней березы, хоть не те,

Что снились за тайгою чужедальнею.

Досталось прописаться в тесноте

На вечную квартиру коммунальную.

И не в обиде. И не все ль равно,

Какою метой вечность сверху мечена.

А тех берез кудрявых – их давно

На свете нету. Сниться больше нечему.

Как не спеша садовники орудуют

Как не спеша садовники орудуют

Над ямой, заготовленной для дерева:

На корни грунт не сваливают грудою,

По горсточке отмеривают.

Как будто птицам корм из рук,

Крошат его для яблони.

И обойдут приствольный круг

Вслед за лопатой граблями…

Но как могильщики – рывком —

Давай, давай без передышки, —

Едва свалился первый ком,

И вот уже не слышно крышки.

Они минутой дорожат,

У них иной пожарный на́вык:

Как будто откопать спешат,

А не закапывают навек.

Спешат, – меж двух затяжек строк, —

Песок, гнилушки, битый камень

Кой-как содвинуть в бугорок,

Чтоб завалить его венками…

Но ту сноровку не порочь, —

Оправдан этот спех рабочий:

Ведь ты им сам готов помочь,

Чтоб только все – еще короче.

– Ты откуда эту песню

Перевозчик-водогребщик,

Парень молодой,

Перевези меня на ту сторону,

Сторону – домой…

Из песни

– Ты откуда эту песню,

Мать, на старость запасла?

– Не откуда – все оттуда,

Где у матери росла.

Все из той своей родимой

Приднепровской стороны,

Из далекой-предалекой,

Деревенской старины.

Там считалось, что прощалась

Навек с матерью родной,

Если замуж выходила

Девка на берег другой.

Перевозчик-водогребщик,

Парень молодой,

Перевези меня на ту сторону,

Сторону – домой…

Давней молодости слезы.

Не до тех девичьих слез,

Как иные перевозы

В жизни видеть привелось.

Как с земли родного края

Вдаль спровадила пора.

Там текла река другая —

Шире нашего Днепра.

В том краю леса темнее,

Зимы дольше и лютей,

Даже снег визжал больнее

Под полозьями саней.

Но была, пускай не пета,

Песня в памяти жива.

Были эти на край света

Завезенные слова.

Перевозчик-водогребщик,

Парень молодой,

Перевези меня на ту сторону,

Сторону – домой…

Отжитое – пережито,

А с кого какой же спрос?

Да уже неподалеку

И последний перевоз.

Перевозчик-водогребщик,

Старичок седой,

Перевези меня на ту сторону,

Сторону – домой…

1965

В самый угол шалаша

В самый угол шалаша,

Где остывшая солома,

Забирается душа,

Чтоб одной побыть ей дома;

Отдышаться от затей

И обязанностей ложных,

От пустых речей, статей

И хлопот пустопорожних;

И не видеть их лица —

Резвых слуг любой эпохи:

Краснобая-подлеца,

Молчаливого пройдохи;

Полномочного скота,

Групповода-обормота,

Прикрепленного шута

И внештатного сексота…

Дайте, дайте в шалаше,

Удрученной злым недугом,

Отдохнуть живой душе

И хотя б собраться с духом…

1966

День прошел, и в неполном покое

День прошел, и в неполном покое

Стихнул город, вдыхая сквозь сон

Запах свежей натоптанной хвои —

Запах праздников и похорон.

Сумрак полночи мартовской серый.

Что за ним – за рассветной чертой —

Просто день или целая эра

Заступает уже на постой?

1966

Июль – макушка лета

Июль – макушка лета, —

Напомнила газета,

Но прежде всех газет —

Дневного убыль света;

Но прежде малой этой,

Скрытнейшей из примет, —

Ку-ку, ку-ку – макушка —

Отстукала кукушка

Прощальный свой привет.

А с липового цвета,

Считай, что песня спета,

Считай, пол-лета нет, —

Июль – макушка лета.

1966

Просыпаюсь по-летнему

Просыпаюсь по-летнему

Ради доброго дня.

Только день все заметнее

Отстает от меня.

За неясными окнами,

Словно тот, да не тот,

Он над елками мокрыми

Неохотно встает.

Медлит высветить мглистую

Дымку – сам не богат.

И со мною не выстоит,

Первым канет в закат.

Приготовься заранее

До конца претерпеть

Все его отставания,

Что размечены впредь.

1966

Есть имена и есть такие даты

Есть имена и есть такие даты, —

Они нетленной сущности полны.

