Юрий Волошин - Зеленые холмы Винланда

Юрий Волошин

Зеленые холмы Винланда

Часть первая

1

Поздняя ночь сменила долгие сумерки лета. Звезды холодно мерцали над городом, затворившим тяжелые ставни. Редкий огонек тускло мерцал сквозь толстую слюду в чьем-то окне. Изредка взлаивали собаки, перекликаясь друг с другом, да приглушенные окрики стражей на стенах детинца нарушали тишину Великого города. Глубокие тени пролегли между черными срубами и бревенчатыми заборами. Великий Новгород спал, но спал тревожным сном.

Уже сколько дней в воздухе висел неопределенный шумок и ропот. Никто ничего не знал, но повсюду велись тихие разговоры. Даже ребятишки поубавили прыти, не отдалялись от дома, хотя близкая река манила прохладой и рыбалкой, а сутолока торговой пристани с гостями иноземными неодолимо тянула к себе.

В этот глухой час бородачи склонились над грубым дубовым столом. Чадный свет лучины. Закопченные стены сруба не отражали света, и все тонуло в густом полумраке. Среди темных бородачей выделялся седой старец с кустистыми бровями, боголеп по прозвищу Лунь. Никто не помнил его молодым, даже дремучие старики. Был он знаменит как непоколебимый и яростный приверженец веры пращуров. Часто скрывался от преследования христиан, укрываясь то в усадьбе боярина, то в шалаше пастуха. Или надолго уходил на дальнюю заимку и там отсиживался в ожидании лучших времен.

Вот и наступили такие времена. Он долго готовил людей и выжидал, и теперь явился для последних наставлений в задуманном деле. Дюжина мужей со вниманием смотрели на старца, который сердито и с видимым раздражением говорил, тряся бородой:

– И не перечьте! Слушать вас одна маета! Самый раз теперь начинать.

– Да что ж! И мы так думаем. Но сколь разов поднимались, а крыж[1] все на том же месте стоит… – подал голос кудлатый.

– Потому и стоит, что таких вот шумливых стало гораздо много! Ужо погодите у меня! – старик-кудесник приподнял увесистую клюку и потряс ею.

Крепкий муж Сыч устало разогнул спину:

– Да уж довольно балаболить и по кустам прятаться.

– Верное слово молвил, Сыч! – одобрил Лунь. – Чего ждать? Князь Глеб с большой дружиной на охоту умчал. Долго его не будет.

– Так малая его дружина осталась, – не сдавался кудлатый. – Тоже сила.

– Белян, что проведал, о том сказывай, – старец глянул на молодого и белобрысого дружинника, что скромно сидел в сторонке.

Белян попытался встать, но его придержали:

– Валяй так, а то башку расшибешь и потолок проломишь.

Белян смущенно хмыкнул:

– Десятка два старых дружинников да с ними столько ж гридней готовы выступить и постоять за веру дедов своих. Только знака ждут.

– Стало быть, и с этим ладно… Дам тебе кошель с серебром, раздашь дружинникам, не так кочевряжиться будут, – Лунь огладил бороду.

– День еще есть в запасе, – Сыч заглянул в глаза старцу. -Серебро многих согнуть может. Давно им добычи не перепадало, так еще рады будут.

– Верно. Завтра в ночь и зачнем. Перво-наперво запалим логово крыжаков в Преображенской церкви. Как увидите сполохи, так и громите. Без жалости!

– А княжеские хоромы? – спросил кудлатый.

– Хоромы не тронь! Нам с князем ссор не требуется. Он сам по себе и нам не помеха. Пусть прискачет, а там поговорим. Не станет он супротив народа дружину кидать.

– Не станет?

– Не станет… Все, соколы вы мои! – Волхв встрепенулся. – Завтра в это время положим головушки свои за веру отцов наших или низвергнем проклятое семя. – Воздел руки вверх, рукава холщовой рубахи спали с тощих жилистых рук. – Пограбим именитых с Великой улицы. Нам подмогнут и с Людина конца, и с Заволховья с Торговой стороны. В Белоозере, в Старой Ладоге, в Велиле и по всем землям новгородским волхвы поднимают люд за веру старую. Перун нас не оставит. Мы ему приготовим великую жертву! Обороним наших богов, а они нас не оставят! Готовьтесь, братья!

Старец тяжело опустился на скамью, устал от столь пылкой речи. Отдышался малость и вяло махнул рукой в знак окончания последнего сговора.

Заговорщики заторопились к выходу, толкаясь в темноте да поминая богов.

Ночь клонилась к концу. Петухи бойко перекликались, возвещая близость солнца. Восток засветлел, но звезды мигали еще ярко. Жизнь еще толком не проснулась.

Озабоченный Белян пробирался к себе домой, где его ждал брат, погодок. Младший, Сивел, нетерпелив, что тревожило. Как бы молодой дружинник князя не бросился в свалку раньше времени. Предстоят грозные и страшные дела – нужно глядеть в оба.

Пес радостным повизгиванием встретил Беляна. Тот, цыкнув, небрежно отбросил пса ногой. Боялся, что отец с матерью заругают за позднее возвращение.

– Белян, ты? – тихо донесся голос брата.

– Я, Сивка. Чего не спишь?

– Тебя дожидаюсь, братка. Чего поведаешь? Сказывай! – шепот торопил.

– Завтра начнем дело. Готовься, братка.

– То хорошо, Белян! Постоим за богов старых, и родителей наших порадуем. Скорей бы день прошел. Теперь и спать можно спокойно, братка.

– Так, Сивка. Спать будем. Глаза слипаются. Утро скоро.

– Спи, братка. Мать будить не станет, а на смену нам после обеда.

Только сон все никак не шел к Сивелу. Он вертелся на жестком ложе, прикидывая, как завтра получится. Белян тихо посапывал рядом. Брат, он всегда такой был – большой, спокойный. Характер у Сивела неспокойный, в драки часто встревал, задирал сверстников. Белян всегда спасал, но потом и выговаривал строго. А Рогдай, отец, – так вообще взбучку устраивал, мечи деревянные отбирал…

Сивел вздохнул, вспомнив, как отец вернулся из неудачного похода на Альту. Кликнул Изяслав Ярославич дружину, половцев бить. Собирались весело, бахвалились. Из отроков мало кого с собой взяли, да и отец строго воспретил в поход проситься. Киев-град наказал охранять, да главное – мать беречь.

Поехал Рогдай в поход, да еле живой вернулся. Хорошо, хоть вернулся – многие на бранном поле лежать остались. Киев тогда многими плачами оглашался.

Бок отца был половецкой саблей посечен, да и ногу стрелой пробило. С тех пор хромота на всю жизнь осталась. Но дело воинское Рогдай знал хорошо, сыновей учил знатно. Хоть и часто доставалось от него братьям, но выучка у них была отменная.

Вот только у отца не все складно выходило. Как прознали, что крещение не принял, – совсем туго стало. Воевода отворачивался, когда Рогдай просился опять на службу, да потом шепнул пару слов, что, мол, скоро в дружине повыведут всех, кто за старую веру стоит. Греки, мол, наседают на князя, чтоб он от язычников отвернулся.

А когда в Киеве смута поднялась против Изяслава, решил Рогдай со товарищи в Новгород уехать. Собралось их пара десятков мужей, все сторонники дедовской веры, кто с семьей, а кто сам, бобылем. Да и сам князь поспешил из стольного града, подальше от гнева народного, – так и поделом ему.