Мэри Рено - Погребальные игры Страница 10

Коротковатые пальцы белой и пухлой ручки Роксаны впились в запястье Бадии. Ее огромные черные глаза, очаровавшие некогда Александра, уставились на старуху.

— Царь умер. Мы должны сами спасать свои жизни.

— Верно, госпожа. — Старые дни возвращались: вновь появилась необходимость бороться за выживание. — Госпожа, но как же нам быть?

Роксана привлекла ее к себе, и они перешли на шепот, помятуя о том, что стены имеют уши.

Через некоторое время со стороны комнат служанок к ним скрытно пришел старый евнух, давний приспешник Бадии. Он принес шкатулку из полированного дерева. Роксана спросила:

— Это правда, что ты умеешь писать по-гречески?

— Не сомневайся, госпожа. Царь Ох частенько пользовался моими услугами.

— Есть ли у тебя хороший папирус? Для царственного послания.

— Да, госпожа. — Евнух открыл шкатулку. — Когда узурпатор Дарий поставил на мое место своего человека, мне удалось придержать кое-что.

— Хорошо. Садись и пиши.

Услышав, кому предназначено послание, писец едва не испортил свиток. Однако он отчасти уже представлял себе характер тайного поручения, да и Бадия припугнула его, сказав, что если дочь Дария примется заправлять здешним гаремом, то тут же выгонит всех людей Оха на улицу и им придется побираться как нищим. Евнух вернулся к письму. Роксане понравился его ровный и гладкий почерк с витиеватыми завитками и росчерками. Когда он закончил, она быстро отпустила его, вручив за труды серебряную монету. Царица не взяла с писца клятву хранить молчание. Насколько поняла Бадия, это было ниже ее достоинства.

Евнух захватил и воск, но Роксана не стала запечатывать послание в его присутствии. Теперь же она извлекла перстень, подаренный ей Александром в их первую брачную ночь. Для вставки подыскали безупречный темно-лиловый аметист, а любимый резчик властителя Пирголет вырезал на камне его портрет, не имевший ничего общего с официальной печатью царей Македонии, ибо там был изображен Зевс на троне. Но Александр никого особо не посвящал в подобные тонкости, и Роксана надеялась, что оттиска с изображением мужа будет вполне достаточно.

Она поднесла кольцо к свету. Отличная тонкая работа, резчику удалось живо передать черты Александра, хотя и в несколько идеализированном виде. Муж поднес ей этот дар в брачном шатре, когда они наконец остались одни. То был знак молчаливой признательности, заменившей слова, поскольку и он, и она тогда могли изъясняться друг с другом в основном на языке жестов. Примеряя кольцо, он не сразу нашел нужный палец. Роксана почтительно поцеловала подарок, а потом Александр обнял ее. Ей вспомнилось, какими неожиданно приятными оказались и его тело, и нежная свежесть юношеского объятия, хотя она ожидала чего-то более грубого. По ее понятиям, ему следовало выйти и разоблачиться, чтобы потом возвратиться закутанным в свадебную простыню, но вместо этого он тут же сбросил одежду и, представ перед ней во всей своей наготе, немедленно возлег на брачное ложе. Поначалу странный обычай так потряс ее, что у нее спутались мысли, а он решил, что она просто боится. Роксана с трудом воспринимала его ласки, порой изысканно утонченные. Видимо, он получил отличное воспитание, хотя и не культивируемое в ее краях. Ей-то как раз хотелось другого: необузданного мужского напора, хотелось, чтобы он налетел на нее, как ураган. Бактрийских девственниц приучали к особенным позам, способствующим абсолютному подчинению, иначе в первом своем неистовом буйстве бактрийский новобрачный мог даже придушить свою суженую. Но Роксана почувствовала его растерянность и ужасно испугалась, что наутро гостям придется показывать неиспачканную свадебную простыню. Тогда она осмелилась сама обнять его, а дальше все пошло хорошо.

Накапав горячего воска на свиток, она вдавила в него печать. Внезапно с пронзительной остротой ей вспомнился один солнечный летний день. Несколько месяцев назад они сидели возле пруда в Экбатане. Александр кормил карпов, пытаясь выманить из-под листов кувшинок старого и ленивого царя водоема. И лишь ублажив этого лентяя, он раскрыл ей свои объятия. Утомленный любовной игрой, муж уснул; в память впечаталась его по-юношески чистая кожа с глубокими неровными шрамами и разлет густых мягких волос. Роксане тогда захотелось лизнуть его, вдохнуть его запах, он выглядел так же соблазнительно, как вынутый из печи каравай. Когда она зарылась лицом в его плоть, он, слегка приоткрыв глаза, уютно обнял ее и вновь провалился в сон. Сейчас у нее вдруг невольно возникло живое ощущение его физического присутствия. И тогда одна в тишине она зарыдала по-настоящему, взахлеб.

Но вскоре Роксана решительно осушила слезы. Ее ожидали безотлагательные дела.

В царской опочивальне мучительно долгое ожидание вдруг закончились. Александр угас, испустив последний вздох. Стенающие евнухи убрали бесполезную уже горку подушек; теперь он лежал на спине, вытянувшись во всю длину на громадной кровати и обретши за счет неподвижности некое величие монумента, но поражая окружающих немыслимой для него пассивностью. Пассивностью покойника, трупа.

Военачальники, спешно призванные, когда близость конца сделалась очевидной, стояли в тупом ошеломлении. Уже два дня они ломали голову, что же теперь делать дальше. Однако сейчас им казалось, что ожидаемое событие только проигрывалось ими в воображении как вероятность. Вполне возможная, но не более чем. Точно завороженные, они вглядывались в черты знакомого лица, так безвозвратно безжизненного, и в них все росло и росло возмущение, почти негодование, вызванное неприятием непоправимого факта. Разве с Александром могло что-то случиться без его на то согласия? Разумеется, нет. Как же тогда он посмел умереть, оставив их всех в полнейшем смятении? Как посмел сбросить с себя всю ответственность за происходящее? Это было абсурдным, не укладывающимся в голове.

Надтреснутый молодой голос у двери вдруг возвестил:

— О боги, он умер, умер!

Кричал восемнадцатилетний парень, один из царских стражей, только что заступивший на пост. Его истерические рыдания заглушили причитания евнухов, собравшихся вокруг смертного ложа. Нужно было немедленно увести отсюда юнца, поскольку в его крике звучали отголоски чего-то неизбывного, древнего, порождаемого безудержным, почти животным страданием.

Этот крик словно пробудил нечто необъятное. Вверг в смятение половину македонского войска, толпившегося вокруг дворца в ожидании новостей.

Большинство из собравшихся только вчера навещали Александра, и он узнавал их, он вспомнил всех. Каждый, кто у него побывал, имел веские основания веровать в чудо. А потому многоголосье горестных причитаний перекрыл мощный гул протеста, в котором, казалось, слышалось и требование найти того, кто виновен во всебщем горе, и страх перед шаткой неопределенностью будущего.