Анатолий Горло - Месяц ковша Страница 5

— Лекарство от тоски, — сказал подошедший Виталий. — Ну что, мужики, на посошок и разбежались?

Из-за его спины появился графин со стаканом.

— Боишься, что без посошка домой не доберешься? — угрюмо спросил Константин Григорьевич.

— Опять двадцать пять! — искренне огорчился Виталий. — Да что вы все ко мне прицепились!

Одним махом он вспрыгнул на перила, выпрямился, поставил на голову графин и, балансируя руками, пошел по балюстраде. В конце веранды круто развернулся, едва не потерял равновесия, но благополучно вернулся обратно и спрыгнул на пол:

— Вуаля! Ну, а теперь скажите — пьян я или не пьян?

— Конечно, пьян, — сказал Константин Григорьевич. — Трезвые по полу ходят, а не по перилам.

Виталий демонстративно опустил на подоконник графин с вином и пошел в комнату. В окно било видно, как он подошел к Анике и тоже стал танцевать, подражая ей.

— Искусство пить не всем дано, замена счастию оно, — резюмировал Тома-младший. — Впрочем, пора разбегаться.

На веранде остались Константин Григорьевич и Петр. Помолчали, гляди на танцевавших.

— Ну что, отец, — сказал Петр, — доволен?

По-моему, все было нормально. Конечно, дед тоже мог бы прийти…

Танец оборвался. Аника ушла к себе в комнату, выключив свет в гостиной. Теперь только лупа освещала веранду.

— Конечно, дед у нас с норовом, — тихо говорил Петр. — Но надо отдать ему должное — себя он тоже не щадит. Ты хоть раз слышал, чтобы он хвалил свое вино? А ведь лучшего винодела, чем он, — я имею в виду не образование, а природный талант, — наверно, и не сыскать.

— По-моему, у него другой талант — людей мучить. Ладно, хватит о нем. Ты лучше скажи, товарищ директор, как действовать будешь? По принципу эстафетной палочки или… новой метлы?

— Ты, отец, берешь крайности, а я бы так сформулировал: отныне мы будем работать несколько по-иному. Я принимаю от тебя эстафету, но вместо палочки ты протягиваешь мне новую метлу…

Отец хмыкнул:

— Запомни, сынок, метла больше подходит для ведьмы, чем для директора.

Еще не высохла утренняя роса, еще солнце только карабкалось на вершину холма, чтобы, передохнув немного, продолжить восхождение к зениту, а Константин Григорьевич уже шагал по поселку, неся на плече набор удилищ в новеньком брезентовом чехле.

Он шел по центральной улице мимо таких же, как у него, красивых особнячков, мимо закрытых магазинов с украшенными витринами, мимо Дворца культуры.

Ноги машинально понесли его к видневшемуся вдали комплексу винзавода, но через несколько шагов он опомнился и повернул в другую сторону, к озеру. И настроение у него сразу испортилось.

Выбрав себе место на берегу в зарослях осоки, Константин Григорьевич не без труда собрал бамбуковое удилище. Беззвучно чертыхался, пока насаживал на крючок извивавшегося червяка. Взмахнул удилищем и — крючок зацепился за кустарник. Он снова зло зашевелил губами, путаясь в леске и наживляя другого червяка. Наконец ему удалось забросить удочку. Он присел на корягу, достал из кармана пиджака подаренный Джику блокнот, щелкнул авторучкой и задумался…

В сопровождении главного механика новый директор осматривал ремонтные мастерские.

— Плохо используется техника, товарищ Сырбу, — говорил Петр, — очень плохо. Так дело не пойдет.

— Станочное оборудование у нас ни в дугу, — оправдывался Сырбу. — Константин Григорьевич еще когда обещал достать новое. Будут станки, будет и техника в надлежащем виде.

— Эти станки положенного еще не отслужили, поэтому новых не будет, товарищ Сырбу. Мы переходим на строгий режим экономии, и спрос теперь будет другой — не в общем, а за каждую гайку, за каждый киловатт.

Широко улыбаясь, к ним подошел Виталий, протянул руку.

— Здорово, Петр! Принимаешь эстафету поколений? Ну-ну.

Петр пожал руку и, не отпуская, внимательно посмотрел на него.

— Почему пришел на работу пьяный?

— Да ты что? Какой же я пьяный? — Виталий попытался высвободить руку, но зять держал ее крепко. — Хочешь, по проволоке пройду?

— Агафью жалко, вдовой останется. — Петр выпустил его взмокшую ладонь и обратился к Сырбу: — На сегодня отстранить его от работы. Считать как прогул. Если повторится, немедленно докладывайте. Я сам им займусь.

И Петр покинул мастерские.

Поплавок лежал плашмя на воде.

— Константин Григорьевич!

Он вздрогнул, оглянулся. Размахивая худыми руками, к нему подходил долговязый мужчина в линялом берете.

