Вера Хенриксен - Сага о королевах Страница 13

— И вы, королева Гуннхильд, принадлежите к их числу?

— Да. Я думала, ты это уже понял.

— Вы слишком много от меня требуете, королева. Раб не может судить о таких вещах как честь.

Больше она ничего не сказала, а принялась за чтение.

Я помогал ей и сам перевел те записи, что были сделаны на латыни. Но я сделал это из честолюбивых помыслов — она должна была узнать, кто я есть на самом деле.

Неожиданно она стала рассказывать о королеве Астрид.

— Скоро выяснилось, что у меня есть друзья и при дворе конунга Олава. Однажды ко мне пришел Сигват и сказал, что один человек из свиты ярла остался со мной в Норвегии.

— Мне кажется, — сказал Сигват, — что ты хорошо знаешь его. Это Эгиль Эмундссон из Скары. Он просил передать тебе привет.

Я не могла сдержать радости:

— Эгиль! Это мой молочный брат.

— Успокойся, Астрид! Веди себя как подобает королеве!

Сигват покачал головой.

— Если ты будешь так радоваться и тут же побежишь к Эгилю, то конунг Олав может решить, что он значит для тебя больше, чем есть на самом деле.

— Эгиль мне не просто молочный брат. Я люблю его как родного.

— Если ты не поумеришь свой пыл, то пробудишь подозрения у Олава.

Сигват устроил нам встречу с Эгилем. И я узнала, что мой приемный отец, Эмунд из Скары, подозревал ярла в предательстве. Он специально послал со мной Эгиля в Норвегию, чтобы он позаботился обо мне. Эмунд также послал гонца к моему отцу и передал с ним, что моей вины в происшедшем нет.

Это было не совсем правдой, но Эмунд желал мне добра. Нам надо было во что бы то ни стало задобрить отца.

Мы посовещались с Эгилем и Сигватом и решили что Эгиль попросит Олава Харальдссона разрешить ему поехать в Швецию к моему отцу и попробовать договориться о приданом. И если норвежский конунг разрешит ему сделать это, то по дороге Эгиль заедет в Скару, расскажет Эмунду о моей жизни и попросит совета.

Олав Харальдссон не возражал против поездки Эгиля. А Сигват послал с ним письмо к Оттару Черному.

Я не знаю, что он написал в том письме, но не сомневаюсь, что он смог все рассказать так, что только Оттар понял, о чем шла речь.

Астрид посмотрела на Эгиля Эмундссона, который тоже сидел в палатах вместе с нами.

— Ты, Эгиль, — сказала королева, — можешь рассказать о поездке в Швецию лучше меня.

Эгиль помолчал, а потом стал рассказывать:

— В Ёталанде не было уже ни Рёгнвальда ярла, ни его жены, когда я приехал домой. Они убежали из страны, спасаясь от гнева Олава Шведского. И я был рад, что не встретил их.

Отец созвал тинг. Часть людей поддержала норвежского конунга, часть — шведского. Но все хотели мира. Поэтому было решено, что мы с отцом отправимся к Олаву Шведскому и попробуем уговорить его помириться с Олавом Норвежским.

Когда мы прибыли в Свитьод, отец сразу же отправился к Олаву. Ты, Астрид, знаешь, как витиевато мог изъясняться мой отец, когда было нужно. И поэтому в его речах королевская дочь ни разу не упоминалась.

Вместе этого он попросил конунга рассудить один спор. Дело касалось двух знатных людей — достойных, но враждовавших друг с другом. Сильный старался навредить слабому. На тинге было решено, что сильный заплатит выкуп. Но когда пришло время платить, он отдал гусят вместо взрослых гусей, поросят вместо свиней, а вместо золота — черепки. И еще обещал убить слабого.

— Как вы рассудите это дело? — спросил отец у конунга.

Олав Шведский присудил, что этот человек должен выплатить весь выкуп противнику и в три раза больше своему королю. А если он не выполнит этого решения, то Олав объявлял его вне закона и выгонял из страны, а имущество его должно было быть поделено поровну между королем и другим человеком.

Отец нашел свидетелей, которые могли бы подтвердить это решение.

Мы уехали из королевской усадьбы и отправились в Уллерокер, где уже собралось много народа. Все были страшно злы на Олава Шведского. Вскоре к нам присоединился сын конунга Якоб и один из его советников. Якобу в то время было двенадцать зим. Никто из исландских скальдов с ним не приехал, и я не знаю, с кем еще он советовался.

К тому времени Олав Шведский уже догадался, что вынес приговор самому себе. Потому что речь шла о распре между шведским и норвежским конунгами, а решение касалось свадьбы Астрид, дочери конунга и наложницы, которую отдали замуж вместо Ингигерд, матерью которой была королева. И тем не менее Олав Шведский хотел отомстить зятю, хотя должен был радоваться, что все устроилось так хорошо.

На том тинге все решили, что Олав Шведский вынес справедливый приговор, хотя дело касалось его самого.

Тогда же Якоба провозгласили королем и дали ему имя Энунд Якоб, потому что многим не нравилось христианское имя Якоб.

Олав Шведский по-прежнему оставался королем, но должен был поклясться, что не станет воевать с норвежским конунгом и отдаст приданое Астрид. А Энунд Якоб будет следить, чтобы его отец не нарушил данное слово.

Я вернулся к Олаву в Норвегию и рассказал о случившемся. Летом конунги встретились и заключили мир.

Эгиль замолчал.

Во время его рассказа королева Астрид несколько раз пила из чаши с пивом, но я не мешала ей делать это. Мне кажется, что Эгиль был не прав, когда советовал Астрид поменьше пить во время рассказа. Как мне кажется, Астрид лучше всего рассказывает, когда немного выпьет. Надо только следить, чтобы она не пила лишнего.

И она продолжила рассказ:

— С конунгом Олавом мне приходилось несладко — особенно в постели. Но после того, как Эгиль отправился в Швецию, конунг стал относиться ко мне с большим уважением — хотя бы на людях. Не знаю, был ли это совет Сигвата или Олав сам додумался, что теперь, когда было возможно примирение с моим отцом, ему стоило вести себя по-другому, но он изменился.

С того времени я сидела рядом с ним в палате и у меня были свои служанки. И хотя свадебных подарков он мне так и не отдал, я ни в чем не нуждалась.

В постели он был со мной по-прежнему груб — как и в первую ночь. Либо просто заваливался в кровать и тут же засыпал. Но случалось, что он говорил со мной.

Он говорил и говорил, и всегда только о себе самом и своих победах. Он буквально упивался своим успехом, как красна-девица. А я всегда поддерживала его и старалась вытянуть как можно больше, помня о совете Сигвата.

Кроме того, его разговорчивость устраивала меня и с другой стороны. Во время своих рассказов он не прикасался ко мне — только если не рассказывал о захваченных девушках. Тогда он сразу же воспламенялся и набрасывался на меня.

Через некоторое время он стал произносить свои висы и всегда ждал похвалы. Но мне не составляло труда хвалить его, потому что стихи были действительно искусно сложены.