Григорий Канович - Самая длинная соломинка Страница 7

— Я не должен отвыкать, — объяснил нищий. — А где сейчас инвалид?

— Вся компания дома. Во дворе — лошадь, — ответил крепыш. — Из окна склада хорошо просматривается двор.

Офицер снова принялся мерять кабинет шагами:

— Давайте думать!

— Почему не подходит — ясно: видит за собой «хвост», — сказал нищий устало. — Но почему все время крутится возле нас, будто мучительно хочет что-то сказать…

— Что горячо ему, горячо, — объяснил человек в берете.

— Ты его плохо знаешь. Я с ним в концлагере сидел. Терпелив, молчит, как мерзлая земля — можно ломом долбить. — Нищий стукнул кулаком по столу. Стукнул еще раз, как бы требуя немедленного решения.

Офицер остановился, сказал твердо:

— Все.

— Товарищ майор! — взмолился человек в берете.

— Больше рисковать не могу. Я с первого дня жалею, что отпустил его в автономку. Считаю, что свое дело он сделал. Будем брать Столярную. Завтра с утра ты сядешь на танковый бульдозер и заглохнешь на Столярной против окон. Пока водитель будет копаться в машине — торчи на броне. Он тебя увидит и поймет, что следующей ночью — аварийный вариант.

Играли в карты.

— Ты что? — спросил Антс мрачного Франциска, сдавая ему.

— Думаю, с чего пойти.

— Еще не сданы карты, а ты уже думаешь?

— Этим я отличаюсь от тебя.

Филипп все это время наблюдал за Вероникой, бросавшей взгляды то в окно, то на Франциска, будто боялась, что он заметит то, что ей было видно за окном. Наконец Филипп понял.

— Франциск, — позвал он.

Антс подкатил Франциска к подоконнику. Там, на улице, стоял Забелла в своей шляпе, скармливая голубям хлеб. Птицы облепили его.

— Кормит… моих… голубей… — прохрипел Франциск и смял карты в кулаке.

Ночью в подвал спустилась Вероника. На изодранном тюфяке сидел усталый и печальный Забелла. Свеча догорала, едва выхватывая из темноты его обросшее лицо.

Вероника тихо села рядом.

— Зачем вернулся? — Она положила на тюфяк кусок сала и хлеб. — За смертью два раза не ходят. Теперь и я тебя не спасу. Франциск взбешен. А тут еще в Павилосте взяли кого-то из наших.

Забелла не отвечал и к еде не притронулся.

— Я думала, уже не увижу тебя. А ты — вот! — Она улыбнулась, глядя на него.

— Почему ты с ними? — спросил вдруг Забелла.

Вероника ответила не сразу:

— Потому что знаю про них все. Кто теперь меля отпустит? Ты отпустишь? Сделаешь свое дело, станешь большим человеком и упечешь всех в тюрьму и меня не пожалеешь. Кто я для тебя? Меченая. — Она взяла его руку, погладила, заметила шрам: — Пуля?

— Клеймо. Так что мы оба с тобой меченые. — Он обнял ее за плечи, и это было так неожиданно, что Вероника испугалась, прижалась к нему, и тогда шляпа свалилась с его головы. Забелла нащупал се свободной рукой и вернул на место.

— Сними, пожалуйста, свою бессмертную шляпу, — попросила Вероника и стала целовать его, и шляпа снова упала на тюфяк. — Мне кажется, плачет ребенок, — сказала она.

— У тебя был ребенок?

— Я хочу, чтобы был…

…Утром Забелла услыхал грохот дизелей наверху. Грохот угрожающе нарастал, да вдруг замолк совсем. Забелла вышел на улицу и был потрясен, увидав прямо перед собой танковый бульдозер и на нем — человека в берете, что-то отвечавшего Франциску.

Забелла попятился назад, вниз и рухнул на тюфяк лицом. И так лежал, пока не пришла

Вероника и не принесла чай. Забелла схватил ее за рукав, и она тревожно глянула на него.

Он еще не решался сказать, но теперь не было другого выхода. Он привлек ее поближе и зашептал:

— Если ты впрямь хочешь мне помочь…

— Ты не можешь не верить мне… Ради бога.

— Сходи к церкви. Там одноглазый нищий… Подай вот этот рубль. Скажи дословно: «И ответил Христос искусителю на крыле храма: столько зерен просыпано, что за один раз не собрать. Не сын спасет отца!»

Вероника шевелила губами, повторяя странные слова. Потом сказала:

— Если ты вырвешься отсюда, не убивай Франциска. Он меня из ада вытащил. И всем своим дружкам — одноглазым и глазастым — скажи. Обещаешь?

— Прежде всего будь сама осторожна. Сперва другим подай, потом одноглазому.

— Так и не пообещал.

Она тихо ушла.

