Валентин Ежов - Первая Конная Страница 6

— Строгость жалостью подменяешь! Чьей бригады? — крикнул командарм, застегивая ремни.

— Моей, — отозвался стоявший рядом Маслак.

— Ты комбриг или партизан?

Маслак опустил голову.

— Пойдешь под трибунал! — яростно крикнул командарм. — На высшую меру! Шлепну на месте, ты, Маслак, не можешь сомневаться… Где они? — обернулся он к командиру полка.

— На пустыре! — ответил тот. — Митингуют!

Не коснувшись стремени, Буденный влетел в седло и разобрал повод. Золотистой молнией взметнулся конь, пытаясь сбросить всадника, но задавленный умелой рукой, встал на все четыре.

— Под генералом ходил, а подо мной не хочешь? — выкрикнул Буденный и с места послал коня в галоп, махнул через брошенную тачанку, через высокий забор.

— Куда ж один-то? — крикнул Городовиков и тоже кинулся к лошади.

— Особую бригаду по коням! — пропел начальник особого отдела.

Пройдя бешеным наметом через город, командарм вылетел на пустырь и смаху врезался в орущую, размахивающую оружием толпу. Задавленный удилами конь поднялся над толпой.

— Становись! — задыхаясь, крикнул Буденный.

— Командарм!

— Буденный!

— Сам! — слышались голоса среди наступившей тишины.

Прошло мгновенье — и полк выстроился в шеренгу. В рядах глухо ворчали, лица потупленные, хмурые, злые.

Буденный следил за строем.

— Ра-а-вняйсь!

Подравнялись.

— Смир-р-на-а!

Застыли.

— И я с вами ходил в атаку, — тихо начал командарм, но слышали его все. — Вы не бойцы Красной Армии! Сдать боевые знамена!

Над застывшим полем мертвая тишина. Знамена над строем качнулись. Знаменосцы выехали вперед и опустили их перед командармом. На глазах застывших бойцов появились слезы.

— Клали оружие!

Смятение прошло по рядам. В глазах командарма не было сомнения Он в упор смотрел в лица бойцов. Сломалась первая шеренга. За ней вторая. Оружие легло на землю. По рядам прошел тяжелый вздох. Затем послышались рыданья. Командарм оцепенел.

Бойцы плакали навзрыд, а среди них — озирающиеся волками не сдавшие оружия преступники.

— Бандитов, убийц и провокаторов — разоружить!

Строй нарушился. Кто-то кинулся к лесу. Грянуло несколько выстрелов. Короткие схватки — и вооруженные люди оказались в руках бойцов.

— Да что смотреть! Кончай их на месте!

— К стенке!

— Опозорили!

— Не сметь! — грянул голос командарма. — Судить будет трибунал!

В наступившей тишине возник стремительный топот.

В яростном молчании развернулась лава особой бригады и встала шашками наголо, оцепив шеренгу провинившегося полка.

На плачущих бойцов смотрели пулеметы с тачанок.

— Боевые знамена, — сказал командарм, — останутся в штабе. Приказываю! В завтрашнем бою кровью смыть позор с ваших знамен, во имя дела революции. Взять оружие!

Но строй стоял, не шелохнувшись. Бойцы не верили своим ушам.

— Возьмите оружие… — устало сказал командарм.

Шеренги сломались. Бойцы спешно разбирали оружие и вновь становились в строй. Они застыли без команды и все как один смотрели на командарма, ожидая его слов.

Но он не смотрел на них. Он молча повернул коня.

И строй долго смотрел ему вслед.

— Эх, обидели человека, — сказал молодой конармеец.

…Командиры догнали Буденного у самого города. Ехали молча. Командарм был мрачен.

— Эти махновцы еще себя покажут, — проговорил Бахтуров.

— Командир полка виноват! — горячо заговорил Городовиков. — С бойцами не беседует, на дневках в отдельную избу идет! Покой ему нужен! А что у бойца на душе?..

— Судить будем всех, кто опозорил знамя Первой Конной! — сказал Бахтуров.

— Не выноси сор, — сказал Апанасенко. — Врагу на руку.

— Честно признать ошибки, — сказал Бахтуров, — значит, укрепить наши ряды. А скрыть — ослабить. Вранье всегда на руку врагу, а для бойцов сомнения. Врут и правду прячут от бессилья. Нам это ни к чему!

Командарм ехал молча.

— Зря рисковал, Семен Михалыч, — сказал Апанасенко. — Один перед бандюгами… Могли стрельнуть.

— Хиба тебя спрашивают? — взорвался виновато молчавший Маслак. — Помолчи!

На плацу шли занятия по конной подготовке. На рубку расставленной лозы заходил красноармеец в буденовке. Сидел он неумело, конь шел боком, упрямился, шашка в руке бойца беспомощно и вяло моталась из стороны в сторону.

