Поль Бертрам - Тень власти Страница 112

Наконец, я не могу определить, когда именно, – время тянулось для меня бесконечно, – я услышал, как кто-то подошел к моей двери. Через минуту в замке появился ключ и повернулся с лязгом.

Наконец-то! Я в самом деле был рад.

Дверь медленно отворилась, свет фонаря упал на пол.

– Не угодно ли будет вашему превосходительству выйти отсюда? – раздался голос тюремщика.

– С удовольствием, – отвечал я. – В следующий раз, когда вы сюда кого-нибудь посадите, подметите эту конуру и откройте окно. Ты думаешь, что дворянину нужно меньше, чем тебе, каналья? – сказал я, выходя.

– Ваше превосходительство, в этом не моя вина, – отвечал сторож. – Все будет исполнено, как вы желаете.

Меня это порадовало, но вместе с тем его покорность показалась мне странной.

Я взглянул вокруг себя. Потребовалось несколько минут, чтобы оценить положение. В моих глазах все еще мелькал свет фонаря, и хотя это был жалкий свет, но мрак в моей темнице был так густ, что и этот свет казался мне ослепительным.

Мало-помалу я стал различать другую фигуру – какую-то женщину, закутанную в темный плащ. Она что-то сказала тюремщику, тот в ответ поклонился и, поставив фонарь на пол, вышел в дверь, находившуюся в дальнем конце коридора.

Мы остались одни.

Женщина откинула капюшон со лба.

– Марион! – крикнул я, простирая к ней руки.

Она сделала шаг вперед и вдруг со стоном упала на колени, в отчаянии протягивая ко мне руки. Ее пальцы как будто хотели, но не могли схватить меня.

– Простите меня, – зарыдала она, – но я недостойна касаться вас.

– Как, Марион, неужели вы все еще сомневаетесь во мне? Когда человек с минуты на минуту ожидает смерти, то он, конечно, действует и говорит искренно.

– Дон Хаим, простите меня. Если б я поверила вам, то, быть может, все пошло бы иначе. Я должна была знать все раньше и… простите, простите меня!

Рыдания заглушили ее слова.

– Я прощаю вас, Марион. Будьте тверды. Наша любовь не умрет. Но почему я не могу касаться вас?

Ее голова низко опустилась, голос зазвучал как-то неестественно и странно:

– Я дала слово быть женой другого.

– Марион! – закричал я в ужасе.

Страшное подозрение промелькнуло у меня.

– Уж не ван Гульста ли? – спросил я сквозь зубы.

– Да, – отвечала она, не поднимая на меня глаз. Горячая волна гнева поднялась во мне, ибо я не знал еще всего. Для меня ясно было только одно: женщина, которую я любил, унизилась до этого…

– Я уже одной ногой в гробу, но я еще найду средства предупредить это. Клянусь Богом, я сделаю это! – гневно закричал я. – Если вы можете простить, то я не могу.

Сложив руки, она смотрела на меня умоляюще.

– Прошу вас, выслушайте меня терпеливо. Иначе я буду не в состоянии рассказать вам все. Забыть! Мне! Мне, у которой за эти четыре года не было других мыслей, как только о вас! Это было единственным средством спасти вашу жизнь. Не дай я этого обещания, вы теперь были бы уже мертвы – заколоты в своей темнице!

Теперь я понял все. Ее голос дошел до моего сердца. Но как могла она подумать, что я могу остаться в живых ценой этой сделки?

– Я лучше согласился бы умереть тысячу раз! – воскликнул я. – Вы должны были бы знать это. Я переговорю с ван Гульстом. Тут не должно быть обмана.

И я сделал шаг к двери.

Она быстро вскочила с пола и загородила мне дорогу.

– Нет! – закричала она. – Вы не должны этого делать. Сначала выслушайте меня.

В одну минуту она преобразилась. Грудь ее волновалась, глаза блестели. Только теперь я понял всю глубину ее любви.

– Вы должны жить и сохранить свою честь. Неужели вы думаете, что я об этом не подумала? Никто не знает, что вы любите меня. Ван Гульсту известно, что я вас люблю, но он не придает этому значения. Разве я не сделала того же самого несколько часов тому назад? И мне даже не стыдно было в этом сознаться.

– Марион!

– Теперь я знаю все, – продолжала она, сверкая глазами. – И вам нечего бояться. Это будет не такой брак, как у других. Живая я ему в руки не дамся.

– Марион! – закричал я опять. – Разве вы не знаете, что это грех, за который пастыри духовные обещают вечное наказание? И вы, сохранившая в себе веру, хотите совершить его?

– Да, – спокойно возразила она. В ее голосе послышалось что-то величавое, как будто она устыдилась моих сомнений. – Неужели вы думаете что ради вас я остановлюсь перед этим? Но не бойтесь. Бог не осудит меня. А что касается ван Гульста, то я прямо объявила ему об этом, и пусть он идет на риск. Ему нужна не я, а мое состояние – состояние Изабеллы. Мне кажется, на нем лежит какое-то проклятие. О, зачем вы все это сделали!

– Марион, если б я мог знать…

– Увы, вы правы. Если б только вы могли знать… Но мысль о том, что я могла косвенным образом способствовать вашей смерти… свела бы меня с ума! Я не могла бы жить с ней. Теперь я могу быть сильной; но тогда я должна была бы быть слабой! В конце концов ведь я все же женщина. И если моя смерть будет теперь моей обязанностью, тогда она будет грехом, который мне никогда не простится, и я потеряю вас в этом и в том мире. Сжальтесь же надо мной!

Упав опять на колени и судорожно обнимая мои ноги, она продолжала страстно:

– Смотрите! Я теперь прикасаюсь к вам, хотя и не должна этого делать. Я не встану, пока вы не обещаете сделать то, о чем я прошу. Обещайте, обещайте! – в отчаянии кричала она. – Если любите меня, обещайте!

Я был потрясен до глубины души. Вот это была любовь.

– Не сомневайтесь, – продолжала она. – Ваша честь будет спасена, и вы будете реабилитированы. Но вы должны жить, ибо вы не вправе отказываться от жизни.

Что-то строгое зазвучало в ее голосе.

– Вы принадлежите не только себе или мне. Вы нужны стране, чтобы вести ее к победе над заблуждением и мраком. Что я такое? Я только женщина, моя смерть останется незамеченной. Я знаю, знаю, – с необыкновенной мягкостью продолжала она, – что я задаю вам трудную задачу. Но я слаба и даю вам тяжелую задачу потому, что вы сильнее меня.

Я не мог отвечать, не мог произнести ни слова.

– Обещайте это мне, – мягко, но настойчиво начала она опять. – Заставляя меня ждать вашего ответа, вы причиняете мне страдания хуже всякой агонии. Если любите меня, обещайте.

Все мое существо возмущалось против этого. Нет, не должно этого быть.

– Но, Марион, – заговорил я, когда дар речи вернулся ко мне, – прежде всего я должен знать, прежде всего вы должны рассказать мне все. Может быть, есть еще выход.

– Увы, нет. Но я расскажу вам все, только обещайте. Если любите меня, освободите меня от этих мук. Сжальтесь и обещайте.

Она еще сильнее охватила меня. Невозможно было сопротивляться ее умоляющему голосу.