Евгений Шалашов - Парламент Её Величества Страница 10

Повернувшись в постели, герцогиня привычно пощупала место рядом с собой и так же привычно отметила, что оно уже давным-давно остыло. Анна вздохнула. За все время, что Эрнст Иоганн был ее любовником, он ни разу не проснулся рядом с ней. И тогда, когда делил вдовствующую герцогиню с посланником Бестужевым, и последние три года, когда стал единственным фаворитом. Как бы то ни было, но еще до рассвета он возвращался к своей худосочной и плоской супруге. Анна бы дорого дала, хоть раз обнаружить на соседней подушке родные черные волосы, непокорные, как конская грива, но не сетовала. Более того, супруга Эрнста Иоганна, фрейлина ее двора Бенигна Готлиб была ее единственной подругой. Бенигна Готлиб терпеливо переносила измены мужа. Настолько терпеливо, что фрау фон Бюрен в прошлом году вместе с Анной провела несколько месяцев на отдаленной мызе, чтобы по возвращении представить своим друзьям и родственникам, вечно пьяным остзейским баронам, очередного отпрыска фон Бюренов – младенца Карла Эрнста.

При мысли о баронах – толстопузых пожирателях свиных колбасок и капусты – герцогиня поморщилась. Они настолько глупы, что за двадцать лет ее пребывания на престоле великих герцогов Курляндских не соизволили выучить русский язык. Если бы не верный Эрнст Иоганн, ей было бы трудно общаться со своими подданными.

Анна немного понежилась в постели. Вылезать наружу, в холод, ужасно не хотелось, но напомнил о себе мочевой пузырь. Не надо было пить перед сном, но соленая салака была слишком вкусной.

Позевывая и почесываясь, великая герцогиня с трудом спустила ноги с высокой кровати и выбралась из-под балдахина. В спальне было не топлено – ни печки, ни даже камина. Стало так зябко, что плечи герцогини затряслись.

– Машка, – хриплым спросонок голосом каркнула герцогиня. – Мать твою…

– Бегу-бегу, матушка-государыня, – отозвалась девка, ночевавшая в стылой спальне, но безо всякого балдахина.

Машку, после слезливых писем и просьб, прислал дядюшка. Чем уж она ему так насолила, что вместо дальней деревни отправил девку в Курляндию, Анна не знала, да и знать не хотела. Спасибо дядюшке, что за бесплатно! Лишних денег для покупки крепостных у нее не было, а местные девки-чухонки, взятые в прислуги, быстро заболевали в холодных комнатах и помирали. Да и не понимали они по-русски ни бельмеса, хошь убей их.

Машка помогла Анне облачиться в теплый халат, натянула вязаные чулки и домашние тапки.

Герцогиня прокосолапила к зеркалу – единственному подарку несостоявшегося жениха, графа Мориса Саксонского[13]. Откуда и денег-то взял? Приехал в Митаву нищебродом, с мечтой о герцогской короне. После того как светлейший князь Меншиков вытурил графа Мориса из Курляндии, тот попытался вернуть подарок обратно. Но кто же вернет дареное? А замуж-то ей хотелось так, что готова была выскочить за кого угодно. Сейчас-то уж поняла, что все, поздно. Ушли все ее сроки. На рожу ее никто не позарится, да и приданого нет.

Из помутневшего венецианского стекла на герцогиню смотрело привычное изображение – припухшая со сна физиономия немолодой (но еще не старой!) женщины, изрядно полной, с грубоватыми чертами лица и сальными волосами. И седина лезет – как ни закрашивай! Мешки под глазами… Правильно лекарь говорил, что нельзя много пить на ночь. Ну да ладно.

Анна знала, что она не красавица (матушка с детства вдолбила, что она уродина, каких мало, а не то что Катька или Прасковья), но ей думалось, что будь она дома, выглядела бы лучше. В России можно было ходить в баню хоть каждый день, распаривая лицо, изгоняя с него излишнюю брюзгливость, а волосы промывать в трех водах, да не щелоком, а настоящим мылом! А в Митаве этой ни в бане помыться, ни толком вообще помыться нельзя. А будь тут баня, волосы стали бы такими, как в юности, мягкими да шелковистыми, а не то что сейчас – пакля какая-то, что конский волос, из которого делают парики прижимистые остзейские бароны!

– Машка, еда-то готова? – подавляя зевок, спросила герцогиня.

– Готово, все готово, матушка, – затрещала девка.

– Ну, умываться давай.

Анна закатала рукава и подставила руки под струю воды. Соседи-бароны осуждали герцогиню за напрасный перевод воды, но она ничего не могла с собой поделать. Мыть в тазике руки, а потом той же водой умывать лицо было противно. И пущай каждое умывание обходилось ей дороже на пфенниг в неделю, но бросить свои привычки не могла. Равно как и пользование дорогим мылом. Не французским, от которого хорошо пахло, но мылилось плохо, а мятным, сваренным где-то в Выксинской обители, на Шехони-реке. Из Выксы мыло доставлять дороже, нежели из Франции, но оно того стоило – после умывания кожа становилась гладкой и нежной, как попка у Карла Эрнста. Вспомнив о младенце, герцогиня вспомнила и о его отце.

– А господин камергер где? – зачем-то спросила она у девки, но та лишь повела плечами. Да и откуда Машка могла знать, где сейчас милый друг? Может, еще досыпает в спальне у супруги, а может, уже на конюшне, проверяет, как там его жеребцы и кобылы. Но на всякий случай дернула девку за волосы, сказав неопределенно: – Дура набитая, ничего не знаешь!

Машка скуксилась, скривила губы и вроде бы захлопала глазами, собираясь пустить слезу. Отвесив девке легонький подзатыльник, герцогиня опять зевнула:

– Будешь реветь, выпорю. Вели еду подавать.

Из спальни правительница Курляндии перешла в столовую залу – еще один каменный мешок, с каменным же полом, но зато с камином, в котором уже пылали дрова. Усаживаясь во главе длиннющего стола, спиной к огню (ох, хорошо-то как!), герцогиня вспомнила, что надобно и помолиться перед едой. Отец Петр, духовник, отчего-то не вышел к столу, и Анна позволила себе пробормотать скороговоркой «Отче наш», а потом опять плюхнулась в кресло.

Завтрак особо не радовал. Каша из каких-то зерен, пареная репа да скудный кусок хлеба. Ни тебе грибов, ни рыбы. Ах, да. Салака была, но она ее доела за ужином. Кажется, там еще что-то оставалось, но она вчера так наелась, что разрешила девкам доесть остатки. А Машка с Дуськой и карлицей Дунькой были и рады. Не подумали, дуры набитые, что ей сегодня снова захочется есть? А теперь вот опять посылать кого-нить на рынок, чтобы купить рыбы. Ох уж эта рыба… Сейчас бы что-нибудь повкуснее. Свиные ребрышки, жареную курочку. Но нельзя! Герцогиня позавидовала немцам – у них Великий пост кончился несколько дней назад – и принялась за еду.

Не успела доесть кашу, как в залу вошел Эрнст Иоганн – бодрый, успевший пропахнуть лошадиным потом. Верно, скакал где-то ни свет ни заря. Отмахнувшись от завтрака, фон Бюрен легонько прикоснулся к шее правительницы губами, подошел к камину и принялся греть озябшие руки. Ей даже захотелось встать и отогреть любимого своим дыханием, но для этого нужно было вставать с места.