Буденный остановился и стал смотреть.

На первой же лозе всадник выронил шашку и, потеряв равновесие, повис на шее лошади.

Буденный подъехал ближе.

Построенный взвод и командир угрюма смотрели на потупившегося красноармейца.

— Замучил меня конь, — сказал он. — Я и так, и эдак…

— Перво-наперво конь! — сказал командарм. — Он — друг, он — брат, он бесчисленное число раз жизнь спасает. Сам не доспи, не доешь, а коня уходи. Вторым делом — шашка!

— Мне револьвером удобней… — робко сказал красноармеец.

— Револьвер — пустое, — прервал его Буденный, — патроны сострелил, хоть бросай. А шашка, она всегда вострая. Потому рубить для кавалериста — главное. — Командарм говорил, и глаза его загорались. — Рубить надо зло. То не лоза, то — враг. Срубил — победил. Промахнешься — тебя срубят. Смотри.

Буденный выдернул шашку и пустил в полный галоп коня. Удары шли направо и налево, шашка — в свист. От лозы только корешки. Бойцы рты пооткрывали.

Вернулся командарм, коня сдержал, огладил по тугой шее. Веселый, смеется.

— Вот так! Ясно? Приноравливайтесь, ребята. Завтра в бой.

Перед выстроенным пехотным взводом, одетым в новенькую форму и, самое главное, в синие буденовки со звездами, прохаживался Сурков.

— Будете вы меня слухать аль нет? — вопрошал он, впиваясь взглядом в лица бойцов. — Вы знаете, кто я такой? Скажи, кто я такой? — подступился он к молоденькому красноармейцу.

— Ну, известно кто, — моргнул тот, — взводный Сурков.

— Взводный! — передразнил его Сурков. — Вот и не знаешь. Я есть ваш отец, а вы мои дети. Понимаете? И вы должны меня слушать. Распустились! Куда ни придем — все по избам, харчи шукать. Один Васька остался. Да и то по причине живота. Мне такого позору не нужно… С нынешнего дня в нашем взводе все пойдеть по-другому.

К нему подошел молоденький парень в кивере с султаном и полной гусарской форме.

— Первый взвод?

— А ты кто такой? — сердито спросил Сурков.

Гусар подал ему записку.

Сурков долго читал, а бойцы с любопытством глядели на роскошного гусара.

— По списку будете принимать али как? — хмуро спросил Сурков.

— Зачем? — ответил гусар. — Вот так и приму.

— Ну, давайте… — кивнул Сурков и встал в строй правофланговым.

Гусар оглядел растерянных пехотинцев.

— Ну вот, ребята, — мягко сказал он, — я к вам назначен командиром. Давайте знакомиться. Я — Алеша Зорин.

Но тут раздался топот и из-за угла вышли эскадроны Маслака.

И пехотинцы, и новый их командир не спускали завистливых глаз с праздничных мундиров, с лент в гривах лошадей, со знамен, колыхавшихся тяжелой бахромой и кистями, с бодрых коней, идущих крупным шагом.

Завидев наряженную в буденовки пехоту, от первого взвода отделился всадник и, догнав едущего впереди Маслака, о чем-то пошептался с ним. Маслак весело закивал головой.

Всадник обернулся к взводу.

— Повод, — скомандовал он негромко. Казаки перешли на рысь.

— К бою готовсь! — пропел взводный. Казаки бросились в атаку.

И не успели изумленные пехотинцы опомниться, как казаки прошли сквозь их ряды, на головах пехотинцев оказались кубанки и папахи, а синие со звездами буденовки красовались на головах величественно удаляющихся всадников.

Ряды пехоты смешались. Только молоденький «гусар» стоял на прежнем месте и высокомерно смотрел на казаков.

— Добром сменялись? — спросил взводного задыхающийся от смеха Маслак.

— А как же… — ответил тот и, обернувшись, крикнул: — Пешка, не зевай! Пешка, пошла блох давить!

— Лихие ребята! — сказал «гусару» Сурков, разглядывая доставшуюся ему кубанку.

Во дворе казаки эскадрона Баулина расседлывали коней, и тут пришел Пашка.

— Наше вам, — сказал он Баулину, парившему ноги на крыльце. — Наше вам, — сказал он казакам. — Я леченье закончил. Больше нам ни к чему.

К ногам его присохли черные от крови бинты. Концы их волочились по земле. Он был в галошах на босу ногу.

Пашка подошел к коновязи. Конь его вытянул длинную шею и жалобно заржал. На спине его сукровица загибалась кружевом между полосами рваного мяса.

Пашка застыл, во дворе стало тихо.

— Знатьця, так, — сказал он едва слышно.

Казаки молчали.

Тогда очкарик выступил вперед.

— Помиримся, Паша, — сказал он. — Я рад, что конь идет к тебе. Мне все равно с ним не справиться.