Наталья Крымова - Владимир Яхонтов Страница 14

Когда было совсем невмоготу, «пролетарка» безропотно покидала комнату и сворачивалась калачиком в темном закутке коридора, прямо на полу. Никто не протестовал. Мало ли семейных и социальных боев вспыхивало в этих вороньих слободках.

«Улицы. Бульвары. Памятники». Зимой 1923 года в занесенном снегом Кривоарбатском переулке Яхонтов готовил «Двенадцать» Блока. Холод, пробиравший до костей, случайные прохожие, чей-то крик в ночи — все само собой ложилось на строки поэмы, на ее необычную уличную музыку. И однажды на концерте какой-то «чтицы», исполнявшей «Двенадцать» по всем правилам театральной декламации, вдруг с галерки раздался голос: «Так нельзя читать Блока!» Топот ног по лестнице — и на сцене уже стоит юноша, бледный, с густой, косо падающей на лоб прядью волос. Не обращая внимания на перепуганную «чтицу», он начинает читать. «Какая-то пурга ворвалась на сцену и все замерли». Он дочитал до конца и тут же ушел. «В те дни Блоком обернулась зима» — брошена фраза в записных книжках.

Где репетировалось «Хорошее отношение к лошадям»? Конечно же, на Кузнецком мосту.

Варсонофьевский переулок — первый слева, если идти от Лубянки к Сретенским воротам. Он горбом спускается к Рождественке, зимой дети на санках съезжают по нему, как с горы. Кузнецкий мост рядом, на него можно выйти проходным двором. На Кузнецком Яхонтов и Попова однажды увидели Маяковского. Он шел, мрачно пожевывая потухшую папиросу, с тяжелой тростью в руке. Они долго стояли, глядя ему вслед.

«Бульвары. Памятники». На Пречистенском бульваре, у памятника Гоголя, весенними ночами готовились «Мертвые души» и «Невский проспект».

На лавочке, у ног сидящего рядом Гоголя, Яхонтов изучал ритм гоголевской фразы. Что за чудо эта фраза, какие удивительные картины в ней! Будто не столетней давности дорогу писал Гоголь, а вот эту арбатскую площадь — те же белые в сиянии месяца дома, так же «косяками пересекают их черные, как уголь, тени» и «блистают вкось озаренные крыши».

Лишь в кругу знакомых Яхонтов читал «Невский проспект», «Портрет», «Женитьбу». Но едва ли не весь Гоголь был опробован голосом на ночных московских бульварах еще с тех пор, с 20-х годов.

На Тверском бульваре исполнялся «Памятник» — около любимого памятника, который тоже слушал, задумчиво склонив черную голову. Когда кто-то рассказывает о встречах с Яхонтовым, часто слышишь: «Мы шли по Тверской, потом постояли у памятника Пушкина…» Или: «Возвращались пешком, по бульварам, остановились у памятника Гоголя. Яхонтов замолчал…».

В 1944 году он поселился на Никитском бульваре, в том доме, где жил и умер Гоголь, только в другом его крыле — в левом. Знал бы он, что пройдет сколько-то лет и замечательный памятник Гоголю работы Андреева будет передвинут с бульвара во двор этого самого дома.

А мраморный памятник Яхонтову и Лиле Поповой поставят недалеко от могилы Гоголя, на Ново-Девичьем.

«Комсомол. Рабфак, коммуны». «Совработники».

…Я сижу в комнате на Клементовском, за столом, покрытом старой клеенкой. Кроме холодильника в этой комнате нет предметов 70-х годов. Кажется, я попала в собственное детство. И такая этажерка у нас была, и такой шкаф с граненым окошечком, и портрет Ленина точно такой же висел.

Напротив, через стол — старая женщина. «Совработник» 20-х годов, это и сейчас видно. В 1922 году она пригласила никому не известного Яхонтова к комсомольцам Мосторга ставить представления к «красным дням календаря». По моей просьбе она вспоминает, как они играли «Рыд ма́терный» Сергея Третьякова. Яхонтов играл сына, она — деревенскую мать. Сын вернулся из города, в городе революция, на улицах толпы народа. «А куда идут? И о чем поют? Невдомек мне…» А мать причитает: «Эш ты, детина неструганная…».

Забытый склад «левой» поэзии, ушедшие темы, ушедшее время. 20-е годы в моей собеседнице словно остановились, отпечатались навсегда. Память старого человека в сегодняшних днях блуждает, путаясь и спотыкаясь, а давнее прошлое видит отчетливо. Еще немного, и никто таких рассказов не услышит. Уходит то поколение.

