Джон Бакен - Запретный лес Страница 14

— Я полностью поддерживаю ваши предпосылки, но меня смущают ваши выводы, — сказал Дэвид.

— Сегодня наша страна живет предписаниями, а не Законом. Есть люди, желающие превратить Короля в марионетку и отдать власть парламентам; есть и мечтающие сосредоточить светскую и духовную власть в руках Церкви, подобно тому, как это сделал Кальвин в Женеве. Я утверждаю, что оба пути ведут к безумию и горю. Если изменить справедливое распределение прав и обязанностей, получится не свобода, а неразбериха. Вот вы, мистер Семпилл, ученый, но читали ли вы Фукидида[43]? Позволю себе смелость и посоветую перечитать его, обращая особое внимание на моральную сторону.

— Так за кого вы выступаете? — вдруг спросил Дэвид.

— За свободный народ Шотландии. Да и вы, судя по вашим уверениям, на его стороне, вы же печетесь о Божьем стаде в этих землях. Задумайтесь, сэр, если равновесие будет нарушено и Король потеряет часть власти, станет ли лучше жить людям? Ну уж нет, потерянные привилегии уйдут не к народу, а к его угнетателям. Получится анархия, которая не преминет разрушить все; однажды эта анархия породит тирана, и тот железной рукой установит свой порядок. Таков мир, друг мой.

— Вы за Ковенант?

Этот вопрос заставил всех, кроме стремянного, вздрогнуть.

— Хватит политики, — вскричал Ролло. — Это тема не для измотанных дорогой людей.

Но стремянный поднял руку, и все замолчали.

— Я за Ковенант, завет Божий. Я сражался за него шесть лет и не вложу меч в ножны, пока мы не добьемся свободы для нашей страны. В этом будет настоящая воля Господа.

— Но сейчас мы не о том, первом, договоре. Что вы думаете о Национальном ковенанте?

— Если вы об этом документе, то к нему я отношения не имею и особой любви к его Церкви не питаю. Совершив такой шаг, Церковь перешла границы, отведенные ей Словом Божьим и законом людским, отчего пострадают ее прямые обязанности. И не мне рассказывать вам, служителю Христову, что для простого народа это означает лишь голод и притеснения. Quicquid delirant reges, plectuntur Achivi[44]. He будет ли угоднее Господу, если Его служители продолжат утешать больных, вдов и сирот, вести их к Райским вратам, вместо того чтоб цепляться за мирскую власть?

Перед глазами Дэвида возникли две картины: вот довольные пасторы из Аллера и Боулда трапезничают и беседуют, а вот старый гриншилдский пастух оплакивает жену. Эти воспоминания принадлежали разным мирам, и Дэвид внезапно осознал, что мирам тем не дано слиться воедино. Его начала терзать мысль, что у кого-то плевела, а у кого-то зерна веры. Как сквозь сон, он услышал слова стремянного:

— Я напомню вам отрывок из Писания, мистер Семпилл. «Виноградник Господа Саваофа есть дом Израилев, и мужи Иуды — любимое насаждение Его. И ждал Он правосудия, но вот — кровопролитие; ждал правды, и вот — вопль»[45].

Он не заметил, как все вдруг поднялись, и повернул голову, только услышав громкий голос Николаса Хокшоу.

Перед ними стояла девушка, та, что открыла им дверь, но тогда было слишком темно и он не смог разглядеть ее лицо.

— Катрин, милая, что-то ты задержалась, — сказал Николас. — Я уж подумал, что ты улизнула от нас в постель. Это дочь моей сестры, судари, помогает мне скоротать время в этой старой развалине, дитя того самого Роберта Йестера, что сражался и пал за Монро[46] в тридцать четвертом. Перед тобой, Катрин, три воина Ливена и мистер Семпилл, новый пастор прихода Вудили.

На девушке было голубое бархатное платье с приподнятым спереди подолом, приоткрывающим расшитую нижнюю юбку из плотного желтого атласа. Шея и плечи были обнажены, лиф украшали замысловатые кружева. Темные волосы она стянула в узел на затылке, а по обеим сторонам лица свободно струились локоны. Дэвиду никогда прежде не случалось видеть такой красоты: девушка ничем не напоминала эдинбургских барышень, по субботам наряжавшихся и выходивших прогуляться в город. Черты ее были нежны и тонки, щеки пылали здоровым юным румянцем, блестящие темные глаза искрились весельем. В другой день Дэвид смутился бы, увидев глубокий вырез ее платья, считающийся приличным исключительно при Дворе, но в то мгновение он не обратил внимания на ее одежду. Прелестное видение заворожило его.

Катрин улыбнулась ему — она улыбнулась всем им — и присела в реверансе перед дядей, Ролло и кавалеристом. Но не поклонилась священнику, потому что как только взгляд девушки упал на стремянного, ее охватило волнение. Губы зашевелились, будто готовясь заговорить, но она сдержалась: от Дэвида не ускользнуло, что стремянный предостерегающе поднес палец ко рту. И она склонилась в глубоком реверансе, гораздо более почтительном, чем первый, а когда мужчина протянул ей руку, взяла ее так, словно собиралась поцеловать.

Все это повергло Дэвида в смущение. В жизни он едва перемолвился десятком слов с дамами, не принадлежавшими к его семье, и это волшебное создание заставило его колени дрожать. Семпилл забормотал слова прощания: он и так вышел за рамки любых приличий, ему предстоит долгая дорога домой, да будет путь его новых друзей чист и безопасен, он обязательно вернется в Калидон с пастырским визитом.

— Да уж, сэр, про нас не забывайте, — сказал гостеприимный Николас. — В Калидоне завсегда найдется славное угощение для священника из Вудили.

Дэвид поклонился девушке, и она впервые взглянула на него, вопросительно и оценивающе, и одарила мимолетной улыбкой. Через пять минут он на своей лошадке переезжал Руд вброд.

Он избрал окольный путь вокруг Оленьего холма и ехал по покатым склонам и верещатнику в ярком лунном свете. Мысли его немного путались из-за всей этой вереницы событий, случившихся в первый же день его служения. Но несмотря на весь сумбур, перед глазами возникали два лица — стремянного и девушки… Он вспомнил разговор, и его начала мучить совесть. Был ли он предан своим обетам? Не повинен ли он в грехе Мероза? Не выслушал ли он безумные поношения молча?.. Он не знал, да и не хотел знать этого: ему был важен не сам спор, а тот, с кем он спорил. Лицо молодого стремянного оказалось красноречивее слов; без сомнений, то было лицо товарища, глаза которого излучали дружелюбие. Дэвиду захотелось вновь повидаться с ним, быть с ним рядом, следовать за ним, служить ему, но он не знал его имени, да и вряд ли им суждено встретиться опять. Дэвид был очень юн, он чуть не расплакался от нахлынувших чувств.

А девушка?.. Встреча с ней представлялась венцом этой ночи чудес. Она не походила на стремянного, и Дэвид предпочел бы избегать ее: ей не было места в его мире. Но все-таки это было чудо! Воспоминание о ней настроило его на поэтический лад, и пока он ехал к себе, в голове вертелись строки из Гомера, описывающие, как троянские старцы видят приближающуюся Елену и поражаются ее красе… ου νέμεσις Τρώας — как же там было? «Нет, осуждать невозможно, что Трои сыны и ахейцы брань за такую жену и беды столь долгие терпят: истинно, вечным богиням она красотою подобна»[47].