Константин Паустовский - Бригантина, 69–70 Страница 109

Заявка на большое количество песка поступила недавно даже из Евпатории. Но пусть это не вызовет у вас улыбки. Надо радоваться, что издано постановление, запрещающее использовать золотой евпаторийский песок для строительных целей. Пусть уж лучше ребятишки строят из него свои рыцарские замки — на всех пляжах они заняты этим делом.

Речников Нижнего Днепра когда-то называли «солеными». С легкой издевкой и завистью. Все-таки не просто выходить на речных судах в лиман и в Черное море. Такие рейсы сопряжены с немалым риском.

Близость моря чувствуешь уже за Каховкой. Здесь порывисто дышит моряна. Потом она падает на выжженные степи Таврии, хотя в песне и говорится, будто «в степи под Херсоном высокие травы» (Голодный), на реку, на плавни… Моряну сменяет сухмень, потом снова налетает низовой, и на спорой волне покачиваются килевые скуластые суденышки (речных плоскодонок здесь не видно), отличающиеся, однако, высокой остойчивостью. Трубы пароходов стоят с наклоном, в клюзах висят тяжелые двухпалые якоря, а рулевые рубки закрыты наглухо, что, впрочем, не помогает — волна забирается и туда, о чем свидетельствуют позеленевшие медные ободки компасов.

На одном из таких буксиров, которым в ту пору командовал старый «морской волк» капитан Олейник, Мне тоже довелось сходить однажды в порт Рени на Дунае.

Погода была штормовой, нордовой, и несколько суток нас болтало вверх-вниз, вверх-вниз — качка была и бортовой и килевой одновременно. Когда лопасти гребного винта пусто вертелись в воздухе, возникало такое чувство, словно мы висим между морем и небом.

Но для капитана Олейника это был всего лишь малый каботаж. В ревущих сороковых и на экваторе еще не то бывает!.. Луженое лицо капитана было невозмутимо. Только выбрит он был не так тщательно, как обычно.

Между прочим, это он, капитан Олейник, в конце войны привел с Дуная знатный трофей — прогулочную яхту бывшего румынского короля Михая, которую затем переименовали в теплоход «Дмитрий Донской».

Но теплоход этот, помнится, проплавал по Днепру года два, не больше. Тот же капитан Олейник провел его через Черное и Азовское моря, Волго-Дон и Волгу до самой Москвы. Тем не менее в Херсоне о нем помнят и по сей день: во многих домах речников хранятся кое-какие предметы из раскулаченного королевского сервиза на сто сорок четыре персоны. Я грешным делом тоже хлебал проперченную уху из тарелок с королевскими вензелями. «Какой же ты друг всем Макарам, коль ухи не видал», — как гласит пословица.

Но что за уха без рыбы?

И тут надо сказать несколько слов о том, почему с каждым годом рыбы в Днепре становится все меньше и меньше. Речь идет о загрязнении Днепра сточными водами.

Ежегодный сброс непосредственно в Днепр неочищенных стоков достигает только в пределах Украины 800 тысяч кубометров. И это по самым скромным подсчетам. Контроль не налажен, и неизвестно, как понимать определение «средне» или «мало» загрязненные воды.

Свои стоки сбрасывают в Днепр предприятия Криворожья и других промышленных районов. Металлургические заводы Днепропетровска выбрасывают в реку даже отходы доменных печей. А в последнее время стали загрязнять минерализованными шахтными водами и приток Днепра — реку Самару. Но рыба нынче пошла несознательная. Ей это почему-то не нравится.

Правда, в Министерстве мелиорации и водного хозяйства республики заявляют, что с этим «явлением» ведется борьба. Дескать, ежегодно привлекается к ответственности несколько сот руководителей предприятий, виновных в загрязнении Днепра и его притоков, и сумма штрафов превышает уже 15 тысяч рублей. Но в министерстве почему-то избегают сравнить эту цифру с ежегодной суммой убытков, достигающих 75 миллионов.

Так и хочется воскликнуть: «Дорогие преобразователи природы! А нельзя ли поосторожнее?..»

Когда я сокрушался об исчезновении реки моего детства — Лыбеди, меня можно было упрекнуть в сентиментальности. Но здесь я должен сказать о гибели многих других рек, которые уже не годятся ни для разведения рыбы, ни даже для хозяйственного использования. Это Луганка и Баламутка в Донбассе, Лопань и Журавлевка на Харьковщине, тишайшая Стугна под Васильковом.

Как же можно оставаться безразличным к убыванию живой воды? Охрана природы и ее водных запасов затрагивает интересы не только нынешнего, но и последующих поколений.

Живая вода…

Так назвал один из своих романов замечательный украинский писатель Юрий Яновский. В его кабинете на книжном шкафу стояла модель брига, плывущего под всеми парусами навстречу опасностям. А на столе рядом с рукописями постоянно лежали старинные лоции, «Фрегат „Паллада“», романы Джозефа Конрада — поляка, родившегося на Украине и ставшего английским писателем.

Для того чтобы всю жизнь хранить верность вымпелу флотской романтики, не обязательно быть «соленым парнем с обветренной грудью, с кривыми ногами» (Светлов). В этом убеждают и судьба Юрия Яновского и судьба Александра Грина, чьи сказочные, праздничные моря приносят счастье вот уже скольким поколениям читателей, и судьба молодого, безвременно ушедшего от нас Марка Щеглова, который написал об алых парусах Александра Грина одну из лучших своих статей. Да и сам Жюль Верн, как известно, не был ни штурманом, ни капитаном дальнего плавания.

Марк Щеглов просил меня прислать ему флотскую тельняшку, и я до сих пор казню себя за то, что не сдержал слова.

Теперь март, и под ногами чавкает грязный снег. Грустно кричат чайки. А в кармане у меня письмо, которое мне переслали из дому. «Обретаюсь в Санкт-Петербурхе, — пишет мой друг, — стою напротив Адмиралтейства, гляжу на кораблик, венчающий иглу, и твержу поразительные строки В. Ходасевича:

Плыви, кораблик мой, плыви,Кренясь и не ища спасенья,Его и нет на том пути.Куда уводит вдохновенье!..»

Я давно не видел Адмиралтейской иглы. Над Днепром совсем другое небо. По лужам бродят пацаны «образца 1966 года» и сосредоточенно пускают бумажные кораблики. На меня они не обращают внимания. И я им завидую. Быть может, их корабликам суждено выйти в океан, и обогнуть мыс Горн, и дойти до острова Пасхи… Я им не мешаю. В жизни их ждет не только простуда. И привыкать к этому надо смолоду.

Яков СВЕТ

Акрополь в Андах

(Необыкновенное открытие профессора Бингхема)

Профессор Йельского университета Хайрам Бингхем многим своим коллегам внушал опасения. Йельский университет был гордостью города Нью-Хевена, а Нью-Хевен с его десятью банками, семьюдесятью церквами и огромными оружейными заводами был гордостью Новой Англии. Спору нет, Хайрам Бингхем принадлежал к старинному новоанглийскому роду. Но, во-первых, на свет он появился не в Бостоне или в Нью-Хевене, а в Гонолулу, и не только детство, но и юность провел среди полуязычников-гавайцев.