Мишель Зевако - Любовь шевалье Страница 11

Итак, мужчины решили под покровом ночной тьмы выбраться из столицы. В тот же день Пардальян-отец имел с герцогом де Монморанси весьма серьезную беседу. Жан отправился в отведенную ему спальню; Лоиза была в своих комнатах с матерью, и ветеран остался с маршалом с глазу на глаз. Неустрашимый солдат отважно начал разговор, хотя сердце его бешено колотилось.

— Вы, наверное, безмерно счастливы, монсеньор, обретя такую прелестную дочь! — сказал Пардальян герцогу.

— Вы правы, сударь!

— Думаю, Всевышний дарует ей прекрасного супруга! — с самым невинным видом заявил старый хитрец. — Не представляю только, где найти человека, который был бы достоин такого сокровища…

— Отчего же? Одного я знаю, — не колеблясь, промолвил маршал. — Редкий человек. На свете не много таких, как он… В душе его отчаянная смелость сочетается с удивительной тонкостью и деликатностью чувств. То, что я слышал о нем, и то, что наблюдал своими глазами, позволяет мне сравнить его с блистательными героями прошлого. Он — словно воскресший рыцарь императора Карла Великого. Именно этому мужчине, милый мой Пардальян, я и отдам руку своей дочери.

— Извините меня за нескромность, монсеньор, но портрет, который вы сейчас нарисовали, так восхитителен, что мне очень хочется взглянуть на это воплощенное совершенство. Не сочтете ли вы за дерзость, если я поинтересуюсь, как имя этого человека?

— Ну что вы! Я стольким обязан вам и вашему сыну, что с удовольствием поделюсь с вами всеми своими радостями и заботами. Вы встретитесь с ним, сударь, ведь вы, разумеется, будете присутствовать на свадьбе Лоизы…

— Так как же зовут ее суженого? — повторил свой вопрос Пардальян.

— Граф де Маржанси, — объявил маршал, пристально глядя на старика.

Тот едва сумел скрыть горькое разочарование: слова маршала точно острый нож вонзились ему в сердце. Он пробурчал что-то невнятное и потрясенный, чуть не плача, потащился в спальню к Жану.

— Я беседовал сейчас с герцогом, — сообщил он сыну.

— И о чем же, отец?

— Полюбопытствовал, не думает ли он о замужестве Лоизы. А теперь крепись, мой мальчик. Порой полезнее прижечь рану раскаленным железом, чем лить на нее благоуханный бальзам. Не видать тебе этой крошки, как своих ушей. Отец хочет обвенчать ее с неким графом де Маржанси.

— Вы знакомы с ним, батюшка?

— Нет. Однако графство Маржанси мне известно. Прежде это было большое поместье, со всех сторон окруженное владениями семьи Монморанси. Затем от него отрывали кусок за куском, и в конце концов оно превратилось в ничтожный клочок земли, который еще лет двадцать назад принадлежал де Пьеннам, но и его старый скупец-коннетабль, отец нынешнего герцога, присоединил к своим угодьям. Теперь, похоже, графство восстановлено, и какой-нибудь дворянишка приобрел его вместе с титулом.

— Все это уже неважно! — равнодушно заметил шевалье.

— И ты совершенно спокоен! — взорвался Пардальян-старший. — Тебе нанесли такую обиду, а ты и бровью не повел!

Оба замолчали. Рассерженный отец нервно мерил шагами комнату, а сын сидел в кресле, сохраняя все то же бесстрастное выражение лица.

— Просто случилось то, что и должно было случиться, батюшка. Я оказал герцогу несколько мелких услуг, и он вознаградил меня за это, с истинным радушием принимая в своем дворце. Представляете ли вы, отец, где сейчас находитесь?

— Полагаю, в твоей комнате!

— Вот именно! В этой спальне, батюшка, почивал король Генрих II, засидевшись однажды у старого коннетабля, отца маршала де Монморанси. С тех пор никто больше здесь не жил. Какая честь, сударь, для такого оборванца, как я, привыкшего бродить из одной гостиницы в другую, а то и проводить ночи под открытым небом!

На лице шевалье появилась ироническая улыбка. Усы его встопорщились.

— Подумать только, я сплю на королевском ложе! — продолжал Пардальян-младший. — Мог ли маршал оказать мне большую честь? Разумеется, не мог!

— Шевалье, мы немедленно покидаем этот дом!

— Нет, батюшка.

— Почему это — нет? Зачем тебе тут оставаться?

— Герцог надеется, что мы проводим его до замка Монморанси. И мы это сделаем! Как только он окажется в полной безопасности в своей неприступной крепости, мы распрощаемся, в тот же день ввяжемся в какой-нибудь жаркий бой и падем с честью.

— Черт возьми! А почему бы маршалу не обратиться к графу де Маржанси? Пусть сей идеал рыцарства и охраняет в пути своего будущего тестя!

— Не сомневаюсь, что граф поспешит нам навстречу, — вздохнул шевалье. — Но до замка Лоизу буду сопровождать я! Это мое право, и я никому не намерен уступать его. В минуту опасности она позвала на помощь меня — меня одного!.. Я всегда буду помнить этот миг… Я сидел возле окна на постоялом дворе «У ворожеи»… Да, батюшка, мне нужно заскочить туда — отдать кое-какие долги. Как у вас с деньгами?

— У меня есть три тысячи ливров. Прощальный дар Данвиля, о чем он, впрочем, не подозревает. Так ты решил расплатиться с почтеннейшим Ландри?

— Да, и еще с мадам Югеттой.

— Значит, ты задолжал им обоим?

— Вот именно. Ландри ждет от меня денег, а Югетта — благодарности. С ним-то я улажу дело просто, а вот с ней… Тут, похоже, будет посложнее… Экю — они и есть экю, и стоимость их куда меньше, чем цена слов, согретых душевным теплом… Что ж, попробую сказать Югетте именно такие слова. Пока же давайте собираться в дорогу, батюшка. В пути много чего может приключиться, и тогда понадобится не только сила, но и хитрость. Данвиль — опасный враг, а вслед за нами кинется еще и свора более мелких псов…

— Я знаком с двумя-тремя лихими ребятами… По-моему, их нелишне будет прихватить с собой. Поищу-ка я этих головорезов по притонам Воровского квартала.

— Правильно, батюшка, только не слишком рискуйте.

Ветеран безмолвно посмотрел на сына, тяжко вздохнул и отбыл.

Жан отстегнул шпагу, в задумчивости походил по спальне и опустился в большое кресло, за которым в особняке Монморанси закрепилось название «королевского», поскольку в нем не раз отдыхал в прежние времена Генрих II.

Не стоит считать, что шевалье ломал перед отцом комедию, изображая молодого влюбленного, который подшучивает над своим фиаско, однако позволяет всем догадываться, что сердце его разбито навеки. Жан никогда не лгал даже самому себе, а это куда сложнее, чем устраивать представления перед окружающими.

На лице шевалье играла обычная холодновато-насмешливая улыбка; он не проливал горьких слез, не испускал тяжких вздохов. Жан умел скрывать свои чувства. Однако он был юн и наивен. Он не мог не сострадать чужим бедам и хотел порой стать сказочно богатым, чтобы помочь тем несчастным, с которыми сводила его жизнь. Но ведь он был нищим!