Виктор Козько - Сад Страница 2

На дворе было пусто, и только у склада стоял какой-то человек, с колесом от телеги в руках. Мирон сперва мельком глянул па него, но что-то обеспокоило его и он пригляделся.

Это был Сидор.

— Подождите, — бросил Мирон и оставил спутников у крыльца, а сам направился к Сидору.

— Гляжу, гадаю — ты, не ты, — миролюбиво и без страха в голосе сказал Сидор. — Ну, здорово, Мирон!

— Почему здесь?

— Детдомом командую… Ну, кладовщик, значит.

— Пристроился, как в войну…

— Забыл мою телку, моих курей, бульбу?.. Плохо, Мирон. А я ведь тоже фронтовик.

— Осмелел в конце войны?

— Не все такие герои, как ты.

— Почему не в колхозе?

— И тут тоже кому-то надо работать, Мирон. Про колхозника песни поют, а у него в животе урчит. Уж лучше наоборот…

— Язык-то не распускай!

— А то неправду говорю?

Мирон отрицать не мог, только желваками задвигал, глаза сощурил и бросил:

— Ладно, поговорим.

Он пошел к зданию, а Сидор принялся ладить колесо к телеге.

Трое прошли в комнату, в которой впритык, одна к одной, стояло около двадцати кроватей. Многие пустовали. На трех, свернувшись, спали дети. В дальнем углу четверо ребят резались в карты. Густо висел табачный дым. На полу в двух шагах от вошедших стоял помятый таз, и в него с потолка часто капало. От сырости стены были в пятнах.

— Здорово, гвардейцы! — приветствовал нарочито бодро Мирон.

Ему никто не ответил.

Мирон переглянулся с пришедшим с ним мужчиной. Тот развел руками. Мирон сказал ему:

— Михаил Иванович, отберите карты. Михаил Иванович несогласно помотал головой и объяснил:

— Изобьют.

— А ну, встать! — рявкнул Мирон.

— Дядя очень голосистый, — пробормотал один из игроков.

— Граммофон, — лениво заметил другой.

— Вот и окрестили, — вздохнул Михаил Иванович. — Поздравляю. А я — Квадрат.

И это вывело из терпения Мирона, он рванулся к игрокам, схватил карты и стал рвать. Игроки вскочили.

— Ты кто такой?

— А ну, отдай!

Один из лежавших на кровати недовольно высунул голову из-под одеяла и вдруг вскочил:

— Мирон Афанасьевич! — Это был Лепик. — Дядька Мирон!

— Лепик! Леня! — обрадовался и прижал к себе мальчика Мнрон. — Живой! Друг ты мой партизанский…

— Я ждал тебя, дядька Мирон! Я так ждал… Возьми меня отсюда, с тобой хочу…

— Так я ж директор детдома… Понял?

Ои отстранил от себя мальчика, усадил на кровать, выпрямился и строго окинул взглядом притихших детдомовцев.

— Почему не в школе?

— А пошли вы со своей школой! — отмахнулся кучерявый парень.

— Не пойдете?

— Зиму покантуемся, а там…

— Не пойдешь, на плечах отнесу, — сказал Мирон кучерявому. — Как тебя зовут?

— Кубик Вася.

— Будешь ты учиться, Вася. И все будете.

По одному таскать буду… пока жилы не лопнут.

— Согласен, — сказал Вася, — нагнись, дядя…

Деревенская, размытая дождями улица. Мирон несет па закорках Васю Кубика, рядом шагает хмурый Михаил Иванович, чуть отстав, идет женщина, а уж за нею детдомовцы.

— Дай прикурить, — просит Вася Михаила Ивановича и держит в свободной руке папиросу.

— Я б тебе дал, паразит, — ворчит Михаил Иванович. — Я б тебя…

— Дайте ему прикурить, Михаил Иванович, — приказывает Мирон.

Тот сердито лезет в карман.

— А со школы кто меня понесет? — уже покуривая, спрашивает Вася Кубик.

— Сам поползешь, сукин ты кот, — отвечает Мирон.

— Не согласен.

— Останешься без обеда. Обед-то не в школе…

— Ну, тогда ладно, приду сам, — согласился Вася Кубик.

Мирон размашисто открыл дверь, и женщина, его сопровождавшая, увидела маленькую захламленную комнату с одним окном.

— Вот, — сказал Мирон. — Обживайте.

Он собрался уходить, но женщина удержала его за локоть, повела в комнату и закрыла дверь.

— Поговорим, — сказала она, заложив руки за спину, в лице ее появилась волевая строгость.

— О чем, Ольга Ивановна? — подосадовал Мирон на неожиданную задержку.

— Обо мне.

Мирон подумал, уставясь в пол, и спросил:

— Долго работали в школе?

— Одну зиму… после института.

— Не густо.

— Потом была война. Осталась в родном городе: Работала в комендатуре, переводчицей.

Мирон озадаченно уставился на нее.

— Городок невеликий, меня знали, потому я не осталась там, когда ушли немцы.

