Явлат Ильясов - Месть Анахиты

Пролог

Странный корабль

…Она запросила с него за порчу стола целый сестерций. Эта гречанка с черной порослью на верхней губе. Целый сестерций! С визгом, слезами. Как звали хозяйку? Забыл. Недолго длилась их встреча. Ее давно уже нет, пожалуй, в живых. И стола того давно уже нет.

Якорь сброшен. Накинут канат на тумбу причала. Упали сходни. Начальник гребцов отложил колотушку — он отбивал ею такт; спрятал флейту его помощник. На десятом году правления Октавиана Августа в гавань Брундизия вошел странный корабль.

— Из Тира! — кричали дети в порту.

Собственно, сам корабль был обычен: неповоротлив и грузен, как подобает торговому судну, с тяжелой мачтой, высоким загнутым носом и просмоленными черными боками. Странных людей доставило судно из Тира и Брундизий.

До цвета зрелых каштанов опалена нездешним солнцем их кожа. От погоды, пасмурной до черноты, казалось, в нее въелась копоть. Все они в диковинных нарядах — длинных дикарских хитонах, войлочных колпаках. У многих на ногах сапоги с короткими голенищами. Италийцам не впервые встречать иноземцев. Но большей частью в качестве пленных, завтрашних рабов. Эти же вооружены, вид у них неприступный.

И по выправке, по заметной привычке держаться вместе, поближе друг к другу, они похожи на солдат хорошо обученного войска; им не раз, может быть, доводилось смыкаться в когорту на полях сражений. Почему же тогда одеты столь необычно?

Посольство откуда-нибудь из-за Евфрата? Тоже нет: недостает чинности, важности, представительности внешней и торжественности надлежащей. И послы должны б ступить на берег без оружия. Им следует нести оливковую ветвь.

Эллинизированные сирийцы? Но у тех язык иной, полугреческий, смешанный. У этих — латынь. Хотя и она, их латынь, уснащена чужими словами.

И хотелось, как Гомер в «Одиссее», спросить:

Странники, кто вы?Откуда пришли водяною дорогой?Дело какое у вас?Иль без дела скитаетесь всюдуВзад и вперед по морям…

Да, стол. И вправду было из-за чего шуметь. Ровный, длинный, из белого мрамора, в меру низкий, чтоб есть с него полулежа. Эдоне (по-гречески — «наслаждение», он вспомнил имя ее) жила в достатке. Еще бы. Когда он вынул кошель уплатить ей сестерций, она тревожно шепнула: «Спрячь! украдут», — и увела в спальную комнату.

Побудь он с нею подольше, Эдоне бы вчетверо больше взяла с него за испорченный стол. Такое уж место — кабак. Тут сброд отовсюду: невольники беглые, сводники, воры, блудницы, — не зря содержателей харчевен относят к одному разряду с ними.

…Сойдя на пристань изрядной, но похоронно медлительной, тихой толпой, пожилые, иные совсем уже старые, в рубцах давно заживших ран, как аргонавты на колхидском грозном берегу, без слов озирали графитно-серый мрамор колонн прибрежных строений и черные кипарисы на влажно размытой саже окрестных холмов.

И это — весна?

Черные тучи. Черные камни. Даже пена на черных волнах мнилась взбитой из разведенной золы.

И в гнетущем сумраке этом, как пятно костра ненастной ночью, алел восточный тюрбан у кого-то из них на голове.

Взметнула память перед ними к другому небу другие строения, на другой, непохожей, далекой отсюда земле. И теперь им до слез стало жаль ее. Никто не встречал их, не издавал радостных возгласов. Они здесь не к месту и никому не нужны. Толпа безвестных приезжих внушала зевакам страх и неприязнь.

— Кто со мной к Эдоне? — вздохнул рослый чужак в красном тюрбане. — Справим наш триумф! Если харчевня на месте…

Вывеска над дверью гласила:

«Меркурий обещает здесь прибыль, Аполлон здоровье, Эдоне говорит: выпивка стоит асс. За два асса ты лучшего выпьешь, а за четыре будешь фалернское пить».

Значит, жива!

Жива, мегера! Благоденствует, фурия. Куда она денется? Правда, раздуло, как огромную корчагу для вина, и волоски на верхней губе отросли, побелели и закрутились.

— Пожалуйте, гости, фэ, пожалуйте! — пропела она мужским басом. — Вино у меня, фэ, отменное. Есть яйца, фэ, свежий сыр. Сыщем для вас колбасу и печенку, жаркое. Вот кипит похлебка бобовая. Нигде не будет дешевле…

Она встретила их за каменным прилавком; в него вделаны горшки с разной снедью. Из-под прилавка струится дымок от переносного очага, — можно быстро согреть остывшие блюда. За спиной хозяйки, вдоль стены, идут уступами три каменные полки с напитками и закусками. Здесь и вправду все дешево: еда и ночлег обойдутся путнику в один серебряный сестерций с ассом.

И стол злополучный на месте. Хотя и его не пощадило время: углы отбиты, в пожелтевшую, в черных трещинах, тусклую поверхность въелось темными пятнами разлитое вино.

Гости возлегли на широких скамьях, и хозяйка с помощью двух расторопных дочек уставила стол перед ними мисками с едой и сосудами с разбавленным вином. Чрезмерно разбавленным, пожалуй, потому, что не принято пить вино без воды. Понятно, почему говорят, что трактирщики рождаются под знаком Водолея.

Первые капли из чаш брызнули на пол в честь божества.

Ели и пили приезжие мрачно и неохотно. Даже вино не развеселило, не заставило их развязать языки. Поистине странные люди. Что их угнетает?

Ветеран в красном тюрбане — тот, как вошел, так и остался у порога, на ногах. Когда товарищи разместились, он сбросил котомку и с опаской двинулся вдоль лежака, уныло поглядывая через их плечи на стол, будто искал и не мог выбрать блюдо по вкусу.

У конца стола, ближе к прилавку, он пошатнулся и вскинул руки, точно у него внезапно закружилась голова. Человек в алой повязке наклонился к столу, отодвинул приятеля и ткнул черным пальцем в слово, коряво, но отчетливо процарапанное острием ножа в мраморной плоскости.

— Что с тобой, Фортунат? — проворчал недовольный приятель.

Полуседой Фортунат, с отчаянием уставившись в дремучие глаза Эдоне, в которых медленно просыпалось недоумение и удивление узнавания, все тыкал и тыкал пальцем в свое имя; раскрыв беспомощно рот, он пытался что-то сказать, усы трепетали, дергалась борода; так сильно тряслись у несчастного губы.

— Фортунат! — хрипло вскричал ветеран. — Счастливый…

Он грудью рухнул на стол, опрокинув кувшины и чаши, схватился за голову и со стоном забился, словно в падучей. Тихо стало в харчевне. Что-то уразумев, испуганно замолчала хозяйка. Понуро молчат ветераны. Засмейся сейчас кто-нибудь, его бы убили.

Тридцать четыре года назад, перед тем как отплыть из Брундизии, они посетили эту харчевню. И только теперь вернулись с чужбины домой. Через долгих тридцать четыре года…