В церкви Вероника бросилась на колени перед боковым алтарем с изображением святого семейства на фоне Вифлеема.

— Господи, смилуйся над ними, они оба несчастны: и Забелла и Франциск. Милостивый и всемогущий! Что я могу поделать с собой! Я люблю, люблю его. Сделай так, чтобы его шляпа и впрямь была бессмертна. А меня — хоть в пекло. Хуже не будет. Прошу тебя, господи!

— Ну, это полная абракадабра! — воскликнул взволнованный ксендз, расхаживая по тому же кабинету, по которому недавно вышагивал майор.

— Вы не волнуйтесь, вы сядьте, — предложил майор. — Вы понимаете, мы в святом писании не сильны. Но разберемся. Что там между ними произошло?

— Между кем? — испугался ксендз.

— Между Христом и искусителем. Пиши, — приказал он крепышу.

— Ну как вам сказать… — помял пухлые руки ксендз. — Даже не знаю…

— Был у них разговор на крыле храма?

— Они хоть раз встречались? — стал помогать крепыш.

Ксендз нервно засмеялся:

— Имеется в виду искушение Христа в пустыне. На крыле храма? На крыле храма дьявол сказал ему: «Если ты сын божий, кинься вниз». Мол, соверши чудо. Если не разобьешься, я поверю. На что Христос ответил фразой из святого писания: «Не искушай господа бога твоего.» В подлиннике звучит так: «Не искушай до крайности господа бога твоего.» Больше ни слова. Я клянусь, никаких там зерен. — Ксендз перекрестился.

— А про отца?

— И про отца ни слова. Можете взять текст.

— Странно, — сказал майор.

— Да просто безграмотная фраза какая-то, — заключил святой отец. — А кто сказал?

— Покажите мне это место, — попросил майор и пододвинул стопу книг.

Святой отец быстро нашел нужное.

— Спасибо, — крепыш поднялся проводить священника. И, не удержавшись, спросил: — Ну, а что Христос, так и не бросился вниз? Не совершил чуда?

— Видите ли, — засмеялся ксендз, но тут же стал серьезен, — для нас важно, что ответ говорит об уверенности Христа. Он как бы сказал: зачем столь легкомысленное доказательство божьего могущества. Вы поняли?

Крепыш вернулся в кабинет и застал майора за изучением жизнеописания Христа.

— Действительно, ни про зерно, ни про отца. Значит, сознательное соединение несоединимого. Не искушай — это понятно. Он отвергает захват гнезда на Столярной. Я даже догадываюсь, почему. — Майор оживился, вскочил — Столько зерен просыпалось — за один раз не собрать. То есть, ему известно, что на Столярной — далеко не все. Между прочим, иначе и не может быть! Но что значит: «не сын спасет отца»? Вообще, кто сын и кто отец в этом смысле? Давайте думать! Почему ты молчишь?! Я не слышу от тебя ни слова! Думать! Надо думать! Что значит: «не сын спасет отца»? А кто?

— Может быть… мы, — предположил крепыш. — Может быть, его отцу что-то угрожает.

Майор поднял глаза, подумал, сказал:

— Спасибо.

Знаток римского права Эдвард Вилкс стоял в своей вдовой спальне и одевался под дулом пистолета.

Когда оделся, двое незнакомых мужчин завязали ему и без того помутневшие от страха глаза.

Неподалеку от керосиновой лавки ждал грузовик. Старого Вилкса вывели через черный ход и затолкали в кабину трехтонки. Взревел мотор, и трехтонка нырнула в ночную темень.

Город остался за рекой, за садами и огородами.

Крытая телега полегоньку поднималась на пригорок, минуя заваленные, почти заросшие окопы, противотанковые рвы, воронки и мотки колючей проволоки.

Кобылица с трудом тянула телегу. Одышка то и дело заставляла ее останавливаться, и только беззаботный жеребенок то забегал вперед, то отставал, то снова пускался вдогонку.

В телеге примостился Франциск, обложенный какими-то тряпками и мешковиной. Он никак не мог найти удобного положения для своих безжизненных ног, все время охал… За его спиной елозил Антс, а Георгий Забелла сидел, разглядывая голые деревья.

— Долго еще тащиться? — спросил Забелла.

— Почему человек спешит, хоть и не знает, что будет там, впереди? — буркнул Франциск. — Я тоже такой же. — Он положил руку на плечо Забеллы.

— Что вы меня уговариваете, как ксендз прихожанку? Где Вероника?

Улыбка сошла с лица Франциска. Он стал сух и руку убрал.

— Не тронь чужого. Думай о своем! — сказал он угрожающе.

Забелла отсутствующим взглядом смотрел туда, где чернел лее.

— Долго едем, — сказал он и надвинул на глаза шляпу.

На пустыре, возле лесочка, стояла скособочившаяся хата, огороженная частоколом и колючей проволокой.

Двор казался вымершим.