Фредерик Марриет - Иафет в поисках отца Страница 12

— Кажется, что вы путешественники, господа, но не знаете сами, куда едете. Когда ночь покрывает землю, птицы возвращаются в свои гнезда, животные — в свою нору, а люди запирают двери. «Propria quoe maribus», — как говорит Геродот, что, если перевести, значит:«Такова натура людей». «Tribunlur mascula dicas. Скажите мне ваши злоключения», — как говорит Гомер.

Этот разговор меня очень удивил. Услышав латинские возгласы, которые он извлек из грамматики этого языка, я тут же узнал, что он хотел выказать свою ученость из одного шарлатанства. В его словах было что-то забавное, в чем он казался очень оригинален и вместе с тем заставлял принимать себя за какую-нибудь необыкновенную особу. Помолчав немного, я толкнул Тимофея локтем, приглашая принять участие в разговоре, и потом ответил:

— Вы угадали, мы точно, путешественники, только ищущие счастья, которое и надеемся найти, хотя путь, избранный нами, довольно труден. «Haustus hora somni samendus», — как говорит Аристотель; этого я не смею переводить для столь ученого мужа, как вы, которому нет ничего непонятного и который не нуждается в истолковании подобных мест.

— Ваша правда, экспликации для меня бесполезны; я все постигаю собственным умом; притом очень рад встретиться с людьми, знающими латинский язык, — говорил наш новый знакомец. — Может быть, вы тоже понимаете по-гречески?

— Нет, по-гречески я не говорю.

— Очень жаль. Мне было бы весьма приятно потолковать с вами и на этом диалекте. Эскулап говорит: «Ashalder-affmotion-accapon-pastivenison». Эту фразу я вам передам следующими словами: «Мы часто находим то, о чем не думаем». Желал бы я, чтобы и с вами случилось то же. Но где вы воспитывались и чем занимались?

Полагая, что неопасно сказать ему правду, я удовлетворил его любопытство, сказав, что был воспитан в училище, а потом исполнял должность аптекарского провизора.

— Итак, вы начали учиться и приобретать ваши познания в моей знаменитой специальности. Но вам еще остается узнать многое. Во-первых, вам надо провести несколько лет с каким-нибудь ученым мужем, чтобы достигнуть учености, подобной моей. Много тайн в природе еще не открыто. Ut sant Didorum, Mars, Bacchus, Apollo, Virorum… Надо посетить многие страны земного шара. Ut Cato, Virgilius, Fluviorum, ut Tibris, Orentes. Я был во всех этих местах и сверх того во многих других. Цель теперешнего моего путешествия состоит в том, чтобы на высотах Андских гор собирать лекарства, когда луна будет в самом близком расстоянии от земли. Там я останусь на несколько месяцев среди облаков, где голос человека не слышен, — Vocito, vocitos, vocitavi, — где я буду ходить, наклонив голову к земле, — as in proesenti, — перенося холод. «Frico quod fricui dat», — как учил Евсевий. Но сколько трудов и опасностей может случиться при приобретении этих познаний, которым я посвятил себя единственно из любви к ближним!

Обязанность, которую он возложил на себя, показалась мне довольно странной.

— Очень рад сопутствовать вам в этом путешествии, — ответил я. — Иосиф говорит справедливо, что capiat pilulae duae post prandium. Лучшее занятие — путешествие.

— Я тоже хотел бы с вами ехать, — прервал Тимофей. — Сверх того, мы уже совершили огромное путешествие, а именно: сделали три мили за каретой, десять пешком и вот около восьми миль, думаю, проехали в этой телеге. Кофагус говорит: «Trea Cochlearicras-се mani sumenda», то есть: «В свете есть высокое и низкое».

— Как, — вскричал наш спутник, — и он имеет познания в латыни?

— Я, кажется, совсем от нее отделался, — ответил Тимофей.

— Он также с вами едет? — спросил меня незнакомец.

— Если я не забегаю вперед, то мы две собаки на одной своре, — продолжал Тимофей.

— Понимаю, вы товарищи. Concordat cum nominativo, numero et persona. Скажите мне, пожалуйста, умеете ли вы перетирать лекарства в ступке, приготовлять их окончательно и делать пилюли?

Я ответил ему, что это было всегдашним моим занятием, а потому я знаю толк в этих вещах.

— Так как нам остается еще несколько часов ночи, то мы постараемся заснуть. Когда солнце встанет, я посмотрю на ваши физиономии и скажу, можем ли мы быть друг другу полезны. Ночь есть время отдыха и, как говорит Квинтус Курциус: «Custos, bos, fur, atque caserdos. — Покой равно для всех создан». Итак, покойной ночи.

Глава IX

Мы последовали его совету и вскоре заснули. Наутро я пробудился, чувствуя руку, шарившую в моем кармане. Я схватил ее и не выпускал, держа крепко свою добычу.

— Пустите мою руку, — кричал какой-то плаксивый голос.

Не говоря пи слова, я сейчас же вскочил (тогда уже совсем почти рассвело) и стал осматривать особу, сунувшую руку. Это был худой, дурно сложенный молодой человек, которому, по-видимому, было не более двадцати лет, но казалось, что он вовсе не принадлежал к человеческому роду. У него было бледное длинное лицо с выкатившимися глазами, кости его щек совсем высунулись, а к голове, покрытой длинными крепкими волосами, как щетиною, были приклеены огромные уши. Такого существа я никогда не видывал. Я долго смотрел на него с удивлением. Он повторял прежние слова с тем же глупым выражением:

— Да выпустите ли вы мою руку!

— Чего же ты искал в моем кармане? — спросил я его с сердцем.

— Я искал мой носовой платок, потому что имею обыкновение держать его в этом кармане.

— Как, в кармане твоего соседа?

— Моего соседа? — сказал он, продолжая глядеть на меня пристально, как одураченный. — Виноват, я думал, что это мой.

Я высвободил его руку, которую он немедленно сунул в свой карман и вынул из него платок, если эта тряпка заслуживала название платка.

— Вот, я вам говорил, что кладу его всегда в этот карман.

— Скажите, пожалуйста, кто вы такой? — спросил я, смотря на его одежду, которая состояла из широких белых полотняных шаровар и старой жилетки.

— Я кто? Я — дурак!

— Я думаю, вы скорее плут, нежели дурак, — ответил я, удивленный его странной фигурой и платьем.

— Нет, вы ошибаетесь, — сказал мне вчерашний ночной голос — Он глуп от природы — это правда, но зато служит мне приманкой публики. Ум может являться и среди пороков этого света, не быв замеченным, но глупость собирает всегда кучи слушателей.

Когда он говорил, я внимательно его рассматривал. Это был человек уже в летах, с седыми волосами, носил манжеты и жабо. Глаза его были еще очень живы, но остальные черты трудно было разобрать, потому что лицо ею от толчков нашего экипажа так измаралось, что па нем можно было видеть все цвета радуги. Возле него с одной стороны лежала треугольная шляпа, а с другой — закутанное в солому дитя. Тимофей смотрел на него, и когда глаза наши встретились, мы не могли удержаться от смеха.

— Вы, верно, смеетесь над моей наружностью? — спросил нас старик.