Когда я стану великаном - Туманян Инна Суреновна

Александр Всеволодович Кузнецов, Инна Суреновна Туманян

Когда я стану великаном

Никто из действующих лиц этой истории не оставался равнодушным при одном упоминании имени Петьки Копейкина. Попробуйте заговорить с кем-нибудь о нем, и вы услышите самые непримиримые суждения:

— Такие, как Копейкин, позорят нас! — скажет Эльвира Павловна, член родительского комитета школы, — Если мы все вместе не возьмемся за него, — будет поздно! Он станет законченным преступником!

— Он хороший спортсмен! Как он может быть плохим человеком? — скажет справедливый мальчик.

— Он грубый и хулиган! — скажет решительный мальчик.

— Копейкина нужно воспитывать лаской! Даже собак — и то…, — скажет добрая девочка.

— Смешные вы все люди! — скажет ленивый. — Что вам дался Копейкин? Он веселый — и все!

А практикантка педагогического вуза убежденно и очень серьезно будет отстаивать свое:

— Он подрывает авторитет старших! Это никому не позволено! Он надо всем смеется! Для него нет ничего святого!

И пойдут, пойдут бесконечные споры…

— Кто все стекла разбил в спортзале? Он сам сознался!

— Да он дурака валяет! Знает, что все равно на него свалят!

— Разве можно пользоваться грубой физической силой? Это ведь бескультурье!

— Что вы его ругаете? Учится он хорошо. А это наша главная задача!

— А как он отличником стал? На спор! На пари!

— Что еще за «пари»?! Может, вы еще и дуэль введете! В какое время вы живете?! Глупые выдумки, беззубое зубоскальство — все это нездоровые явления!

— Что вы делаете из мухи слона?

— Ничего себе муха с приемами карате!..

И вдруг Маша Горошкина, девочка, похожая на Бриджит Бардо, скажет спокойно, негромко, тряхнув своими роскошными волосами:

— Петька, по-моему, — прелость! Просто он очень неожиданный. Зато с ним нескучно. И потом, он пишет стихи. А это люди особенные… А вы все, по-моему, очень скучные люди…

В школе было заметно какое-то необычное оживление. Проходил конкурс художественной самодеятельности. Спортзал, оборудованный под сценическую площадку, был заполнен, повсюду шум, смех, говор…

Пестрая, гудящая ребячья толпа собиралась то в холле, то на лестнице, то возле стендов, украшенных цветными фонариками и яркими плакатами. Работал буфет с мороженым и лимонадом, где, конечно, тоже суетились ребята.

Кто бы мог принять их за восьмиклассников! Высокие, плечистые, уже пушок на щеках, гривастые головы, впрочем, в пределах дозволенного. Небрежно-изящно одетые и тоже в пределах… Акселераты — вот уж воистину так!

Туда-сюда сновали «актеры» в мушкетерских костюмах со шпагами, они тренировались на «выпадах», привлекая внимание девочек своей осанкой, ловкостью, легкостью. Девочки в наколках, похожие на лиотаровских шоколадниц, готовились обносить гостей лимонадом, а долговязый парень в красной кардинальской мантии взахлеб рассказывал о матче с чехами.

В этой атмосфере праздника, улыбок выделялась, пожалуй лишь одна группа ребят. Они толпились возле стенгазеты с карикатурами, эпиграммами и отчаянно спорили.

— «Федя за саморекламу вам продаст родную маму», — смеясь, читали они. — Точно! Это про Ласточкина!

— Это не газета, это балаган какой-то!

— Это все копейкинские штучки!

Только восьмиклассница Маша Горошкина, прищурив свои красивые, бархатные глаза, сказала спокойно, с достоинством несколько игриво:

— Ну почему же балаган? Я думала, ты хоть стихи оценишь. А ты вообще чурбан.

— А ты, Горошкина, слишком много себе позволяешь! — рассердился мальчишка, к которому были обращены ее слова.

— Слишком — это сколько? — улыбнулась Горошкина. (не так-то легко было сбить её толку!)

За кулисами шли последние приготовления: гримировались одевались, расставляли реквизит.

