Даниил Мордовцев - Замурованная царица Страница 11

Бедный энтузиаст не подозревал, что пройдут тысячелетия и весь мир, именно весь мир растащит, расхитит его гордость — его памятники, гробы, мумии царей и жрецов, всех богов Египта, его сфинксов, его обелиски, колонны, свитки папирусов, священные систры, жертвенники, доски с иероглифами, с гимнами, вырезанными на стенах храмов, — все это весь мир растащит, безбожно разграбит, не оставит камня на камне — и поставит у себя на площадях (обелиски), в музеях, в кабинетах, и в каждой столице мира, в каждом более или менее значительном городе будут открыты «египетские музеи», где праздные бродяги с гидами и каталогами в руках будут равнодушно проходить мимо этих священных реликвий удивительной страны, мимо этих немых свидетелей глубочайшей древности человечества, свидетелей его гордой, померкшей славы, его радостей, страданий, слез… А что останется нерасхищенным, то засыпят пески пустыни… И уцелеют, как укор богам, на которых возлагалось гордыми фараонами столько надежд, как укор человечеству, ничего не щадящему, — уцелеют одни пирамиды, да и то памятники не египетского народа, не его гения, а памятники народа еврейского, вечного, несокрушимого народа, как несокрушимы и вечны пирамиды [8].

— Да, наши боги не то, что жалкие боги какой-нибудь Трои или Финикии! — продолжал энтузиаст. — А с нашими пирамидами своею древностью может поспорить разве одна земля да это бесконечное голубое небо!

Он поднял к нему руки.

— О светоносный Горус! О Аммон-Ра, отец богов!

Старше упал на колени и восторженно молился. Это успокоило его волнение.

— Так нет больше Трои? — спросил он, продолжая путь.

— Нет… Одни груды камней да пепел, разносимый ветром… Бедная Кассандра, бедная Гекуба! Как тени, они проходят предо мною… Это прекрасное тело Гектора, голова которого колотится о камни… Бедная Андромаха… Я все это, кажется, вижу теперь…

— А как же ты уцелел? — спросил старик.

— Я ушел вместе с сыном царя дарданов Анхиза, с Энеем… Ушло от общей гибели несколько сот троянцев, и море спасло их. Я был вместе с ними. Долго носились мы по морю, пока боги не сжалились над нами: я увидел берега родной Африки.

— К Египту привели вас наши боги? — спросил снова старик.

— Нет, далеко туда, на запад, где великий Ра опускается на покой. Мы пристали к чужому городу — название его Карфаго. Там царствовала тогда добрая царица — Дидона… Бедная!

— А что? Чем бедная?

— Ее уж нет на свете.

— Умерла? Отошла на вечный покой?

— Нет, хуже того: она сожгла себя на костре.

— Живою сожгла себя?

— Живою — и такая еще молодая, прекрасная.

— Это оскорбление божества! — воскликнул старик.-

Где же теперь ее душа?

— Она не могла пережить своего несчастья: она полюбила Энея, она отдавала ему свое царство, а он покинул ее, хотя и любил.

— Зачем же покинул, когда ему, бездомному скитальцу, отдавали целое царство?

— Он не мог ослушаться своих богов.

— Своих богов? — со старческой запальчивостью воскликнул египтянин. — А что сделали его боги с его Троей? Несчастный, неразумный человек — верит своим богам!

— Да, он продолжает верить. Боги внушили ему, что он должен основать там где-то, далеко на западе, сильное царство, которое покорит весь мир.

— Как весь мир! — вскипел снова старик. — А Египет, а наши боги?

— И Египет будто бы покорит и отомстит эллинам, которые разрушили его Трою.

— Это кощунство! Это наглая ложь! Его боги — презренные лгуны! Они такие же, как боги необрезанных, презренных сынов Либу. И ты ему не сказал прямо в глаза, что он несчастный безумец?

— Нет, я только тайно ушел от него, когда он отплывал в Уат-Ур («Великие зеленые воды», как называли египтяне Средиземное море).

— И хорошо сделал, сын мой… Безумец! Он смеет надеяться, что когда-нибудь Египет будет побежден кем-либо! Никогда! Пока стоят вот эти пирамиды на земле, а по небу ходит вот этот великий Аммон-Ра и светоносный Горус — царство фараонов не исчезнет, как исчезла его Троя.

Пирамида Хуфу или Хеопса оставалась уже несколько вправо, блестя на солнце своей гладкой гранитной облицовкой. Против них уже высилась пирамида Хеопса или Хефрена, а ближе к ним — чудовищная голова сфинкса Хормаху («Горус в сиянии»). Путники шли прямо на сфинкса. Скоро открылись его полузасыпанные песком лапы и грудь с прислоненной к ней гранитной доской, тоже полу занесенной песками пустыни.

— Безжалостная пустыня! Она даже великого Хормаху не щадит, засыпает своими песками, — сказал старик, подходя к сфинксу и падая перед ним на колени. — И доску засыпает со священной надписью фараона Тутмеса IV.

И младший путник упал на колени.

— О великий, жизнь дарующий Хормаху! — сказал он с благоговением. — Тебе я молился в плену, в далекой Трое, и ты услышал мою молитву, сподобил меня снова увидеть родную страну и питающий ее многоводный Нил. Я прежде никогда не видел твоего светоносного образа, а теперь сподобился лицезреть тебя, великий Хормаху!

Старик тоже молился.

— А что это за надпись? — спросил тот, что был в плену у троянцев, когда старик кончил свою молитву. — Тут упоминается имя фараона Тутмеса IV.

— Да, это его начертание. Вот уже два с половиною века, как сделано это начертание, а оно совсем не выветрилось, только песок засыпает его.

«Однажды, — читал младший путник, — занимался царь метанием копий, для своего удовольствия, на земле мемфитского округа, по направлению сего округа к северу и югу, стреляя в цель медными стрелами и охотясь за львами в долине газелей. Поехал он туда на своей двухконной колеснице, и кони его были быстрее ветра. С ним было двое, сопровождавших его. Ни один человек не знал их. Настал час, когда он давал отдых своим слугам. Он сам воспользовался этим временем, чтобы принести на высоте богу Хормаху, близ храма Сокара, в „городе мертвых“ (Некрополис), и богине Ранну жертвоприношение, состоящее из цветочных семян, и чтобы помолиться великой матери Изиде, госпоже северной стены и госпоже южной стены, и богине Сохет Ксоитской, и богу Сету. Ибо великое чарованье лежит на этой местности от начала времен даже до местности владетелей Вавилона, вдоль по священной дороге богов до западного светового круга Он-Гелиополиса, ибо образ сфинкса есть изображение Хепра, весьма великого бога, живущего на этом месте, величайшего из всех духов, существа более всех почитаемого, которое покоится на этой местности. К нему жители Мемфиса и всех городов, стоящих на местности, ему принадлежащей, воздымают руки, чтобы молиться пред лицом его и приносить богатые жертвенные дары. В один из этих дней случилось, что сон одолел царским сыном Тутмесом…»