Глаза Сатаны - Константин Волошин Страница 13

— Это поправимо. Мимо поедем, заберём. И харчей не мешало бы прихватить побольше. А с оружием как?

— Да кто ж о нём вспомнил-то? Теперь надо и о нём подумать. Мы тех собак порешили, а оружие при них осталось. Да и в доме пана можно поживиться — там одни слуги да супруга остались. Блажит…

— Хорошо, Омелько. Приготовься, хотя, что тебе готовить? В доме пана заберёшь всё, что нужно. Семья есть?

— Уже нет, пан казак. Один я остался, — в голосе мужика слышны были неподдельное горе и озлобленность.

— Тогда и раздумывать нечего, — заметил Демид, избегая тяжёлой для мужика темы. — Скоро Фома вернётся — сядем и поедем. Темнеет, а мы всё ещё торчим тут. Поспешать надо. Где пистолеты?

— Ой, пан казак! Мы с перепугу всё побросали! Что теперь будет?

— Ивась, дождёшься Фому, догонишь нас, а мы поспешим, дело не терпит. К дому пана поспешайте.

Демид пустил коня скорым шагом, Омелько семенил рядом.

Дом пана голосил бабьими голосами. У крыльца топтался конюх и нерешительно поглядывал на приближающихся всадника и пешего.

— Ну-ка, приятель, — грубо молвил Демид конюху. — Оседлай нам пару лучших коней, да поторопись! Спешим мы.

Подошёл Омелько, довольно вздохнул, протянул два пистолета.

— Слава Богу! Сохранились. Боялся, что уволокут!

— Больше не теряй, казак!

— Я ж не казак, пан! Никогда пистоля и в руках не держал. Выстрелил он, так я тут же его отбросил. Испугался дюже. Боязно…

— Привыкнешь. Это дело нехитрое. Всяк с этого начинает. С конём управишься? Иди в дом. Поищем чего-нибудь.

Демид не стал ожидать ответа. Он шагнул в сени большой хаты под соломой. Там горела лучина, а в открытую дверь виднелась горница со свечами в бронзовом канделябре.

В горнице рыдала женщина, рядом с кувшином воды стояла девушка. Она обернулась на звук шагов, в глазах застыл страх, граничащий с ужасом. Демиду стало не по себе от этих мечущих глаз.

— Ты чего? Не трону, не бойся! Для этого можно взять эту панну, — и он вздёрнул подбородок на женщину.

Та села, злобно уставилась мокрыми глазами на казака, прошипела с сильным польским акцентом:

— Проклятые! Быдло! Свиньи, звери!

Демида ударило в голову от этих презрительных слов, полных открытой неутолимой злобы. Глаза его прищурились в недобром смятении. Рука взметнулась и нагайка рассекла воздух, опустившись на мокрое лицо, горящее неукротимой ненавистью.

Женщина и девушка взвизгнули, девушка в ужасе прикрыла рот рукой, а полячка задохнулась от боли и неожиданного удара.

— Никогда не думала, как это другим приходится, сучка?! — прошипел Демид, чувствуя, как ярость разгорается в нём. — Ты ещё смеешь жаловаться? Я покажу, как мучается народ от таких, как ты, потаскуха польская!

Женщина готова была ответить, но новый хлёсткий удар нагайки вырвал из нутра женщины лишь очередной вопль боли и ужаса.

— Ты сама напросилась, сука! Эй, ты, — повернулся он к девушке. — Где у них деньги, драгоценности? Тотчас принеси! Убью обоих!

Вид Демида был столь грозен, что служанка метнулась в другую комнату, оставив дверь открытой. То была спальня, виднелась кровать под дорогим узорчатым покрывалом, мрачно поблёскивающим в густых сумерках.

Омелько стоял, словно изваяние, не смея шевельнуться. Демид обернулся к нему, посмотрел в лицо, спросил шипящим голосом:

— Де хочешь попробовать панской плоти, Омелько? Сладкая, душистая, а?

Омелько затряс отрицательно головой, не в силах вымолвить слово. Он бы и ответил чего, но язык не слушался.

— Ладно тебе, друг! Иди, отбери себе из одежды и обувки чего получше. Да не стесняйся. Казак должен выглядеть достойно. Пану больше ничего в этом доме не понадобится. Иди же и поторопись!

Женщина больше не выла, не плакала, только смотрела молча злобными глазами. Даже слёзы высохли. И Демиду показалось, что она только и ждёт, когда он покинет её дом и ей представится возможность насладиться местью, вымещая всё на несчастных селянах.

Он подошёл вплотную. Хозяйка не испугалась. Только плотнее сжала в кулаке надушенный мокрый платок.

— Тебе больше ничего не понадобится в этом мире, сучка! — голос Демида шипел, глаза так и оставались прищуренными, лицо бледно. Он рванул с её шеи цепочку с кулоном, оглядел руки, грубо сорвал перстни, обдирая кожу с пальцев, осмотрелся. Больше ничего здесь не было.

В это время вернулась девушка с двумя шкатулками в трясущихся руках.

— Ключей не нашла, — пролепетала она бледными губами, не смея поднять глаза на Демида.

— Не трясись, дурёха! Сейчас откроем, — он выхватил из ножен саблю и сильно рубанул по большей из шкатулок. Крышка разлетелась на щепки и перед глазами сверкнула груда золоти и серебряных монет. — Вот это порядок, посмотрим, что в другой.

В другой оказались женские драгоценности, и их было много.

— Видишь, девка, какие богатства накопил пан с панной? И всё это нашим с тобой горбом! Теперь пусть попробуют откупиться перед Господом за все свои паскудные дела!

Он вытащил перстень с фиолетовым камнем, посмотрел на девушку.

— Возьми себе, тебе пойдёт. Будешь красоваться перед женихом.

Она испуганно отвела руки за спину, отступила назад, прошептала в страхе, вскинула глаза, полные ужаса:

— Нет, нет! Я не могу, пан!..

— И то верно. Лучше возьми денег немного. Иначе будет подозрительно.

Демид насильно всунул перепуганной девушке горсть серебра, толкнул к двери и грубо прикрикнул.

В горницу вошёл Карпо, доложил, хмуро оглядев помещение и сжавшуюся на тахте женщину.

— Демид, кони готовы. Харч уложен.

— Хорошо что ты придел. Этот Омелько очумел от страха. Пойди с ним, поищи обувку и одежду. Верите побольше, мы тож поизносились с тобой. И с кровати попону возьмите. Она большая и сойдёт под палатку при дожде. И оружие не забудьте.

— А вот на стене висит. Чай целое.

Демид быстро сорвал с настенного ковра мушкет, пару сабель, копьё отбросил, а булаву прихватил, как и дорогой кинжал в ножнах с бирюзой и серебром вдоль ножен.

Омелько всё же очнулся и последовал за Карпом. Появился Ивась с Фомой. Они с удивлением взирали на разгром в горнице, на панну, так и не вставшую с тахты. Фома подошёл ближе, посмотрел в лицо, проговорил злорадно

— Допрыгалась, стерва! Хорошо разукрасили тебя! Только маловато. Вспомни, как наших девок с бабами полосовала, радостно было, а? Теперь поняла, что ж это такое?

Женщина молча, с ненавистью и ужасом одновременно, смотрела на Фому, прищурив гадливо глаза.

— Я тебя