Изящный и взволнованный Федя Ласточкин с такой неистовой страстью повторял слова монолога Сирано де Бержерака, словно перед ним был уже затаившийся переполненный зал. Вокруг хлопотали девчонки, торопясь что-то дошить, поправить, завязать, отряхнуть. А ближайший дружок Ласточкина Славка старался как можно ярче и выразительное запечатлеть на пленку своего одноклассника и кумира в момент «святого» творчества. Он то и дело падал на пол, закидывая аппарат в поисках наиболее эффектного ракурса.

А Федя, ничего не замечая вокруг, весь отдавшись прекрасным словам, мыслям и чувствам Сирано, вдохновенно читал:

Неожиданно он повернулся и строго спросил:

— Ну, что? Уловил?

— Еще бы раз, Федь, а?

— Валенок ты, дилетант! — Ласточкин раздраженно откинул плащ.

Вокруг него толпились девочки, прилаживая шпагу, поправляя шляпу с пером, надевая перчатки. Федя охотно позволял себя украшать, он был весь — само достоинство, была в нем этакая небрежность избалованного премьера. И лишь глазами или кивком он отдавал короткие указания.

Фотограф понимал все с полуслова и тут же оказался возле толстого, вполне упитанного мальчика. Он был в костюме Ле Брэ и, сидя в самодельном гримировальном кресле, с удовольствием уплетал пирожки, вафли и печенье, которыми был завален его столик.

— Пайкин! Кончай! Иди фотографироваться для прессы!

— Для какой прессы? — не переставая жевать, спросил невозмутимый и добродушный Пайкин.

— Для школьной. Что это у тебя все манжеты в масле!

— Между прочим, — Пайкин неторопливо запихивал в рот очередной пирожок, — в то времена даже короли руки о штаны вытирали.

— Ладно, смахни крошки! Сделай торжественное лицо…

— Какое?

— Ну хоть какое-нибудь! Нельзя же без лица. Ну и ряха! Обвал!

Уже зазвенел звонок, когда, едва переводя дыхание, за кулисы ворвалась одна из учениц и, стараясь всех перекричать, сообщила:

— Там какой-то дяденька из гороно приехал, Эльвира Павловна вокруг него кругами ходит!

Пожалуй, эта новость предназначалась больше всего для Ласточкина, но он-то ее и не слышал. Он смотрел в другой конец комнаты, туда, где только что появилась Горошкина, смотрел не отрываясь, видел, как она примерила мантилью, покрасовалась перед зеркалом и лишь потом сняла и отдала исполнительнице роли Роксаны.

— Горошкина! — У него даже дрогнул голос, и в секунду он оказался рядом. Ему так хотелось сохранить свое ленивое достоинство и небрежность, поэтому он неторопливо протянул ей книгу, сказав только:

— Вот… Вознесенский. Ты просила. Отец достал.

Она едва взглянула на него.

— Большое спасибо!

— Да брось ты!

— …твоему отцу! — хитро подмигнула она и удалилась.

За кулисами появилась член родительского комитета неутомимая Эльвира Павловна, всегда улыбающаяся, всегда «на страже», всегда с новостями, планами и надеждами. Она и сейчас улыбалась так, словно это был день ее именин, словно все происходило для нее и во имя ее.

— Здравствуйте, мальчики, здравствуйте, девочки! — Сияя, она подошла к Ласточкину. — Ну, пока все идет хорошо! — понизив голос, сообщила она ему, — Сергей Константинович в полном восторге! А как дела, мальчики?

— На уровне! — отозвались мальчики.

— А газета?

— Уже делается, — сказал Славка.

— Пока наша школа идет впереди! Потерпите, осталось немного — и мы победители! А там — поездка в Ленинград! Так что не подведите!

— Завтра газета будет висеть! — заверил Ласточкин.

— Передайте родкомитету, что стараемся оправдать, — подхватил Славка.

— Кому передать? — не поняла Эльвира Павловна.

— Родительскому комитету он хотел сказать, — поправил Ласточкин. — Когда вы перестанете коверкать великий могучий русский язык? Учат вас, учат!