Александр Ильченко - Козацкому роду нет переводу, или Мамай и Огонь-Молодица Страница 130

А Подолянка, словно сквозь сон, позвала:

— Кохайлик!

Но коваля уже и след простыл.

Волной захлестнула его думка про нынешнее утро, когда панна от него отказалась.

Не хотелось ему слышать от нее и благодарного слова.

Он огрел плетью коня и скакал к своим измученным, покрытым ранами борозенковцам, что спешивались чуть поодаль.

— Эй, сотник! — крикнул вдогонку Мельхиседек.

Михайлик, хоть и слышал это, не подумал, что зовут его, и коня не придержал.

Ища взглядом свою матинку, ведь не видел ее чуть не целый час, да еще такой страшный час, Михайлик оглядывал поле, залитое кровью, усеянное трупами людей и коней, поле черное и выбитое, полное стона и хрипа умирающих, и ныло сердце коваля в острой тоске.

— Мамо! — шептал хлопец. — Мамо! Где же вы? Матинко?

— Пане сотник! — на коне догоняя Михайлика, снова позвал епископ. — Вернись-ка!

— Тебя кличет владыка! — крикнул какой-то раненный в голову козак. — Тебя, тебя же!

— Меня? — остановив коня, удивился Михайлик.

— Тебя, тебя! — неведомо откуда взявшись, преградил ковалю путь Козак Мамай, а Песик Ложка тоже согласно гавкнул.

— Мамы моей не видели? — спросил у Песика Михайлик.

— Где-то здесь она, — ответил за того Мамай, заворачивая ковалева коня к белому камню, у которого, до прихода лекаря, уложили Ярину.

Сев на камень, владыка поджидал Михайлика.

— Его преосвященство зовет пана сотника, — сказал Мамай.

— Сотник убит в бою, — отвечал Михайлик, все еще не понимая, о ком речь. — Где же моя матинка?

— Я тут, — отозвалась Явдоха, появляясь возле сына. — Живой?

И матуся Михайлика всего ощупала, словно не веря своим глазам.

— Эй, сотник! — снова крикнул через головы, встав на камень, отец Мельхиседек. — Тебя, тебя зовут, пане Михайло!

— Меня? — удивился Михайлик.

— Да тебя же! — засмеялся епископ. — Иди-ка сюда!

— Кличут, сыночек! — подтолкнула Михайлика мама, как всегда все понимая с полуслова.

— Но почему ж… — растерянно глянул он на мать.

— Потому что мы с тобою, лебедок… мы с тобою стали теперь… сотники, — тихо пояснила Явдоха.

— Как же, мамо?

— Мы с тобой уже сотники, сынку! — громче сказала матуся.

— Я сам, мамо, я сам… — пытался было хоть малость унять свою матусю Михайлик, но Явдоха уже выступила вперед и, плечом пробивая Мамаю и Михайлику дорогу между Козаков, еще не остывших после боя, сердито на всех покрикивая, вела сына к белому камню, где поджидал владыка.

— Дорогу сотнику!

— Мамо! — с укором молил Михайлик. — Оставьте, мамо!

Однако Явдоха отменно знала свое материнское дело.

— Дорогу пану сотнику! — покрикивала она, пробиваясь меж воинов.

— Челом тебе, пане сотник! — встретил Михайлика епископ.

— Так то ж — не я… — робко начал было хлопец.

— Коли тебе говорят, что ты, — остановила матинка, — не спорь!

— А разве ж не ты погнал ворога? — спросил архиерей.

— То козаки, владыко.

— Не ты разве спас от гибели, от со́рома, от поло́на отряд покойного сотника Борозенко?

— Они отбивались от немцев, что дикие коты. Поглядели бы вы, владыко…

— Разве ж не ты показал им, как должно, чтоб славы козацкой не уронить, как должно ворога сечь, крушить, бить, а не отбиваться?

— Как же я мог показать, коли я и сам… не того…

— Несмелый? — подшучивая, спросил Козак Мамай.

— Коли я и сам…

— Не сердитый? — счастливо засмеялась матинка.

— Так они не за тобою в бой пошли? — спросил, поводя рукой вокруг, епископ.

— За ним, за ним! — признательно закричали козаки, что с честью вышли из боя за нежданным своим вожаком.

— Чуешь? — смешливо дернув себя за серьгу, спросил Козак Мамай.

— Чуем! — отвечала за хлопца матинка, перехватывая его взгляд, оттого что сын глаз не сводил с лекаря, который уже хлопотал подле Ярины.

— Вот и выходит, что стал ты сотником, парубче, — торжественно молвил пан полковник, а Михайлику прямо худо сделалось, прямо оторопел от неожиданности, и так ему захотелось, чтоб это было шуткой иль во сне, и он уже искоса посматривал на матинку, взглядом моля о помощи.

— Ну какие из нас сотники?! — чинясь и стесняясь, подбирая губы, заговорила Явдоха и даже покраснела, как дивчинка, затем что сей разговор ей был-таки приятен, и мать повторила еще раз: — Какие из нас сотники, владыко?

— А говорят, ваш хлопчик в бою был сотник сотником!

— Так то ж — в бою! — отозвался Михайлик. — Да и вышло оно все, владыко, ненароком. — И парубок даже руками развел, будто просил прощенья.

— Сам виноват! — захохотал Мамай.

— Гав, гав-гав-гав, — подтвердил Песик Ложка.

— Дело пропащее, — усмехнулся и владыка. — Хочется вам иль не хочется, матинка, а сынок ваш стал уже сотником. Придется благодарить за честь и браться за работу.

— Ну, коли так, владыко… — Явдоха церемонно поклонилась. — Спасибо за честь, люди добрые! — И матинка била челом на четыре стороны.

Повелела и сыну:

— Кланяйся.

Михайлик поклонился в свой черед.

— Ниже! — приказала мама.

И Михайлик отдал поклон ниже:

— Спасибо за честь!

Потом, сам себе дивясь, нежданно крикнул:

— Кашевары, сюда!

Вперед выступил один только старый кухарь Влас Загреба — с большою ложкой, что торчала не из-за голенища, как у всех козаков, а за поясом, до того она была велика.

— Я сам-один остался, — поклонившись сотнику, сказал старик. — А двоих кашеваров убило.

— Возьмите себе в помощь еще четверых!.. — приказал новый сотник и спросил у козаков — Кто пойдет в кашевары?

Когда нашлись охотники, Михайлик велел:

— Чтоб каша была за час готова! С говядиной! Скажите обозному, что новый пан сотник приказал: с говядиной. А то без харча козак — не козак, а кизяк!

— О-го-го! — любуясь прытким парубком, захохотал Мамай.

— Вот это сотник! — дружно рявкнула борозенковская сотня.

А сам пан сотник степенно молвил:

— Да еще передайте обозному, пане Загреба, чтоб дал на мою сотню бочки три меду…

— Оковитой, пане сотник! — подсказали из толпы.

— И оковитой, — повторил Михайлик.

— Вот это сотник! — ахнули козаки.

— А коли не даст?

— Так скажете ему…

— Ребром на крюк! — подсказали из сотни. — Так?

— На крюк! — подтвердил Михайлик.

— Всё скажем, — с почтением поклонился старый кашевар. — Скажем, пане сотник!

— А теперь слушайте меня! — властно обратился к своей сотне Михайлик. — Расседлать коней.