Мы в буднях перед ними виноваты, —

Не замолить по праздникам вины.

И славословья музыкою громкой

Не заглушить их памяти святой.

И в наших будут жить они потомках,

Что, может, нас оставят за чертой.

1966

Листва отпылала

Листва отпылала,

        опала, и запахом поздним

Настоян осинник —

        гарькавым и легкоморозным.

Последними пали

        неблеклые листья сирени.

И садики стали

        беднее, светлей и смиренней.

Как пот,

        остывает горячего лета усталость.

Ах, добрая осень,

        такую бы добрую старость:

Чтоб вовсе она

        не казалась досрочной, случайной

И все завершалось,

        как нынешний год урожайный;

Чтоб малые только

        ее возвещали недуги

И шла бы она

        под уклон безо всякой натуги.

Но только в забвенье

        тревоги и боли насущной

Доступны утехи

        и этой мечты простодушной.

1966

Я знаю, никакой моей вины

Я знаю, никакой моей вины

В том, что другие не пришли с войны,

В том, что они – кто старше, кто моложе —

Остались там, и не о том же речь,

Что я их мог, но не сумел сберечь, —

Речь не о том, но все же, все же, все же…

1966

Стой, говорю: всему помеха

Стой, говорю: всему помеха —

То, что, к перу садясь за стол,

Ты страсти мелочной успеха

На этот раз не поборол.

Ты не свободен был. И даже

Стремился славу подкрепить,

Чтоб не стоять у ней на страже,

Как за жену, спокойным быть.

Прочь этот прах, расчет порочный,

Не надо платы никакой —

Ни той, посмертной, ни построчной, —

А только б сладить со строкой.

А только б некий луч словесный

Узреть, не зримый никому,

Извлечь его из тьмы безвестной

И удивиться самому.

И вздрогнуть, веря и не веря

Внезапной радости своей,

Боясь находки, как потери,

Что с каждым разом все больней.

<1966>

Береза

На выезде с кремлевского двора,

За выступом надвратной башни Спасской,

Сорочьей черно-белою раскраской

Рябеет – вдруг – прогиб ее ствола.

Должно быть, здесь пробилась самосевом,

Прогнулась, отклоняясь от стены,

Угадывая, где тут юг, где север,

Высвобождая крону из тени…

Ее не видно по пути к царь-пушке

За краем притемненного угла.

Простецкая – точь-в-точь с лесной опушки,

С околицы забвенной деревушки,

С кладбищенского сельского бугра…

А выросла в столице ненароком,

Чтоб возле самой башни мировой

Ее курантов слушать мерный бой

И города державный рокот.

Вновь зеленеть, и вновь терять свой лист,

И красоваться в серебре морозном,

И на ветвях качать потомство птиц,

Что здесь кружились при Иване Грозном.

И вздрагивать во мгле сторожевой

От гибельного грохота и воя,

Когда полосовалось над Москвой

Огнями небо фронтовое.

И в кольцах лет вести немой отсчет

Всему, что пронесется, протечет

На выезде, где в памятные годы

Простые не ходили пешеходы;

Где только по звонку, блюдя черед,

Машины – вниз – на площадь, на народ,

Ныряли под ступенчатые своды

И снизу вырывались из ворот.

И стольких здесь она перевидала,

Встречая, провожая всякий раз,

Своих, чужих – каких там ни попало, —

И отразилась в стольких парах глаз,

По ней скользнувших мимолетным взглядом

В тот краткий миг, как проносились рядом…

Нет, не бесследны в мире наши дни,

Таящие надежду иль угрозу.

Случится быть в Кремле – поди взгляни

На эту неприметную березу.

Какая есть – тебе предстанет вся,

Запас диковин мало твой пополнит,

Но что-то вновь тебе напомнит,

Чего вовеки забывать нельзя…

1966

Такою отмечен я долей бедовой

Такою отмечен я долей бедовой:

Была уже мать на последней неделе,

Сгребала сенцо на опушке еловой, —

Минута пришла – далеко до постели.

И та закрепилась за мною отметка,

Я с детства подробности эти усвоил,

Как с поля меня доставляла соседка

С налипшей на мне прошлогоднею хвоей.

И не были эти в обиду мне слухи,

Что я из-под елки, и всякие толки, —

Зато, как тогда утверждали старухи,

Таких, из-под елки,

Не трогают волки.

Увы, без вниманья к породе особой,

Что хвойные те означали иголки,

С великой охотой,

С отменною злобой

Едят меня всякие серые волки.