Эдуард Володарский - Негодяй Страница 7

— Мы тебя на улице подождем! — отозвался девичий голос.

— Выяснение отношении — знакомое кино, — сказал один из парней.

— Интересное дело, почему родичи обожают качать права? — засмеялся второй.

— Мочалки, вперед, нас ждут великие дела!

И вся компания с гоготом высыпала на улицу.

Виктор надел пиджак, распихал по карманам бутылки и шагнул к двери. Татьяна загородила дорогу.

— Виктор, мне нужно серьезно поговорить.

— Не о чем. Пусти.

— Ты никуда не пойдешь. Хватит, Виктор, пора одуматься или ты плохо кончишь.

— Не твое дело. Пусти.

— Куда ты катишься? Умоляю тебя, подумай! Чем ты кончишь?

— Успокойся, хуже тебя не кончу.

— Ты с ума сошел, да? Что ты говоришь, подумай только.

— Пусти.

— Нет! Я лягу на пороге и буду лежать. Если у тебя хватит совести переступить через родную мать, то — пожалуйста! — И она действительно легла на пол у самого порога. — Я буду лежать здесь сутки, двое, неделю! Умру здесь! Может, ты хоть тогда одумаешься!

Виктор молча перешагнул через лежащую мать, толкнул дверь и вышел. Выдернул ключ из замка. И когда Татьяна вскочила, кинулась следом за ним, он успел вставить ключ в замок с другой стороны и дважды повернуть.

— Ты знаешь, он перешагнул через меня! Да, да, взял и перешагнул. А по его глазам я видела, что он способен и ударить меня. Я увидела, что он способен на это! И на худшее способен!

Они пили кофе в городской квартире. Был поздний вечер.

— Юра, ты единственный друг и близкий человек, который у меня остался. Умоляю тебя, посоветуй что-нибудь. Я боюсь его, понимаешь? Боюсь остаться с ним вдвоем!

Юрий Николаевич долго молчал.

— Вся беда, Таня, что тут уже ничем не поможешь… Не смотри на меня так испепеляюще, я говорю, что думаю. Он всем будет приносить несчастья, даже человеку, которого полюбит.

— Ты жестоко несправедлив к нему, — тяжело сказала она.

— Я врач, Таня, и должен сказать, что характер человека на девяносто процентов формируется к трем-четырем годам, а все остальное — лишь шлифовка граней.

— Ты жесток и несправедлив к нему, — повторила Татьяна. — Это я виновата, что он такой.

— Почему ты? — Юрий Николаевич отхлебнул кофе. — Хотя… может быть. В молодости ты слишком была занята собой.

— Это неправда.

— Танюша…

— Это неправда! — упрямо и громко повторила она. — Я любила его. Кроме Вити и Павла для мня никого не существовало! Ты что, тоже хочешь сделать мне больно? Мне уже не больно, — она прикоснулась рукой к груди. — У меня там сплошная рана.

— Таня! Танечка, я старый, глупый и ни на что не рассчитываю. Я буду просто счастлив, если тебе будет хорошо и покойно.

Татьяна удивленно взглянула на него, и Юрий Николаевич опустил голову, добавил глухо:

— Да, да… все эти годы я тебя любил… смотрел на тебя, любовался. Завидовал твоему мужу… твоим поклонникам. Ты разве никогда не замечала? Не чувствовала?

— Н-нет… Прости, Юра… — Татьяна была вконец расстроена.

— Ничего, пустяки. Я вот хочу помочь тебе и не знаю как.

— Прости, — после долгой паузы повторила она. — Конечно, во всем виновата я… И хочешь — не хочешь, а за все нужно расплачиваться.

— Хватит ли сил расплатиться, — вздохнул Юрий Николаевич.

— Хватит. Ты меня плохо знаешь.

— Есть один вариант. При желании можно попробовать.

— Какой? Говори.

— У меня есть знакомый врач-психиатр. Лечит наркоманов, алкашей, разные психические отклонения и прочее. Методом психоанализа. Это дело новое и рискованное. Сеансы психотерапии проходят вместе.

— Что значит вместе?

— Ну, если лечится муж, то курс лечения проходит вместе с женой, а если лечат сына, то вместе с матерью. Вообще, этот врач мужик тяжелый и резкий, но честный и добрый. Мы воевали вместе. И результаты лечения у него довольно обнадеживающие.

— Думаешь, стоит обратиться к нему?

— Даже не знаю. Выдержите ли вы с

Виктором эти сеансы? Поначалу лечение протекает довольно тяжело. Пациенты часто озлобляются, и многие отказываются от дальнейших сеансов.

— Почему озлобляются? — Татьяна с интересом смотрела на него.

— Потому что им приходится говорить вслух правду о себе. Люди совсем не склонны делать это. Немногим хватает сил выслушать о себе правду, а уж самому говорить про себя… — Юрий Николаевич красноречиво махнул рукой. — Но весь принцип лечения именно на этом и построен, и если это выдержать — впереди идет нравственное очищение и исцеление.