— Горим, Константин Григорьевич! Яцко говорит: не буду, хоть режьте! Я ему: ты нам нож в сниму, говорю, не втыкай, ты нам тару давай, месяц Ковша на носу, а он…

Гангур жестом остановил его:

— Ефим Макарыч, ты меня вчера на пенсию провожал?

— Так ведь Яцко…

— Провожал. Новый директор есть?

— Константин Григорьевич!

— Есть. Вот и дуй к нему.

И он демонстративно отвернулся.

— Константин Григорьевич, — робко позвал долговязый.

Гангур устремил на него яростный взгляд.

— Надо бы удилище повыше поднять, так ничего не поймаете!

Он потянул за удилище и не поверил своим глазам: на крючке висел карп!

— Не учи ученого, — самодовольно сказал Константин Григорьевич, снимая с крючка рыбешку.

Ефим Макарыч удивленно почесал берет и побрел к стоявшей у обочины машине. Константин Григорьевич крикнул вдогонку:

— А Яцко скажи, пусть дурака не валяет! Во втором складе есть загашник, вот им и покроем разницу!

— Мерси, Константин Григорьевич! — повеселел тот и побежал к машине.

Гангур подержал в ладони карпа, как бы взвешивая, и бросил его в воду. Но тот всплыл брюхом кверху. Вид дохлой рыбешки расстроил его. Он вынул из-под коряги блокнот, который спрятал при виде гостя, и снова открыл его на первой странице. Удочку он больше не забрасывал…

Петр шел по цеху утилизации отходов виноделия, беседуя с Юрием:

— Мне срочно нужны данные: сколько голов мы можем содержать на отходы от виноделия?

— У папаши в кабинете, то есть, извини, в твоем кабинете, в красной папке есть несколько вариантов этой справки, на все случаи жизни: и с повышенными обязательствами, и с заниженными, словом, выбираем на вкус. Я думал, ты в курсе…

— Той папки уже нет. Сгорела, — Петр улыбнулся, — как спичка. Так что, Юра, впредь мы будем работать без вариантов. Соображаешь?

— Не совсем.

— По-настоящему мы будем работать.

— Разве до сих пор мы работали понарошку?

— Когда отец просил тебя: Юра, дорогой, скорректируй показатели на два процента, а то в следующем квартале, сам понимаешь… ты что отвечал: заметано, батя! Или: как там у нас со встречным планом, Юра? Откликнуться надо, но так, чтобы голос не сорвать… А ты: заметано, батя! Считаешь, что это и есть настоящая работа?

— Понимаю, куда ты клонишь, товарищ директор, сам об этом люблю в газетах читать. Но, к сожалению, жизнь диктует другую тактику: если слишком дернули сверху, надо передернуть снизу, чтоб восстановить равновесие. Да что тебе объяснять, будто сам не знаешь. Не думаю, что в Слободзейском совхозе было по-другому…

— Ты прав, не было. А здесь я хочу, чтоб было по-другому.

— А там почему ты не хотел? — улыбнулся Юрий.

— Хотел, да не мог. А здесь докажу… Докажу, что не только в геометрии, но и в жизни кратчайшим расстоянием между двумя точками является прямая, а не лабиринт, — твердо сказал Петр.

Как-то жалостливо взглянул Юрий на нового директора:

— Ох, закрутится эта прямая вокруг твоей шеи, затянется тугим узлом, мертвой петелькой…

— Папа! Вот ты где!

К Константину Григорьевичу подбежала Аника, чмокнула в щеку:

— Скорей! Тебя на митинг зовут, речь будешь держать перед новобранцами! Пока! Мне еще надо цветов нарвать!

И девушка стремительно удалилась.

Константин Григорьевич взглянул на чистую страницу и захлопнул блокнот.

Духовой оркестр играл марш. Играл не очень чисто, но оглушительно. По центральной улице поселка шагали новобранцы. С флажками в руках их сопровождали солдаты и офицеры.

В толпе провожающих стояла Аника, вглядывалась в проходящих. Вот он! Наголо остриженный, в старенькой курточке, с рюкзаком за плечами, Алексей выглядел совсем еще неоперившимся птенцом. Он шел, опустив голову, и его понурый вид никак не вязался с бравурным маршем, с цветами, которые девушки бросали новобранцам…

— Алеша! — крикнула Аника.

Ои вздрогнул, но не повернул головы.

— Алеша!

Он продолжал смотреть под ноги.

— Алеша!

Идущий рядом с ним парень толкнул его в бок, но Алексей упорно смотрел в землю.

Аника остановилась. Ее толкали со всех сторон, но она ничего не замечала, она тоже смотрела себе под ноги, смотрела, как чьи-то туфли, босоножки, сандалии топтали букет цветов, предназначенный для Алексея.