Константин Паустовский - Бригантина, 69–70 Страница 102

Члены конференции — представители Великобритании, Германии, Франции и всех Скандинавских стран — пришли к единодушному мнению: «С „летучими голландцами“ необходимо вести войну. Их нужно уничтожать!»

И вот для потопления покинутых парусников в Атлантику снаряжаются эскадры военных кораблей. В океане начинается охота за призраками. Броненосцы и крейсеры день и ночь утюжат океанские просторы, обнаруживают корабли-призраки, посылают на них подрывные партии, жгут, расстреливают из орудий.

Но разделаться с призраком порою бывает не так-то легко. В те годы американский крейсер «Сан-Франциско» повстречал в океане полузатопленную шхуну без мачт. Она была загружена орегонской сосной. Подрывная партия, высадившаяся на борт этого «голландца», заложила восемь зарядов пироксилина, весом по 34 фунта каждый. Прогремел взрыв — в воздух взлетели деревянные обломки, бревна, щепки. Но шхуна продолжала держаться на плаву, она даже не осела ни на фут в воду. Не желая тратить взрывчатку, командир «Сан-Франциско» приказывает дать полный ход вперед. Таран крейсера с глухим треском вклинивается в тело «Летучего голландца» — через несколько минут судно исчезает в пучине, и на поверхности океана остаются пляшущие на волнах красноватые бревна орегонской сосны…

«Летучие голландцы» держались стойко. Достаточно сказать, что совсем недавно, за один только 1930 год военный флот США уничтожил ни много ни мало 267 «летучих голландцев»!

Михаил ПАРХОМОВ

Мой Киев

…Заводных игрушечных автомашин тогда еще не было. И самолетиков тоже. И «Конструкторов»… Даже тугие резиновые мячи (синие с красным) были в то время редкостью. Я, например, мог похвастать лишь оловянным солдатиком, за которого отдал несколько кадриков из киноленты «Кин» с Мозжухиным и Лысенко в главных ролях.

Но одна ласточка, как известно, еще не делает весны. Из одного солдатика нельзя было создать две враждующие армии. Поэтому солдатика я держал на подоконнике, на котором он нес бессменную караульную службу, а сам с наступлением первых теплых дней бежал на улицу, чтобы, отрешившись от сухопутных дел, превратиться из фельдмаршала во флотоводца. Газеты в те дни печатались на жесткой бумаге, из которой нетрудно было построить самый мощный флот.

Стучала капель. На каштанах горланили мартовские грачи. С грохотом срывались с карнизов ледяные замки. Темнел ноздреватый снег. Но тени уже были синими, яркими, и все мальчишки с Заводской улицы торопились к Лыбеди.

То ли потому, что реки катастрофически мелеют (об этом стоит поговорить особо), то ли потому, что дети смотрят на мир широко раскрытыми глазами и он кажется им огромнее, чем есть на самом деле, но мне наша Лыбедь казалась широкой и бурливой.

К реке мы спускались возле пивного завода Шульца (эти места описал в своей «Яме» А. И. Куприн). Наша «гавань» была чуть ниже деревянного дачного вокзальчика, стоявшего на конечной трамвайной остановке.

Известно, что в Киеве трамвай появился в конце прошлого века, раньше, чем в других городах России. Он заменил конку. Красные бельгийские вагоны, преимущественно пульманы, лет тридцать курсировали от Демиевки через Большую Васильковскую и Крещатик к бывшему Купеческому саду. Это был маршрут номер один.

Вагоны сверкали стеклом и медью. Меж кожаных кресел (кожу потом срезали на подметки) расхаживали усатые кондукторы с черными сумками через плечо и никелированными компостерами. Но билет стоил дорого, восемь копеек, и пассажиры моего возраста предпочитали ездить на подножках и на «колбасе».

Спрыгнув с подножки, я останавливался как вкопанный. В этом был особый шик. Надо было податься туловищем вперед, отпустить руки и резко откинуться, чтобы погасить инерцию движения вагона. Потом, помахав кондуктору рукой, я присоединялся к друзьям.

Петр Первый строил флот на Десне. Мы же строили его на другом притоке Днепра — на Лыбеди.

Свой самый быстроходный бумажный кораблик я смастерил из книжки-лубка «Бова-королевич» издателя Губанова, типография которого была на Подоле, возле Контрактового дома.

Мне неизвестно, что означало в глубокой древности слово «Лыбедь». Но до сих пор мне чудится в нем что-то лебединое, белое.

А Лыбедь была простудно-мутной. По ней плыли щепки, солома и лимонные корки.

Только щербатые льдины с грехом пополам могли сойти за лебедей.

Всем приезжающим в Киев рассказывают одну и ту же легенду. Дескать, жили-были три брата — Кий, Щек и Хорив, и была у них сестра Лыбедь. При этом обычно ссылаются на летопись, в которой якобы екаэано: «…и построиша град во имя брата своего старейшего и нарекоша имя Киев». Но, насколько мне известно, этой летописи не существует. Однако улицы Щекавицкая и Хоревая есть в Киеве и по сей день.

Быстрая, торопливая вода подхватывала наши бумажные кораблики и несла их вдоль захламленных глинистых берегов.

Звенели трамваи, стучали по оголившимся булыжникам широкие копыта битюгов, старчески сипели, задыхаясь, черные лоснящиеся паровозы на «товарке» — товарной станции. А мы бежали за корабликами, скользя и падая.

Лыбедь становилась шире; она пенилась. Кораблики выходили из повиновения, скрывались из глаз. Их несло в Днепр, а может быть, и дальше — к Черному морю, туда, где Босфор, Дарданеллы и Гибралтар, в открытые просторы всех четырех океанов.

Мой кораблик превращался в шхуну, в «Летучего голландца», в «Титаника». Он несся по неспокойным водам жизни навстречу подвигам и великим открытиям. К берегам Патагонии («Дети капитана Гранта»), в лагуну длинного и узкого атолла Хикихохо («Жемчуг Парлея» Джека Лондона), в Фриско… Кем станет его капитан? Адмиралом Нельсоном? Амундсеном? Луи Пастером?..

О чем только не мечтаешь в детстве! Я был капитаном Гаттерасом, Квентином Дорвардом и даже Гулливером. Откуда мог я знать, что моему скромному кораблику не суждено войти в бухту Золотой Рог? Это было валкое суденышко. Но я благодарю судьбу за то, что мой кораблик сотни раз путешествовал по Днепру, а потом избороздил вдоль и поперек все Черное море.

Долгие годы потом я по праву носил синий китель и мичманку.

Киевская весна начиналась ночью. Дома сотрясались от мощных взрывов, которые доносились со стороны Печерска. Это саперы, освобождая путь воде, взрывали лед перед мостами.

Мостов было несколько. Но самым знаменитым, которым гордились все жители города, был цепной мост — легкий, кружевной, невесомый. Забегая вперед, скажу, что в печальном сорок первом его взорвал по приказу командования тихий киевский юноша младший лейтенант Миша Татарский.

Открытие первого киевского моста описал в своих «Печерских антиках» Н. С. Лесков, который сетовал на то, что в литературе его считают «орловцем», тогда как в действительности он киевлянин. «Густые толпы людей покрывали все огромное пространство киевского берега, откуда был виден мост, соединивший Киев с черниговскою стороною Днепра». (Через столетие я присутствовал при открытии первого в мире цельносварного моста, построенного знаменитым киевлянином академиком Е. О. Патоном.)