— Я с Дона, из донских казачек. В партию вступила сразу после революции, в Москве занялась культработой среди комсомольцев. Послали в Мосторг — пошла в Мосторг. К театру, к литературе тянуло всегда. Мысли стать актрисой не было, нет. В Мосторге мы готовили «комсомольское рождество», представление называлось «Непорочное зачатие». Вот тогда я и позвала к нам Яхонтова. Где я его увидела? В каком-то клубе, он читал стихи о Ленине. У нас в Мосторге он поставил есенинского «Пугачева», потом «Рыд ма́терный». Непонятно название? Ну — рыд, рыдание, плач — мать плачет о сыне. Владимир замечательно читал. Это в нем восхищало: он «народное» произносил очень интеллигентно, не подделываясь «под народ», и получалось действительно народное. Он и меня хвалил, даже тянул в какую-то студию, по-моему, вахтанговскую, говорил, что я самородок, во мне, мол, народная сила… Я, конечно, не пошла, хотя всегда театр любила, но культурное просвещение было моим партийным делом. В Мосторг он привел и Лилю Попову, она делала костюмы — из ничего, из каких-то лоскутьев. Фонари клеила из бумаги, лозунги писала. Они и жили у меня, когда Наталья Ильинична выставляла их из дома, — очень тяжелый был у нее характер, — а потом и совсем переехали в наш дом, этажом выше. Наладилась у нас тогда какая-то двухэтажная жизнь. На Варсонофьевском Яхонтов совсем соседей измучил, он ведь читал с утра до вечера, управдома каждый день вызывали.

Мы вместе ходили всюду — с Лилей во Вхутемас, я ее там с художниками знакомила, она рисовала хорошо. Я — в шинели, в красной косынке, а ей бабушка из Минеральных вод прислала какой-то лиловый бархатный салоп, она его приспособила, низ отрезала, капюшон сшила, так что мы очень живописно выглядели…

Втроем ходили слушать Маяковского в Политехнический. Каким я помню Маяковского? Очень серьезным. Он читал стихи, потом отвечал на записки. Некоторые сердито рвал, отбрасывал. Когда мы вышли, Владимир всю дорогу читал «под Маяковского» — то, что запомнил, по нескольку раз одно и то же. Мы с Лилей о чем-то говорили, он не обращал на нас внимания. Он, между прочим, был очень застенчив… Да, да, именно застенчив — и с соседями и в любой компании, даже с близкими. Больше молчал. Или бормотал про себя какие-то строчки. Если просили, всегда охотно читал. Вообще предпочитал читать, а не «общаться».

Когда он придумал свой «Современник», мы как-то отдалились. Я не любила эти спектакли, все эти мейерхольдовские штучки — цилиндры, трости, лошадь в соломенной шляпке… Его Мейерхольд сбил с толку. Лиля — ведь она безо всякого образования, никакой школы не кончала — так и прилипла к репетициям Мейерхольда, просиживала сутками, вот и набралась всякого. А у Яхонтова было другое, здоровое дарование. Без «штучек». Он был актер-трибун, оратор, Маяковского он читал прекрасно, и композиции на политические темы делал прекрасно — это было высокое, партийное искусство. Ведь он, можно сказать, первый сыграл роль Ленина! И — когда! В 1924 году! Ведь у нас еще слезы не просохли… Как играл? Да не знаю… никак. Актерской игры вроде и не было. Жест делал знакомый, ленинский. Кепку в руке сжимал, кажется. Но все ленинское было так на памяти и так живо вдруг вставало, что трудно передать волнение в зале. Как-то я отправилась с ними, с Владимиром и с Лилей, в Кремль, на концерт. Там, в Кавалерском зале, собрались старые большевики. Сейчас я сама старый большевик, а тогда это были основатели партии, бывшие политкаторжане. Яхонтов читал «Ленина». Он очень волновался. Читал в тот вечер замечательно. Когда все кончилось, к нему подвели старого человека, полуслепого — забыла фамилию, — он обнял Яхонтова, расцеловал… Дело в том — вы это обязательно напишите, это ваш долг написать! — Яхонтов очень хотел соответствовать времени, помогать нашему строительству, как Маяковский. А его сбивали, путали. Я помню, какая-то дама в Доме актера подошла и спрашивает: «Зачем вам все это нужно?» Это про политические монтажи. Он побелел весь: «Я это делаю по убеждению!» Иногда он не понимал, почему теряет контакт с публикой. Однажды в Сокольниках на моих глазах освистали «Водевиль», он очень расстроился, а ведь это благодаря штучкам, наносному. В 1938 году они долго работали над композицией о Сталине. Яхонтов рассчитывал на большой общественный резонанс этой работы…

Я не один вечер слушаю этот монолог, удивляясь точной памяти и неколебимой твердости взглядов. Спорить бесполезно. Но очень интересно слушать. Моя собеседница знала Яхонтова в течение двадцати с лишним лет, а мне не пришлось ни разу с ним поговорить. Еще, еще пусть рассказывает, я увижу, когда она устанет, и уйду. Надо будет сделать поправку на бессознательную обработку фактов — очистить их от многих наслоений, по возможности, объективно расположить…

Еще не один раз я приду на Клементовский. Прежде чем войти в подъезд и подняться на шестой этаж, обойду дом, теперь как бы переменивший свое местоположение. Там, где был двор, — теперь улица и трамвайные рельсы. Вплотную пристроено новое здание Радиокомитета. Остался, каким был, внутренний двор-колодец, только вместо земли — асфальт.