Поль Бенуа - Колодезь Иакова Страница 14

Верховный комиссар сэр Герберт Самюэль действительно очень уважал его и был бы счастлив оставить у себя в Иерусалиме.

Но так же, как и в 1906 году, Кохбас не поддался на уговоры и в 1920-м.

Он бы изменил самому себе, если бы сдался и стал чем-то вроде высшего чиновника: его единоверцы со слишком большим рвением добивались постов и чинов в юном еврейском государстве.

Как же она, земля предков, родит колосья, если вернувшиеся сыны ее откажутся от первейшего долга своего – собственными руками ее вспахать и засеять? В этом вопросе он был неисправимым фанатиком.

Призванный сэром Гербертом в Иерусалим одним из первых, он согласился покинуть старую ротшильдовскую колонию, где шесть лет работал как простой рабочий, с твердым намерением временно поработать в столице.

Как только стала функционировать установленная странным англо-еврейским консорциумом административная машина, Кохбас не переставал добиваться разрешения на основание в Иудее нового центра эксплуатации. Среди данных ему на выбор земельных концессий он избрал место, где теперь возвышалась колония «Колодезь Иакова».

Непосредственная близость к Наплузе, одному из редких в Палестине имеющих значение городов, являлась лишь кажущимся преимуществом. Земля, предназначенная под виноградники, почти не поддавалась обработке.

Частые зимой и осенью дожди заливали землю, смывая в овраги жалкие участки пахоты. К тому же исконное население отнюдь не выражало симпатии к пришельцам. Истинные сыны Израиля никогда не селились у Иеробоама.

Кроме старых самаритян в красных тюрбанах, там находилось еще несколько нелюдимых христиан, всегда готовых тайно оказать поддержку злейшим врагам колонистов – бедуинам. Бедуины Наплузы еще сильнее, чем бедуины Хеброна, ненавидят сионистов. Ежегодно в день праздника пророка Небимуммы они съезжаются в Иерусалим с самых далеких окраин, чтобы выступить против захватчиков. К этим открытым манифестациям присоединялась глухая ежедневная борьба, делавшая невыносимой жизнь пришельцев.

Часто опустошались виноградники, будто Самсон пускал по ним своих горящих лисиц. Иногда, точно по волшебству, исчезало несколько голов скота.

Как-то раз оставленные на несколько минут без присмотра земледельческие орудия были найдены уже негодными к употреблению. Двое возвращавшихся ночью из города колонистов были убиты. Пришлось прибегнуть к помощи находившихся в Наплузе английских властей.

Тягостная необходимость. Ибо они не только оказывали помощь с презрением, но и жестоко обращались с мятежниками, что увеличивало злобу кочевников против несчастных колонистов.

Вместо того чтобы обескуражить Кохбаса, трудности эти еще больше укрепили его в решении воплотить в жизнь свою мечту в «Колодезе Иакова».

Впрочем, одно обстоятельство говорило в пользу выбранного им места: рядом проходила главная палестинская дорога, соединяющая Каиффу с Иерусалимом и пересекающая Иудею, Самарию и Галилею.

Исаак Кохбас не мог, однако, противиться той дружеской настойчивости, с которой верховный комиссар просил его о содействии.

Кохбас взял на себя общий надзор за земледельческими учреждениями северного края, расположенного вокруг Каиффы.

Однако он вскоре заметил, что эта обязанность влекла за собой другую, а именно: контроль за приезжающими и распределение их по колониям.

Казалось, имея в своих руках такую власть, правитель «Коледезя Иакова» прежде всего должен был употребить ее на благоустройство своей колонии. Но думать так мог лишь тот, кто плохо знал Кохбаса, любившего справедливость и ненавидевшего любой обман.

В итоге жизнь в «Колодезе Иакова» была не легче, чем в других колониях. Кохбас, вечный мечтатель, в течение двух лет без всякого вознаграждения, ведомый чувством долга, без устали трудился; он встречал все прибывающие в Каифф пароходы, спешил в Иерусалим на совещание с верховным комиссаром, если какая-нибудь колония выставляла новое требование; ездил из Сафеда в Афулей, из Дженина в Тибериаду и еще находил возможность выслушивать все жалобы и обвинения и укреплять веру сионистов.

Во всяком случае, при такой нагрузке он не мог бы управлять колонией, не будь рядом с ним человека, способного взять на себя эти заботы.

VI

Из бурных заседаний палаты депутатов 1898 года еще многим, верно, памятно одно, превзошедшее по накалу страстей все остальные. Депутат Парижа Милльвуа, поднявшись на трибуну, прочел собранию статью, появившуюся в это утро в «Восходе» Вогана и Клемансо.

Статья эта, озаглавленная «Открытое письмо президенту совета», была подписана псевдонимом «Ученая». Содержала она изложенные, правда, в очень сдержанной форме, обвинения против генералов Мерсье, де Пелье, де Буадеффра и многих других.

Несмотря на весьма насыщенную программу заседания, задетый за живое министр все же уделил внимание этой публикации и предложил наказать автора, если только удастся выяснить его личность. Он сдержал слово.

На следующий день около одиннадцати часов утра к начальнику второго сыскного отдела явилась девушка и отдала ему свой паспорт.

Она была высокого роста, плохо одета и чуть глуховата. Поражало ее лицо, на редкость красивое и правильное. Это и был автор возмутившей палату статьи.

Прочтя в газетах отчет о последнем заседании, она сама отдала себя в руки правосудия. В этот же вечер министр подписал приговор, согласно которому Генриетте Вейль, профессору философии лицея Жюля Ферри, запрещалось преподавать.

Сейчас же после опубликования приговора ее засыпали сочувственными письмами. Первые два растрогали ее до слез: одно было от Эмиля Золя, другое от Альфреда Дрейфуса.

С этого дня для юной ученой началось время жестокой борьбы, первый период которой закончился восемь лет спустя, в день, когда во Дворце инвалидов с большой торжественностью был награжден орденом Почетного легиона комендант Дрейфус.

Она была там, у одного из окон дворца, и, когда к черной шинели человека с Чертова Острова прикололи красную ленту, застонав, потеряла сознание.

Слишком переполняло ее торжество.

Странная девушка!

Она осталась такой же. Ее нежный голос и боязливый, точно у загнанной лани, взгляд так не соответствовали ее жестким и холодным речам и статьям.

Час правосудия наступил одновременно и для жертвы Военного совета, и для нее. По распоряжению министерства ее вновь восстановили в правах и избрали в верховный совет народного образования. В то же время она получила степень доктора философии, написав сильно нашумевший труд «Эстетика Карла Маркса».

Председатель комиссии профессор Шанделер поцеловал ее, возвестив взволнованным голосом, что родился новый Спиноза. Спустя некоторое время ей, еще до знаменитой ее единоверки госпожи Кюри, предложили кафедру в Сорбонне. Она отказалась, желая посвятить себя делу.