— Испугались расплаты? — отчужденно проговорил Мирон.

Она улыбнулась.

Он смотрел на нее пристально и молча. Она поправила волосы и отвечала Мирону открытым, чуть насмешливым взглядом.

— Чем заслужил ваши откровения? — спросил он глухо.

И се лицо изменилось, что-то бойцовское, твердое появилось в нем.

— Нам вместе работать, — сказала она. — Я не хочу таиться. Вы должны мне поверить, иначе…

— Должен?

— Да. Я работала у немцев по заданию подполья. Все мои товарищи погибли. Думаю, был провокатор.

— Все погибли, а вы остались?

— Он все рассчитал… Подумают на меня. А я ничего не докажу. И я испугалась… Коли вы не поверите, я уйду.

Мирон думал долго, в упор глядя на нее. Она не отводила взгляда.

— Устраивайтесь, — сказал Мирон и вышел.

Она устало опустилась на стул.

Комнату освещала одна керосиновая лампа. В полутьме копошились детдомовцы, кто укладывался спать, кто в карты играл, кто от скуки рожи корчил.

— Лепик, — позвал Васька Кубик, сидевший в окружении своих дружков, — поди сюда.

— Не дождешься, — ответил Лепик.

Один из компании поднялся:

— Ах ты, сопля…

Но Васька остановил:

— Мы не гордые. Не трожь… Сексотом будешь, Лепик, при директоре?

— Сам ты сексот, — презрительно плюнул Лепик.

— Так решили, — продолжал Васька, — вали отсюда к своему Граммофону.

И тут будто пружиной выкинуло Лепика из кровати.

— Если еще кто-то обзовет дядьку Мирона! — кричал Лепик. — Если сядет на шею! Если вы с ним, как с Квадратом, ночью всех зарежу! Зарежу! Как свиней! По глоткам!

И такая была ярость в маленьком тельце Лепика, что Васька оторопел, а в комнате стало тихо, как в могиле.

— Зарежет, — сказал Васька. — Ладно. Мирон вроде мужик ничего… Остынь, Лепик.

Лепик опустошенно сел на кровать.

— Дядька Мирон боевой командир, — сказал он тихо, для себя, как сокровенное.

Лепик и молодой мужик в брезентовом плаще запрягали коня.

— Жидкий ты, — говорил мужик, — давай супонь затяну.

К ним подошел Мирон в своей неизменной шинели.

Мужик затянул супонь, усадил на телегу Лепика, подал вожжи, сказал:

— Не замори коня.

Лепик поехал, важно восседая на передке телеги.

— Здорово, Якуб, — протянул руку Мирон. Якуб молча ответил рукопожатием.

— Доволен моим войском, председатель? — спросил Мирон.

На поле, вытянувшись неровной цепочкой, детдомовцы убирали картошку.

— Крестьянского сына, — сказал Якуб, — коня учу запрягать. А он мужицкую науку должен у батьки перенять, как на ноги встал. Но батьки нет, война посекла…

— Ничего, Якуб, — ответил Мирон, — мы его к мужицкой науке приохотим.

— Куды там! — горестно махнул рукой Якуб. — Заберут в ФЗУ… А земля без мужика… как и баба — не рожает.

На поле что-то произошло, детдомовцы сбежались в одну кучу, и там стоял шум.

Якуб и Мирон поспешили туда.

Сидор держал мальца за ухо и, завидев Мирона, стал в голос кричать:

— Что делает, подлюга! Отберет получше картофелину и обратно в землю закопает! Ну, не вор?!

Мирон пробился через толпу детдомовцев, отстранил от мальчика гневного Сидора, присев, спросил:

— Зачем ты это делаешь, Мыса?

— На весну оставляю, — хныча, малец потирал багровое ухо. — Голодно будет.

— Зачем в земле-то? Ведь померзнет за зиму.

— Сохранней будет… В погребе шаром покати, а тут — хватай тошнотики.

— Какие тошнотики?

— Тошнит, а вкусно, — пояснил другой детдомовец. — Не ели мороженую бульбу?

Мирон выпрямился, потрепал по голове Мысу, поглядел на всех.

— Собирайте до последней картофелины, — сказал он. — Я вас прошу. А весной голодать не будете. Обещаю. Даю вам слово гвардейца. По местам!

Детдомовцы побежали, побрели по полю.

— Я не баловал бы, — сказал Сидор. — Бандиты растут.

Он подхватил полную корзину и понес.

— Тошнотики, — скрипнул зубами Мирон. — Им бы яблоки, витамины… Где, Якуб, достать саженцы?

— Опять со своим садом!

— Какая деревня была! Вся в садах! А тот пролетарский сад? Забыл? Все вывели. На всю весну одна яблоня, и та у Сидора.

— Эх, братка, не до яблонь… Да и не будет садить мужик. На каждую яблоню такой налог…

— Ты мне помоги, — убежденно заговорил Мирон. — Сад посажу. Детдом налогом не обложат. Я тебе яблоки, излишки, ты мне бульбу, мясца когда… Дело говорю.