Рахим Эсенов - Тени «Желтого доминиона» Страница 12

Сколько ни вглядывался Нуры в глаза своему собеседнику, так и не понял, что тот думал. О людях с такими непроницаемыми лицами хан как-то заметил: «Лучше иметь невозмутимое лицо, чем несметную казну». Однажды хан, распекая своих юзбашей за жадность, сказал: «И чего вы за богатством гонитесь? О душах своих позаботьтесь!.. Богатство закабаляет человека, лишает его воли». Тоже лицемер! Слушай, что мулла говорит, но не поступай, как он делает, ибо у него слова всегда расходятся с делом. Напротив, богатство раскрепощает человека, делает его свободным, независимым. Бедность – это жизнь на коленях, а в богатстве сила и величие. Уж это-то Каракурт на себе познал.

– О мой эфенди! – Мадер вынул изо рта дымящуюся трубку. Говорил он, как всегда, чуть выспренно. – Да вы никак пригорюнились… Как вершина горы не бывает без дымки, так и голова джигита без думки, – так, кажется, говорят туркмены? Надеюсь, вы не думаете плохо о своих друзьях? Подойдите вон к тому столу, я кое-что вам продиктую, – немец кивнул головой на темный секретер, стоявший в углу.

Округлые буквы, старательно выводимые рукой, косо ложились на листок: «Я, Нуры, сын Курре, родом из аула Конгур, по кличке Каракурт, обязуюсь верой и правдой служить разведывательным органам Германии…» Курреев прочел написанное и сам подивился: неужели все это он написал? Ведь последний раз брался за карандаш года три назад, когда помогал личному секретарю Джунаид-хана, которому хотел доказать, что аульная школа, а после и уроки ишана Ханоу неплохо выучили грамоте и его.

Над ухом раздался игривый голос немца.

– Каракурт! – хохотнул он. – Недурно придумано, а? Мы, немцы, любим символику. Это говорит о высокой культуре нации. Говорят, укус каракурта, этого невзрачного на вид паука, сражает наповал даже верблюда. Колоссально! Каракурт, каракурт… Прелестно, мой эфенди! – Мадер потирал длинные костяшки пальцев. – Не довелось мне пока увидеть это экзотичное насекомое. Разве только в музее. Не бывал я в Туркмении, не приводилось…

– А может, махнем, мой тагсыр? – В глазах Курреева мелькнули чертики. – Я покажу вам и каракуртов. Поведу такими тропами, что ни одна собака не сыщет. На Каракумы поглядели бы и этому голодранцу Аширу Таганову кишки заодно выпустили бы…

– А вы, мой эфенди, сорвиголова! – Мадер с восхищением оглядел своего новоиспеченного агента. – Увидеть Туркмению – моя голубая мечта. Надеюсь, мой эфенди, что в один прекрасный день вы пригласите меня в свой дом. Не украдкой мы с вами туда войдем, а открыто. Разумеется, это будет возможно, когда изгоним оттуда большевиков. И приблизить этот час – в наших с вами руках!

В дверях снова бесшумно возник Шырдыкули с ворохом одежды и обуви. Каракурт облачился в темный персидский костюм, обмотал вокруг головы белоснежную чалму, обул мягкие с загнутыми носками ичиги и стал похож на шиитского богомольца.

– Колоссально, мой эфенди! – Мадер оглядывал Курреева со всех сторон. – Говорят, в крови у предгорных туркмен немало персидского. Как же, веками обменивались визитами, набегами, наложницами… Любой перс заглядится на ваш горбатый нос. А теперь выслушайте меня внимательно. – Лицо немца еще больше заострилось. – Вы отправитесь в Мешхед, к реке Кешефруд, что пересекает город, затем по территории мавзолея имама Резы или, как называют его туркмены, Кизыл имама. На втором мосту, за мавзолеем, вверх по реке, каждый четверг после полудня вас будет ждать мой человек. Встретитесь с ним и станете его тенью. Запоминайте всех, с кем он встретится, их имена, приметы. Запоминайте все, о чем они будут говорить. Вас поведут на сборище, где будут люди, которые нас интересуют. Запоминайте их имена, где живут. В Советском Союзе ли, в Иране, Англии, Афганистане, Германии, Турции, хоть в преисподней. Пароль для связи: «Скажите, верно ли, что для получения сана хаджи достаточно побывать у святого Кизыл имама?» Отзыв: «Святая святых мусульман – Кааба в Мекке, но страждущему правоверному и посещение Кизыл имама дает право на такой священный сан». Знайте – всякий, кто придет с таким паролем, мой человек, и вы обязаны ему повиноваться.