— Я согласна, — подумав, сказала Татьяна.

Виктор рылся в тех фотографиях, которые накануне рассматривала его мать. Бегло проглядывал одни, задерживая взгляд на других. Вот мама-десятиклассница. «Наша золотая медалистка». А вот совсем еще юная Таня и рядом с ней атлетического сложения парень. Виктор очень похож на него. На обороте надпись: «Тане от Роберта. Роберту от Тани». Виктор спрятал фотографию в карман джинсов.

Этот дом на Ленинском проспекте он нашел довольно быстро. Взглянул на записку и вошел в третий подъезд. Перед дверью в квартиру помедлил, наконец позвонил. За дверью были слышны голоса, но долго не открывали. Вот щелкнул замок, и на площадку вышел погрузневший, полысевший Роберт Сидякин. Он жевал — видимо, оторвался от ужина. Из квартиры доносился голос телекомментатора, шла трансляция хоккейного матча. Роберт Сидякин окинул взглядом долговязого подростка в короткой замызганной дубленке и линялых джинсах, спросил:

— Вам кого?

— Сидякина Роберта Николаевича, — ответил Виктор.

— Ну, это я.

И воцарилась долгая пауза. Виктор жадно вглядывался в лицо незнакомого человека, который волею судеб доводился ему отцом.

— Я Роберт Николаевич, не ясно, что ли? — уже раздраженно проговорил человек. — Ты по какому делу?

Виктор молчал и смотрел на него, смотрел и вдруг улыбнулся.

— Фу ты! — пожал плечами Роберт. — Тебе кого нужно-то? Может, ошибся, парень?

И тогда Виктор ударил его. Кулаком в челюсть. Роберт Николаевич охнул больше от неожиданности, пошатнулся. А Виктор ударил еще и еще и бросился бежать вниз по лестнице. Роберт Николаевич кинулся за ним. Из разбитой губы сочилась кровь.

— Стой, подонок! Негодяй!

Как был, в тонком свитере и тапочках, он выскочил на улицу, закричал:

— Помогите задержать хулигана! Бан-ди-ит! Во-он он, товарищи!

Кто-то из прохожих загородил Виктору Дорогу, другой схватил его за руку, и тут вихрем налетел Роберт Николаевич.

— Милиция-а! — И ударил Виктора наотмашь по лицу. — Подонок! Скотина!

— Что он натворил-то? Что случилось?

— Звонит, понимаешь, в квартиру. Только я вышел — он на меня с кулаками, как вам нравится? — торопливо объяснил собравшимся Роберт Николаевич. — И вижу-то его первый раз в жизни!

— Проверял, наверное, пустая квартира или нет, — сказал кто-то. — Обчистить хотел, ясное дело.

— Теперь от таких вот хиппи чего хочешь ждать можно!

— У моего соседа позавчера железными прутьями машину побили. Прямо под окнами стояла. Тоже такие вот субъекты!

Виктор только усмехнулся.

— Значит, вы никогда раньше этого юношу не видели? — спрашивал Сидякина розовощекий младший лейтенант.

— Я уже говорил вам, что нет. Он позвонил в квартиру, я вышел, и он набросился на меня. Если вы не примете мер, я…

— Примем, примем, гражданин Сидякин, не сомневайтесь. Я эту хиппи сейчас на пятнадцать суток оформлять буду. Утром — в нарсуд, пусть посидит, подумает.

— Вот именно. Только па пользу пойдет.

— В общем, все ясно. Не волнуйтесь, гражданин Сидякин, желаю вам всего хорошего. Ступайте, ступайте, а то простынете. Вот вы как налегке…

Роберт Николаевич ушел, на прощание бросив уничтожающий взгляд на Виктора. После его ухода стало относительно тихо. Кроме младшего лейтенанта, за деревянной перегородкой еще один милиционер, сержант, пил чай.

— Ну что, друг, личность свою определять не желаешь? — строго спросил младший лейтенант. — Ведь в камеру посажу и буду держать, пока не признаешься.

Виктор молчал, глядя в окно, забранное решеткой.

— А че ты на гражданина с кулаками кинулся? Что он тебе сделал?

Виктор молчал.

— Ты раньше этого гражданина видел, знал?

Виктор молчал. И тут розовощекий лейтенант с такой силой врезал кулаком по столу и так заорал, что сержант, пивший чай, испуганно покосился на него.

— А ну отвечать, когда с тобой старшие разговаривают, мать твою!

Виктор вздрогнул, посмотрел на младшего лейтенанта. У того добродушные светлые глаза сделались черными.

— Что ты передо мной выдрючиваешься?! С тобой по-человечески разговаривают!

— А чего со мной разговаривать? Сажайте на пятнадцать суток, и все.

— Как тебя зовут?