Константин Вронский - Капрал Бонапарта, или Неизвестный Фаддей Страница 15

И только Дижу с Фаддеем предпочитали молчание. Прошло уж, верно, полчаса с тех пор, как они в последний раз перебросились ничего не значащими фразами. Дижу был слишком капризен. Тогда, в лазарете, после экзекуции, он и то казался куда более разговорчивым. А все остальное время из него и пары слов выдавить было невозможно. Он по-прежнему ненавидел всех без исключения. Хотя после прохождения сквозь строй радоваться ему не с чего, он же не собака руку бьющего лизать.

Но не один Дижу виноват: остальные тоже шарахались от него с таким видом, будто это он их на экзекуцию согнал. Старались не глядеть на него и, упаси бог, разговаривать. Только Дижу подходил к ним, новобранцы смолкали. Словно боялись ужасной мести неудавшегося дезертира.

Интересно, вот о чем этот Дижу сейчас думает? То, что его наверняка что-то гложет, и за версту видно: непрестанно ворошит прутом уголья, и тучами искры взлетают в ночное небо. Черные кудри Дижу свесились на лоб, и глаз почти не видно. И лицо бледное, как та дурацкая луна на не менее дурацком небосклоне.

А может, Дижу и впрямь планы мстительные выковывает? Ищет пути расплатиться с теми, кто жестоко издевался над ним?

Дижу был для Булгарина загадкой. И отличался от прочих новобранцев, как кочан капусты от разбитых яиц несушки. Не только потому, что удумал тогда бежать. Его внешний вид, его повадки… Рядом с ним все остальные казались детьми малыми, которых совсем недавно мамки за вихры таскали. Строгий взгляд Дижу явственно свидетельствовал о том, что юноше в жизни уже порядком досталось. Куда больше, чем остальным вместе взятым. И плевать он хотел на сию компанию.

К тому же Дижу совсем не походил на того человека, что быстро позабудет жестокую экзекуцию. Может, и вообще никогда не простит, до конца жизни ненавидеть их всех будет.

Кем же он был, сей Дижу? Откуда он вообще? И куда собирался отправиться, когда попытался сбежать?

Верно, сейчас настало время спросить Дижу об этом. Хватит тут исповедовать Великое Молчание.

Только требуется подход правильный к Дижу подобрать.

Фаддей закутался в попону, обхватил коленки руками. С видимым равнодушием поглядывал Булгарин на огромный сосновый чурбак, брошенный в огонь.

– Ты чему-нибудь учился? – спросил он Дижу с деланным безразличием.

Дижу вскинул на него глаза, глянул недоверчиво. А потом медленно опустил взгляд.

– Я – кузнец, – помолчав, проговорил он.

– Кузнец, – протянул Фаддей. – Дело славное, как ни крути.

– Вот только банальностей не говори, Булгарин! – резко выпалил Дижу. – Все кузнецы на голову нездоровы! Запомни это на всю жизнь! Если надумаешь податься в кузнецы, уж лучше под карету какую кинься.

Казалось, жизнь медленно возвращается в Дижу: он схватил полено и сердито бросил в огонь. А раньше и чувств никаких, кроме ненависти, в нем не наблюдалось.

– Кузнецы, – процедил он сквозь зубы, – хотят быть столь же крепкими, как железо, а на голову столь же слабы, как гнилые яблоки-паданцы. Забияки и пьянчужки. Хвалятся по утру тем, сколько вечером в кабаках прогуляли. Скоты, не люди.

– Н-ну, русский царь Петр тоже любил работать в кузнице, – ухмыльнулся Фаддей.

– А что, не скотом был этот ваш русский царь? – осклабился Дижу, не замечая паники в глазах Булгарина. Как же он смог распознать в нем русского, ведь он поляком всегда назывался?! – Но уж самым главным скотом тот был, у кого я в учениках ходил. Три года ада. Он выжал меня до донышка.

Фаддей старался не смотреть в глаза Дижу.

– Он… он бил тебя, твой мастер?

Дижу кивнул. Потом пригладил черные кудри.

– Еще как. Впрочем, так все кузнецы поступают. Ты хоть раз, Булгарин, совал свой симпатичный носик в кузницу, а?

– Ну, было дело когда-то. Лошадь подковать, то да се.

– Значит, ты мог видеть, как в неумелых руках могут отскакивать молотки и – прямо по носу непутевым подмастерьям!

Фаддей кивнул.

– Ну, да…

Дижу горько улыбнулся.

– Я тоже был непутевым подмастерьем. И мой нос кровил целую неделю. А мой мастер только добавлял тычков.

Фаддей шумно вздохнул.

– А как только я допускал какую-либо оплошность, – прошептал Дижу, с головой уйдя в воспоминания, – выход был лишь один: со всех ног мчаться к дверям!

– 3-зачем?

– Да потому, что вслед тебе летит молоток. А старик прицеливался всякий раз на славу. Я не знаю, попадал ли тебе когда-нибудь молоток между ребер…

– О, господи! Да почему ж он был такой?

Дижу пошебаршил штыком уголья. А затем пожал плечами.

– Откуда ж мне знать? Почему маршал Даву – сущий зверь? Просто есть такие люди, которым неймется, они обязаны жизнь других в пекло превратить. И ведь никто их о том не просит. Таких и могила не исправит.

Фаддей вытянул флягу с вином из своего ранца.

– А ты ни разу не пробовал сам кинуть в него молотком? – спросил Булгарин.

– Уж и не скажу, сколь часто я мечтал разбить ему кувалдой проклятую башку. А причина того, почему я так и не сделал этого, была лишь одна: я во что бы то ни стало хотел вынести это ученье.

Фаддей понимающе кивнул.

– Понятно! Назло всему!

– Ха! «Назло всему»! – Дижу презрительно сплюнул в костер. – Да просто мне хотелось встать на ноги. Стать хозяином собственной судьбы. Но судьба у нас шлюха известная! Только с ученьем своим покончил, вот в рекруты попал. Комедь заново начинается: я слова пикнуть не смей, за меня другие все решают. Скотство экое, эта наша жизнь!

Фаддей сочувствующе протянул Дижу флягу с вином. Тот упрямо мотнул головой, и Булгарин отпил сам.

– А отец твой чем занимается? – спросил он затем, по-прежнему мечтая разговорить Дижу. – Ты же мог впоследствии его дело продолжить?

Глаза Дижу опасно блеснули.

– Ты никак все вызнать собрался, Булгарин? – отчужденно спросил он.

Фаддей пожал плечами.

– Надо ж хоть немного узнать тех людей, с которыми тебя на войну погонят.

Дижу насмешливо присвистнул.

– А я-то думал, ты бежать собираешься? – сухо промолвил он затем.

Фаддей мотнул головой и вновь приложился к фляжке с вином.

– Какое уж тут бежать, – отозвался он неохотно. Дижу хмыкнул:

– Конечно, сейчас тебе бежать вовсе не след. Лучше дождись, когда нас в Россию погонят…

Фаддей вздрогнул, но Дижу вновь от него отвернулся. Казалось, эта тема его совершенно не интересовала. Странный тип все же! А ведь как подобрался, когда Булгарин про «отца» упомянул. Забеспокоился внезапно…

Со стороны маленького сельца, у которого стоял их батальон, неслось дикое собачье тявканье. Словно какие-то псы кости делили. А потом вновь все стихло.

– Ну, вот, в сельце на одну кошку меньше стало, – улыбнулся Фаддей, подбрасывая в огонь еще одно полено. Сделалось заметно холоднее.