Константин Паустовский - Бригантина, 69–70 Страница 119

Я осторожно поймал ее и вынес наружу. Море тихо и свободно дышало в непроницаемой темноте. Но горизонт дымился синим, как от электросварки, светом. Наполненный холодной фосфорической пылью, скользил над водой прожекторный луч. Он медленным циркулем обвел бухту, на миг залил лунным сиянием кроны дубов и наше бунгало и нестерпимой звездой ударил меня в глаза. Бабочка, как завороженная, сидела на моей ладони, крепко вцепившись мохнатыми лапками в палец. Только дрожали чуткие антенны мохнатых усиков. Я стряхнул ее. Она вспыхнула на миг, как серебряная фольга, и полетела прочь от бунгало, вдогонку за призрачным светом.

Потом я узнал, что такие бабочки столь же обычны в этих местах, как наши августовские траурницы, казавшиеся мне в детстве самыми большими и красивыми в мире.

Когда, томясь на владивостокском аэродроме, я дожидался рейса в Москву, который по неведомым причинам все откладывался и откладывался, мне вновь довелось увидеть эту великолепную бабочку. Проклятые москиты загнали меня в душный буфет, куда вдруг влетела эта царица ночи. Она заметалась под потолком и опустилась на спину какого-то выморочного гражданина, пребывавшего в одурелой нирване после двух бутылок портвейна. Я тихо снял ее с измятой его рубашки и вынес на улицу. Но она вновь устремилась к свету. Ударившись о наполненное люминесцентным сиянием стекло аэровокзала, она скользнула вниз, чтобы украсить потом коллекцию какого-то малыша, испустившего кровожадный вопль охотника за черепами.

Свет потух, и Володя зажег свечку.

— Вы давно здесь? — спросил я.

— Как вам сказать? — задумчиво и немного грустно улыбнулся он. — И давно и недавно. Раньше я работал в Ленинградском ботаническом институте и каждый сезон месяца этак на четыре ездил сюда. Теперь вот работаю здесь, а зимой буду ездить в командировку в Ленинград. Государство от такой перемены ничего не теряет. Как говорится, от перемены мест слагаемых…

— А как жена, квартира?

— Жена пока в Ленинграде. Квартира бронируется на три года. Надо будет, срок можно продлить еще на три… А там, что так далеко загадывать, видно будет. Пока живу здесь, в моем бунгало… Как хорошо, что есть Японское море!

— Володя, я в общем представляю себе, в чем заключаются ваши функции начальника станции. По сути, вы руководите небольшим научным институтом, которому предстоит стать большим. Здесь более или менее все ясно. А чем вы сами занимаетесь? Как исследователь, разумеется.

— Вы что-нибудь слышали о диатомовых водорослях?

— Только то, что они везде есть.

— Тогда я расскажу вам подробней…

Здесь и начинается баллада диатомовых водорослей.

Они действительно встречаются повсеместно, в любом, даже самом маленьком водоеме. Слизь на камнях и водорослях, скользкий налет на днище судна и сваях — все это диатомы. Простейшая живая клетка, защищенная кремниевыми створками с идеальной структурой. Володя показал мне потом увеличенные в 1250 раз снимки различных диатомей.

Что в сравнении с ними вся современная архитектура, все кольца и броши ювелиров! Это плоские чечевицы и строгие эллипсоиды, необыкновенные воздушные арки и топологические поверхности высших порядков, купола, которые и не снились Фрэнку Ллойду Райту, ажурные чаши и трубчатые спирали, о которых даже не догадывается Оскар Нимейер, города будущего, так удивительно смело сложенные из правильных ячеек, что Ле Корбюзье мог бы просто перенести их на синьку в пропорциональном масштабе.

— Вот как выглядят снимки диатомей.

— Если бы я не был биологом, я бы стал архитектором, — сказал Володя, когда мы листали альбом с фотографиями препаратов.

Снимки были наклеены лишь на одной стороне листа. Я переворачивал страницу за страницей. И все чаще мне стали попадаться карандашные наброски на чистой стороне. По ним можно было проследить всю эволюцию бунгало. От первого замысла и фантастической программы-максимум до тщательно разработанных чертежей того самого милого домика из дерева и стекла, который янтарной капелькой повис над голубым полукругом бухты.

В Володином альбоме собрано и описано около четырехсот видов диатомовых Японского моря. Это колоссальный научный труд, который выйдет когда-нибудь в виде солидной монографии. Но творчество неотделимо и от чисто механической работы. Исследователь не только отыскивает новое, уравнивает, анализирует, сопоставляет, он еще и возится с микроскопом, меняет стеклышки на предметном столике и нажимает кнопку спускового тросика, укрепленного на окуляре фотоаппарата «Зениг». А потом он вырезает из отпечатанных фотографий нужный объект и приклеивает его на страницу альбома. Одни, тихо посвистывая, думают в такие минуты о футболе или рыбной ловле, другие рассказывают анекдоты или спорят по поводу аксеновской «Бочкотары», Володя разрабатывал проект бунгало.

— Я хочу, чтобы на месте палаток появились коттеджи и бунгало, подходящие к нашим зеленым сопкам, дубам с плоской кроной и синей бухте. Наиболее интересные по архитектуре образцы диатомей я беру на заметку. Это пригодится, когда мы развернем здесь большое строительство. Если вам попадется книга по японской архитектуре, пришлите, пожалуйста.

Сверкают простотой и математической изощренностью форм диатомеи под микроскопом. Живые драгоценные ожерелья, браслеты и диадемы. Если у жены Нептуна есть свой придворный ювелир, то оному можно лишь позавидовать. Милость повелительницы всегда пребудет с ним.

— Как называется ваша специальность — микробиолог изящных искусств или диатомист?

— Альголог, или водорослевед, — отвечает Володя.

Диатомеи двигаются по принципу танковой гусеницы. Оказывается, живая природа предусмотрела и такой вариант. Вообще изощренность эволюции, ее изысканное эстетство порой прямо обескураживают. Все, что выдумал человеческий гений, давно уже разработано на испытательских полигонах природы. Впрочем, человек — это тоже часть природы, звено в одной из ее эволюционных цепей. Лишь эта банальная истина утешает исследователя, созерцающего постоянное торжество великого и слепого соперника. Слепого? Как знать… Может быть, нам лишь кажется, что у природы нет конечных целей. Мы прошли лишь ничтожный участок бесконечного пути, но судим уже о всей дороге.

Диатомеи — важнейшая составная часть органического вещества моря, первый, начальный цикл грандиозной пищевой цепи. Они дают пищу зоопланктону, который является основной пищей рыб и китов. Но, умирая, гиганты моря и его карлики становятся кормом диатомей. Это замкнутый цикл. Диатомеи с большим на то основанием, чем кто-либо другой, могут сказать, что хорошо смеется тот, кто смеется последним.