Вальтер Скотт - Вудсток, или Кавалер Страница 103

Эверард, вне себя от обиды, вернулся в городок; изящество и холодная самоуверенность юного шотландца по-прежнему заставляли его предполагать, что это или Уилмот, или кто-нибудь из его высокопоставленных товарищей по распутству; он решил, что не потерпит обиды, даже если бы пришлось искать удовлетворения такими средствами, которые, согласно сто нравственным и религиозным принципам, считались недопустимыми.

Глава XXVI

…Несдержанность в желаньях

Присуща деспотизму и нередко

Безвременно свергала королей

Со славных тронов.

«Макбет»note 60

В то время как полковник Эверард с великим негодованием уходил из замка, не отведав угощения, которое сэр Генри, будучи в благодушном настроении, предложил ему и которого он лишился, рассердив своего дядю при обстоятельствах, нами описанных, почтенный старый баронет, как только пришел в себя после своего приступа гнева, вкусил от этих яств вместе с дочерью и гостем и немного спустя, вспомнив о каком-то деле в парке (хотя это уже почти потеряло смысл, он по-прежнему регулярно исполнял свои обязанности королевского лесничего), кликнул Бевиса и вышел; молодые люди остались одни.

«Теперь, — подумал влюбленный принц, — когда около Алисы нет больше ее льва, остается узнать, принадлежит ли она сама к породе тигриц».

— Вот как, сэр Бевис покинул свой пост, — сказал он громко, — я думал, что в старину рыцари, эти суровые телохранители, лучше несли сторожевую службу, а ведь он — их достойный преемник.

— Бевис, — сказала Алиса, — знает, что я прекрасно могу обойтись и без него, да к тому же у него есть другие обязанности, которые для каждого истинного рыцаря важнее, чем все утро вертеться у юбки своей дамы.

— Говорить так — значит изменить всякому подлинному чувству, — возразил принц, — малейшее желание дамы должно связывать верного рыцаря больше чем что-либо другое, кроме приказания его государя.

Я хотел бы, мисс Алиса, чтобы вы хоть намекнули мне на какое-нибудь ваше желание, и вы бы увидели, как я умею повиноваться.

— Утром вы мне так и не сказали, который час, — возразила девушка, — я сидела здесь и не знала, далеко ли унесли нас крылья времени, тогда как мне надо было вспомнить, что любезность джентльмена может быть такой же непостоянной, как само время.

Знаете ли вы, чего могло стоить ваше непослушание Мне и другим? Пудинг и пирог могли обуглиться, сэр, потому что я, по старинному домашнему обычаю, присматриваю за кухней, или же я могла бы пропустить час молитвы, или опоздала бы на свидание — и все из-за того, что мистер Луи Кернегай не выполнил мое поручение.

— О! Я из тех влюбленных, которые не выносят разлуки, — возразил Кернегай, — я должен быть вечно у ног своего прекрасного врага — так, кажется, рыцарские романы учат нас величать жестокую красавицу, которой мы посвящаем наши сердца и жизни.

Говори за меня, добрая лютня, — добавил он, взяв в руки инструмент, — и покажи, знаю ли я свои обязанности.

Он запел, обнаружив при этом больше умения, чем голоса, мелодию французского рондо, к которой какой-то поэт из его веселой странствующей свиты приспособил английские стихи:

— Один твой взгляд! Когда меж туч

Алеет солнца первый луч,

Что силы мне тогда дает

Вновь жить под бременем невзгод,

Воспоминаний о былом

И страха перед новым днем?

Один твой взгляд!

Один твой взгляд! Когда волной

Плывет в полях июньский зной,

Что в этот час вознаградит,

Что лоб горячий остудит

Измученного батрака?

Не зелень рощи, не река —

Один твой взгляд.

Один твой взгляд! Когда закат

Угас и сном весь мир объят,

Что гонит мысли о нужде,

Долгах, безрадостном труде,

О том, что я, как нищий, гол,

А мой хозяин скуп и зол?

Один твой взгляд.

— По правде говоря, есть еще один куплет, — сказал певец, — но я вам его не пою, мисс Алиса, потому что он не нравился некоторым придворным жеманницам.

— Благодарю вас, мистер Кернегай, — молвила Алиса, — за вашу скромность; вы спели то, что могло доставить мне удовольствие, и пропустили то, что могло бы меня обидеть. Хоть я и деревенская девушка, я хочу следовать обычаям двора и не допускать ничего такого, что не принято в лучшем обществе.

— Я хотел бы, — ответил Луи, — чтобы вы твердо усвоили их обычаи и позволяли все, что считается допустимым у придворных дам.

— А что бы из этого вышло? — невозмутимо спросила Алиса.

— Тогда, — сказал Луи, смутившись, как генерал, увидевший, что его подготовка к атаке, по-видимому, не вызывает у противника ни страха, ни замешательства, — тогда вы простили бы мне, прекрасная Алиса, если бы я заговорил с вами языком более нежным, чем язык простой любезности.., если бы я сказал вам, как дорого моему сердцу то, что вы считаете пустой шуткой, если бы я серьезно признался, что в вашей власти сделать меня счастливейшим или несчастнейшим из смертных.

— Давайте объяснимся, мистер Кернегай, — ответила Алиса все с тем же невозмутимым спокойствием. — Я мало знаю обычаи высшего света, но скажу вам откровенно, я не хочу, чтобы вы считали меня глупенькой провинциальной девушкой, которая по невежеству или из жеманства пугается первой любезности, сказанной молодым человеком, которому сейчас больше нечего делать, как чеканить и пускать в обращение подобные фальшивые комплименты. Но я не должна допускать, чтобы этот страх прослыть деревенской и по-глупому застенчивой завел меня слишком далеко, а так как я не знаю точных границ, то позабочусь о том, чтобы остановиться, не доходя до них.

— Надеюсь, сударыня, — промолвил Кернегай, — что хотя вы расположены судить обо мне строго, вы не будете наказывать меня слишком сурово за проступок, в котором виновата единственно ваша прелесть?

— Выслушайте меня, пожалуйста, сэр, — продолжала Алиса. — Я внимала вам, пока вы говорили еn berger note 61; я была даже столь снисходительна, что отвечала вам en bergere note 62, но я считаю, что из диалогов Линдора и Жаннеты ничего не может получиться, кроме смешного; главный недостаток такого стиля — его крайняя и утомительная глупость и вычурность.

Но когда вы становитесь на колени, берете меня за руку и говорите в более серьезном тоне, я должна вам напомнить, кто мы такие. Я, сэр, дочь сэра Генри Ли; а вы — мистер Луи Кернегай, паж моего брата или выдаете себя за пажа; вы беглец, укрываетесь в доме моего отца, а он подвергается опасности, принимая вас; его семья должна быть избавлена от вашей неприятной навязчивости.

— Дай бог, прекрасная Алиса, — сказал король, — чтобы ваш отказ внять моей мольбе, которую я излагаю не в шутку, а самым серьезным образом и от которой зависит все мое счастье, был вызван только незнатным и ненадежным положением Луи Кернегая.