Лицо Курреева поскучнело; эмиссар довольно отметил: «Шельмец! И тщеславен. Кажется, я не прогадал…» – и фамильярно похлопал по плечу Нуры:

– Не огорчайтесь, мой эфенди. Это ваше первое задание. Придет время, будете сами людьми повелевать. Но сначала докажите, что и как вы умеете делать. А пока возьмите вот это, – Мадер протянул Нуры два тугих мешочка с иранскими кранами и туманами[8].

Долго еще наставлял эмиссар своего нового агента. «Мы, немцы, рационалисты, – говорил он. – Мы экономим на всем. Особенно не следует расточительствовать самым драгоценным – временем, нельзя охотиться только за чем-то одним – материалом ли, человеком ли, сведением ли: так можно себя легко разоблачить. Надо уподобиться пчеле, которая летает повсюду, не пропускает ни одного цветка, собирая медоносный нектар. Так и агент не должен гнушаться любой полезной информацией, даже самой мелкой. Проявляй интерес ко всему, но так, чтобы со стороны никто не заметил. В этом мастерство агента!..»

Убедившись, что агент внял всем его советам, Мадер процедил сквозь зубы:

– Как видите, мой эфенди, мы вам доверяем. Теперь надо оправдать это делами! Предупреждаю, не вздумайте сбежать. За вами однажды такое замечалось… У нас руки длинные и беспощадные. Мы отыщем вас даже на дне хазарском. И еще один совет: не пытайтесь ухватиться за две лодки. Мы это разгадаем сразу. Утонете иначе, мой эфенди!..

Спустя недели полторы, по дороге из Астрабада в Мешхед, в толпе богомольных паломников, с нищенской сумой на шее шагал Нуры Курреев. Его губы что-то бормотали. Но не молитву, которую должен творить странствующий дервиш, направляющий свои стопы к святой гробнице, а советы и наставления Мадера, известного в кругу коммерсантов под именем Вели-хана Кысмата, турецкого коммивояжера, представителя одной солидной берлино-стамбульской торговой компании.

Отпрыск древнего рода, барон, он гордился тем, что его предки, рыцари-крестоносцы, присягали Тевтонскому ордену, ходили крестовыми походами на Русь. В роду Мадера не было ни по отцовской линии, ни по материнской даже худородных французов и испанцев. Его далекие пращуры, огнем и мечом прокладывавшие путь «воинству Христа», брали себе жен лишь из родовитых кланов. Да, Мадер мог поручиться за чистоту генеалогии. Людям, впервые встречавшимся с ним, он не упускал добавить, что весь его род издревле исповедует католицизм.

Спустя несколько лет Вилли Мадер сочтет за благоразумие не заикаться о своей приверженности к католической вере. Почему? Фюрер был против католицизма, так как ревновал людей к Богу, не хотел делить с ним их любовь, считая, что в Германии, а затем и во всем мире должно быть только одно божество – он, Адольф Гитлер. Об этом Мадер знал давно. Но пока Гитлер, ходивший под своей фамилией – Шикльгрубер, выкрикивал бредовые лозунги в мюнхенском пивном погребке «Мюнхенбрауэнкеллер», барон не обращал внимания на истеричные речи какого-то там безвестного ефрейтора. Когда же Германию стала захлестывать ядовитая волна фашизма, то в ее мутной пене Мадер разглядел неряшливую, засаленную челку фюрера. И барон сказал в кругу военных на дипломатической службе: «Немцам нужен такой пророк. Каждый народ достоин иметь своего вождя. Само небо послало его Германии…»