Роберт Святополк-Мирский - Пояс Богородицы Страница 10

Еще в бытность свою в Риме Зоя очень любила всевозможных шутов, ряженых, уличных балаганных актеров, а когда однажды кардинал Виссарион повез ее показать карнавал в Венеции, Зоя была потрясена богатством масок, костюмов, нарядов, и хотя кардинал видел, как блестели ее глаза, как она заливисто смеялась, он не мог даже предположить, как много дала бы Зоя за то, чтобы, забыв о своем положении принцессы, надеть маску и окунуться в эту шумную, веселую, страстную, искрометную толпу, плясать, хохотать и веселиться, как все…

Зная, что при всех европейских дворах модно и престижно держать своих шутов, Зоя дала себе тайный обет — если она выйдет замуж за коронованную особу, она непременно заведет своего шута.

Однако в Московском княжестве все было совсем не так, как в Европе, и хотя на Масленицу и другие праздники на улицах появлялись ряженые с дудками и в колпаках, обычая содержать при дворе шута тут и в помине не было, а Иван Васильевич сперва удивился, а затем и нахмурился, услышав робкое пожелание молодой супруги. Впрочем, за восемь лет супружеской жизни Зое удалось настолько смягчить характер супруга, что теперь он, пожалуй, охотно выполнил бы любую ее просьбу, да вот только негде, тут было взять настоящего шута — ну не выписывать же его, подобно разным другим мастерам, из Италии, в самом деле!

Так бы, наверно, все и заглохло, если б не случайный разговор с недавно начавшим службу в Успенском соборе протоиереем Алексием, весьма образованным для Московии священнослужителем, недавно приглашенным за свою мудрость и глубокие знания самим великим князем из Новгорода в Москву вместе с его другом, также очень книжно начитанным священником — Дионисием, служившим в Архангельском соборе.

В беседе с протоиереем великая княгиня как-то посетовала на московские нравы и, в частности, на отсутствие при дворе мастеров увеселения, вроде шутов, скоморохов и музыкантов. Алексий ничего на это не ответил, однако спустя месяц вдруг напомнил о старом разговоре.

— Государыня, — сказал он, провожая после службы великую княгиню к выходу из Успенского собора, — ты как-то упоминала о желании иметь при себе скомороха, наподобие европейских шутов, так вот, мне кажется, я нашел для тебя такого… Правда, у него есть одно качество… Точнее — маленький недостаток, который, — Алексий тонко улыбнулся, — быть может, впрочем, вовсе даже напротив — достоинство…

— Что же это за странное качество — недостаток, который одновременно — достоинство? — улыбнулась Софья.

— Он глухонемой.

— Глухонемой??? — поразилась великая княгиня. — Какой же прок от шута, который лишен главного предмета своего ремесла, возможности шутить?

— О государыня, изволь на него взглянуть, и ты сразу все поймешь! Савва рассмешит, позабавит, а порой заставит тебя задуматься, не прибегая к речи! Он может показать все, что угодно, лицом и телом, жестами и движением! А его природный недостаток превращается в достоинство, если учесть, что при нем можно разговаривать обо всем, не опасаясь, что это дойдет до чьих-нибудь ушей, — многозначительно заметил Алексий.

— Интересно! — с любопытством взглянула Софья на священника, — быть может, в этом что-то есть. Покажи мне его!

Через неделю горбун Савва стал личным придворным шутом, или, как здесь говорили, скоморохом великой московской княгини Софьи Фоминичны.

Разумеется, было бы большой наивностью думать, будто византийская принцесса, воспитанная при папском дворе, легко и сразу поверила словам малознакомого священника. Более того, еще когда Алексий лишь упомянул о том, что кандидат нем и глух, она немедля заподозрила, что в ее окружение хотят ввести шпиона, который, притворяясь глухонемым, будет все подслушивать и кому-то докладывать о каждом ее шаге. Кому и зачем — это был отдельный и следующий вопрос, а пока Софья решила, что если этот Савва понравится ей настолько, чтобы оставить его при себе, то тогда она найдет сотню различных способов проверить его, а что касается изобретения таких способов — уж тут-то великая княгиня была весьма хитроумна и находчива.

Савва сразу же произвел неизгладимое впечатление не только на великую княгиню, но и на всех ее придворных дам — уже первое появление нового скомороха в тронном зале повергло их в такой хохот, что Береника едва успела добежать до горшка за ширмой, Паола каталась по полу, Дарья так зашлась, что чуть не уронила младенца-княжича, брызнув струйкой молока из груди прямо Савве в лицо, а старушка Аспазия настолько уморилась от смеха, что долго потом жаловалась на боль во всех ребрах. А ведь Савва не сделал ничего особенного — войдя, торжественно поклонившись с самым серьезным видом, он вдруг остолбенел, увидев на спинке трона черного двуглавого византийского орла, а потом внезапно вскочил на этот трон и, весь на нем раскорячившись, так похоже изобразил диковинную птицу, что дамы расхохотались. Савва же, мгновенно на ходу улавливая самые характерные черты их поведения, тут же представил дам всех по очереди — как они смеются, — не исключая самой великой княгини, которая хохотала совершенно беззвучно, лишь тряся вверх-вниз своими пышными грудями, чем и довел всех несчастных женщин до вышеупомянутого исступления.

Нечего и говорить, что Савва был немедленно принят на должность личного придворного скомороха великой княгини Софьи Фоминичны с денежным окладом пять рублей в месяц, что было по тем временам огромными деньгами, учитывая, например, хотя бы тот факт, что знаменитый мастер на все руки — сам Аристотель Фьорованти получал от великого князя десять рублей в месяц.

Однако принятие Саввы на службу означало лишь то, что он прошел первое, самое простое испытание на пригодность в должности и понравился великой княгине, но еще вовсе не означало, что он обрел ее доверие. Напротив, чем талантливее был человек, попадавший в окружение Софьи, тем большее подозрение он вызывал, а потому Савва был подвергнут многочисленным, разнообразным и беспощадным проверкам. Чего только не придумывали хитроумные женщины, чтобы убедиться, действительно ли Савва полностью глух или слышит хоть что-нибудь. Достаточно упомянуть лишь о нескольких таких подвохах, когда, например, Береника неожиданно роняла с грохотом серебряный поднос, полный посуды, на каменный пол за спиной Саввы, мирно дремавшего на ступеньках трона, в то время как остальные глаз не сводили с его лица — а не дрогнет ли на нем хоть один мускул? Или, еще похлеще — делая вид, что болтают о пустяках, женщины заводили при Савве особо интимные разговоры, описывая в самых пикантных подробностях такие любовные приключения, что вряд ли обычный мужчина, пусть даже урод и горбун, но совсем еще не старый — Савве не больше сорока лет на вид было (а на деле тридцать пить), смог бы равнодушно слушать все это, а сами внимательно наблюдали за всеми реакциями его лица и тела — а не смутится ли, не покраснеет ли, али еще, может, чем себя выдаст…