Антон Дубинин - Катарское сокровище Страница 12

— Так будете присягать? Положите руку на Распятие, вот сюда… И повторяйте за мной: я, такая-то, назовите свое имя…

— Я, такая-то…

— Да не такая-то, а Виллана Каваэр, или как вас там!

— Виллана, истинно, Виллана во святом крещении, а по мужу — Каваэр… Нет, не могу я, ну ей-же Богу не могу! Вдруг там что забудется, потеряется, и выйдет, будто я на собственного мужа наговорила… — и она отдернула руку, будто черное распятие внезапно раскалилось.

— Куда оно потеряется? Как оно забудется? — вскричал брат Гальярд, начиная терять терпение. — Вот же брат при вас ваши слова на бумагу записал! Чернила у него, что ли, с бумаги испарятся? Проглотим мы протокол, что ли, и новый за вас наговорим?

Тетка Виллана, близкая к слезам, таращила круглые, как у галки, темные глаза и беззвучно шевелила губами.

— Не горячитесь, брат, зачем вы пугаете бедную женщину, — вероломно напустился на Гальярда брат Франсуа, явственно отводя товарищу роль «злого инквизитора». — Не видите, что ли: она человек простой, неискушенный… Ей по-хорошему объяснить надобно, а не кричать, как на последнюю грешницу. Так вот, дочь моя, смотрите сюда: эта бумажка — она называется протокол. Тут записано все, что вы только что нам рассказали, слово в слово записано. И вам надобно только положить вашу трудовую ручку вот сюда вот, на ножки Спасителя нашего…

Но и медовый подход брата Франсуа не особо помог: свидетельница вроде повеселела, но как только дело дошло до ручек и, прости Господи, ножек, снова уперлась, как Валаамова ослица. Как ни жаль, но в ее невинном ужасе перед клятвой явственно виднеется катарское влияние, хотя сама женщина, быть может, того и не ведает, печально подумал брат Гальярд. Ее мужа из-за одного этого пришлось бы вызвать к трибуналу и расспросить. Хотя бы из-за одного этого…

Положение неожиданно спас Аймер, тихим голосом предложивший собственноручно поклясться, что записал все верно и ничего нарочно менять не будет. Как ни странно, это помогло. Вслед за красивым молодым монахом и малость успокоенная тетка Виллана положила руку на Распятие и пролепетала нужные слова, после чего была отпущена с миром. Признаться, после ее ухода все, включая и безмолвного брата Люсьена, облегченно вздохнули.

— Вот же корова безмозглая, прости Господи, — доверительно вздохнул брат Франсуа. — Одно слово — Виллана: вилланка тупая и упрямая! Если они тут все такие, помоги нам святая Димпна не сойти с ума, дорогие братья… Каждый идиот будет махать языком по полдня, а ты знай слушай, как бенедиктинское пение…

— А вы чего ожидали от работы инквизитора — собрания салернских профессоров? Даров Пятидесятницы? — не сдержался брат Гальярд. Он уже явственно видел, что худшего напарника ему не могли предложить. Такая беда… Вместо союзника получил соперника. Того, кто будет выставлять каждую его ошибку, каждое неверное слово напоказ всему свету. Лучше бы его в пару с теткой Вилланой поставили, она хоть благонамеренна и искренна…

Однако поязвить друг друга инквизиторам не удалось, и к лучшему. Дверь приоткрылась, впуская нового посетителя, и брат Гальярд зарекся на будущее ссориться с собратом, внося разлад в и без того разлаженный механизм следствия.

После посещения мужичка по имени Мансип, главной целью которого было сообщить, что он вообще всегда ни при чем; после старухи Мангарды, клятвенно заверявшей, что церковный ризничий — еретик и страшный колдун, а кроме того, наслал на нее с помощью дьявола неизлечимый ревматизм; после молодой женщины, признавшейся, что она пару раз посетила еретическое собрание по наущению бывшего жениха; после еще нескольких человек разной степени осмысленности и виновности брат Гальярд чувствовал себя так, будто у него под черепной костью завелось осиное гнездо. Аймер тоже изнемогал и в перерывах тряс в воздухе ломившей писчей рукой; брат Люсьен, вдвое согнувшись над чистовиком, сделался еще бледнее, так что сквозь него почти просвечивала дальняя стена. Один Франсуа выглядел неплохо, бодро задавал вопросы, ни разу при посетителях не повысил голоса и не выказал усталости — и Гальярд вынужден был признать, несмотря на всю свою растущую неприязнь к францисканцу, что для работы инквизитора тот подходит довольно хорошо. Гораздо лучше самого Гальярда, и подобной чести ничуть не жаль. А ведь потом еще протоколы разбирать, думать над ними… А там уже и вечерня, и опять немного протоколов, и наконец — сон, сон, темный, тихий, без снов.

— Сколько их там еще? — спросил он у франка в дверях, косясь на быстро темнеющее окно. Тело требовало многого, если не сказать — всего: и еды, и отхожего места, и перемены позы — например, лечь бы да вытянуть ноги… Можно и прямо здесь.

— Всего трое, мессир, — отозвался сержант. — Парень да две девки. Пропустить или гнать взашей, пускай завтра приходят?

— Пропустить, конечно же, — Гальярд сам не ожидал от себя подобной готовности, даже «мессира» поправить забыл. — И на ночь человека надобно поставить, вдруг кто ночью придет — так его тоже пускать, только доложить сперва, чтобы мы успели подняться.

Совсем не того парня, как выяснилось, ожидал увидеть брат Гальярд. Ожидал же он, оказывается, русоголового юношу, виденного в церкви, и появление Марселя Каваэра, среднего сына байля, вызвало у инквизитора удивительное для него самого разочарование. Огромный, сильный парнюга, ростом с Гальярда, но куда шире в плечах, топтался с ноги на ногу, как ручной медведь, и в промежутках между фразами с ужасом смотрел инквизитору куда-то в угол рта. Тот отлично знал, куда он смотрит, и старался не усмехаться, чтобы еще больше его не смутить. Конечно же, Марсель смотрел на его шрам. Шрам, полученный Гальярдом в последний из дней, когда рядом с ним еще оставался брат Рожер… брат Рожер.

4. Брат Рожер

Брат Рожер-Поль, тихий и всегда несколько печальный монах родом из Сервиана, поступил в тулузский монастырь всего года за два до Гальярда, и сперва юноша думал, что тот — человек очень важный. Когда брат Гальярд еще не был братом, но просто Гальярдом, он часто видел этого невысокого и погруженного в себя монаха с седыми прядями в волосах то убирающим монастырскую церковь, с тряпкой в руках, или с мешком свежей соломы, посыпать пол; то привратником, приветливо смотрящим из маленького окошка наверху внешней двери. Именно брат Рожер отворил ему в тот ужасный и восхитительный день полной свободы, когда полуголый юноша в подштанниках заколотил дверным монастырским молотком, выкрикивая имя Божие, как зов на помощь… но о призвании брата Гальярда будет рассказано позже. Пока же я хочу говорить о брате Рожере, таком святом и смиренном, что его легко можно было принять за настоятеля, из-за одного только самоуничижения берущего на себя самую черную работу.